— Кто учит?
— А!.. — отмахнулся Колдунов, скривив рот. Макиавелли вспомнился ему к случаю, и Вениамин Аркадьевич вовсе не был уверен в том, что упомянутый им итальянец когда-нибудь произносил нечто подобное, но ему было важно оправдаться хотя бы перед женой, ибо вся эта история с верным водителем Юркой была действительно очень неприятна для Колдунова. Но уж слишком этот Юрка был независим, прямо-таки до бестактности!
По мере возвышения Колдунова все окружающие соответственно с этим меняли тон, пригибались, льстили подобострастно, и хотя понимал Колдунов, что врут и притворяются людишки, а все равно приятно было. Юрка же — парень независимый, наблюдательный, напрочь лишенный холуйства, при случае одним словцом насмешливым, одной шуточкой ядовитой, одним взглядом ироничным все настроение испортить мог. Близкий человек, а уж очень раздражать стал. Пришлось уволить. Однако расстаться с личным водителем можно было по-человечески, а не так, как сделал это Колдунов — заглазно и без всяких объяснений, словно бы исподтишка. Думал он выдать шоферу в виде компенсации некоторую сумму, тем более, что тот в нужде большой оказался, но как-то не решился, упустил время, а потом и вовсе на все это дело махнул рукой. Доносились до него слухи, что уезжать из города собрался Юрка, чуть ли не в саму Америку, а может быть, даже и уехал уже…
“Ну, что ж, скатертью дорожка”, — мысленно благословил его Колдунов и постарался выбросить память о нем из головы. Но нет, время от времени, поминал его по рассеянности, вот как нынче…
Отхлебывая на ходу из чашки, Вениамин Аркадьевич Колдунов направился в свой домашний кабинет, чтобы, как он выразился, поработать с бумагами. Это были важнейшие бумаги и работа с ними требовала уединения и покоя. Это были личные его бумаги, работа с которыми доставляла истинное наслаждение, и Колдунов предпочитал заниматься ими с утра, чтобы поднять настроение, хотя и по вечерам он с таким же удовольствием…
— Телефон, Вениамин Аркадьевич! — позвала жена. — Личный…
— Слышу! — отозвался Колдунов и поднял трубку.
— Что стряслось, Веня? — встревожилась Тамара Ивановна, заметив как быстро выражение покоя на лице мужа сменилось смертельной бледностью, как чашка, которую держал он в свободной руке, наклонилась и на дорогой кашмирский ковер тоненькой густой струйкой льется недопитый кофе, расползаясь темным пятном.
— Когда это произошло? — спросил Колдунов неизвестного собеседника, затем сделал страшные глаза и отмахнулся от жены. — Вечером? Он еще жив? Так… Так… Ты мне лично, Чухлый, за это ответишь!
Тамара Ивановна выхватила из подрагивающей ладони мужа почти пустую уже чашку.
— Докатились, сволочи! Работнички хреновы, прокуроры либеральные! Скоро и до меня доберутся! Бери Рыбакова и чтобы через час у меня. Да, в кабинете, в мэрии… Раздолбаи, я вам хвосты выкручу!
Колдунов в бешенстве бросил трубку, сорвал с вешалки пиджак и, с третьей попытки попав в рукава, кинулся вон из квартиры.
ПРОЗОРОВ
Ольга. Воспоминания о ней, первой любви, нахлынули на Прозорова — зрелого, всепонимающего мужика — с такой жгучей и раскаянной пронзительностью, что в какой-то момент он растерянно сознался себе, что непременно обязан встретиться с ней — упущенным счастьем, смыслом всего прошлого. Обязан! Чтобы понять до конца и приложить к сердцу то, безвозвратно ушедшее… И каким-то вторым планом, едва ли не мистическим, осознавал он ныне свою поездку в эти некогда родные и незабвенные места как именно что предназначенную для нее — предначертанную и отринутую судьбу…
С бьющимся растревоженным сердцем Иван спустился с сеновала.
Во дворе блеяла коза, брат возился с мотоциклом.
— Андрюша, — позвал его Прозоров и заметил, как плечи брата вздрогнули. — Как отсюда добраться до города? Решил сегодня съездить, проведать кое-кого, а вечером — вернусь.
— Иди мимо озера, выйдешь к станции. Две остановки на электричке и ты в городе.
Бодрым шагом Прозоров пошел к озеру, и уже через через полчаса садился в подоспевшую электричку. В вагоне, разговорившись с попутчиками, выяснил, что нужный ему автобус останавливается прямо у вокзала, и едва вышел на знакомую площадь перед ним, увидел этот автобус, как по заказу подруливающий к остановке. Все складывалось на редкость удачно!
Ехал по городу, внимательно разглядывая улицы в окно. Надо же, за годы его отсутствия в городе успели выстроить гигантский мост над железной дорогой.
Когда утром он въезжал в город, то отчего-то не заметил его, хотя поезд пролетел под ним. Разглядел пронесшийся и зарывшийся в кусты сирени старухин дом, где был счастлив когда-то с мамой, потом увидел колокольню белой церкви. Там, за этой колокольней на окраине Черногорска стоял когда-то деревянный дом Ольги. На переезде по-прежнему мигал красный светофор, маячила белая будка с бессменной толстой теткой в телогрейке, и понуро клонился к земле опущенный шлагбаум. Но теперь ни одной машины не томилось перед переездом.
Он ехал от вокзала по городу, автобус вот-вот должен был свернуть к переезду и Прозоров даже поглядел на часы, чтобы засечь время ожидания. Но автобус неожиданно описал широченную дугу и плавно-плавно стал подниматься над землей. Внизу одиноко и жалко мигал своими красными фонариками переезд, перегораживая пустую дорогу, и маленькая тетка стояла, опершись на барьер с поднятым в руке жезлом.
А через два часа он наконец повидался с Ольгой, дождавшись ее возвращения с дежурства. Сперва сидел с ее выпившим лысым и докучным мужем на скамеечке у калитки, — той, возле которой когда-то не мог напрощаться…
— Через полчаса явится! — в десятый раз повторял ее нетрезвый муж. — Иначе, вот где она у меня! — Сжимал тощий кулачок. — А ты кто таков будешь, не понял?..
В итоге Прозоров дал ему денег и отправил за водкой.
— Через полчаса, как штык! — выкрикнул тот напоследок и пропал в перспективе кривой улицы.
Прозорову ничего не оставалось, как ждать, сидя, ссутулившись на скамейке.
— Прозоров? Ты ли?.. — раздался испуганный тихий возглас.
Он вскинул голову и оглянулся.
Какой же простой и обыденной оказалась эта встреча!
Ни единой мышцей лицо Ивана Васильевича не дрогнуло, пока она подходила к нему, потому что была нынешняя Ольга вовсе не той мучительно прекрасной, какую он знал когда-то, а совсем другой, едва знакомой ему располневшей пожилой теткой, которая, как выяснилось после двух-трех слов, и стояла два часа назад, опершись на барьер и подняв руку с жезлом, когда он проезжал по мосту в автобусе… А вот теперь она сдала смену.
— Ну… Как живешь? — спросила она тусклым голосом. — Жена? Детишки…
— Разведен. Давно. Детей нет, — ответил он сухо, помолчал, подумал и спросил: — Ну а у тебя как? Как жизнь?..
“И из-за этой я мог кинуться под поезд!”
Прозоров дернул лицом и как-то криво ухмыльнулся той половиной рта, которую Ольга, стоявшая сбоку, не могла видеть.
— Как видишь, — вздохнув, отвечала она. — Как у людей… Сына убили в прошлом году.
— Чечня?
— Какая там Чечня, Прозоров… Тут у нас самих такая Чечня, что хоть продавай все и беги куда глаза глядят… Бандиты…
— Да, велика Россия, а бежать некуда, — нейтрально посочувствовал Иван.
“Елки-палки! — поеживался он внутренне. — И эта чужая толстая баба в телогрейке могла быть моей женой. И надо было бы сейчас идти в дом, ложиться с ней в койку…”
— Муж как? Пьет?
— Да обычно… Как у людей… Не особо на эти зарплаты разопьешься…
— Это верно… А помнишь ту старуху, у которой мы жили?
— Хозяйку вашу, что ль? Так себе… А что?
— Да ничего… Просто спросил…
Перекинулись еще несколькими вымученными фразами, и наконец, постучав по циферблату часов, Иван приподнялся со скамейки, вздохнул и соврал:
— Пора. Поезд… Цигель-цигель…
Она, пожав плечами, взялась рукою за калитку.
Говорить им было абсолютно не о чем.
Прозоров повернулся, сделал несколько шагов и вдруг захохотал радостно и облегченно, ничуть не заботясь о том впечатлении, какое производит его дурацкий смех на застывшую у калитки незнакомую и чужую тетку по имени Ольга.
Должно быть, ей так же жалок и чужд был этот явившийся невесть откуда самозванец, присвоивший себе дорогое для нее имя, постаревший неудачник.
Через полчаса пустой автобус, который теперь вез Прозорова обратно на вокзал, въехал на мост. Внизу по-прежнему одиноко и грустно мигал красными фонариками ненужный переезд, перегораживал пустую дорогу, и маленькая тетка стояла, опершись на барьер и подняв руку с жезлом.
“Кто знает, а может, если вдуматься, то мне самый резон именно сейчас кинуться с этого моста на рельсы, — мелькнуло у Прозорова. — Самый резон… Впрочем, что за бред! Нет, Ваня, ты лишь в начале пути, и прерывать его на старте категорически не стоит. Вперед в новую жизнь, вот так!”
И новая эта жизнь, чье не вполне благополучное зачинание поневоле сеяло в уме Ивана серьезные и обоснованные сомнения, встретила его во всей своей обнаженной красе. Солнце садилось за полями, длинные тени лежали на земле, синели на нежном розовом горизонте дальние леса, и просторы земные были величественны и смиренны.
Еще издалека, с берега озера, увидел он два джипа, стоящие у ворот дома брата. Прозоров, следуя профессиональному наитию, нырнул в кусты и, пригибаясь, пошел стороной, направляясь к дому с тыла, где густой и высокий боярышник высился над забором. Пройдя десяток метров, вздрогнул, услышав тугой винтовочный выстрел, вслед за которым жалобно завизжала собака. Грохнул еще один выстрел, и собачий визг прекратился. Прозоров упал в траву и пополз.
“Никаких эмоций, никаких чувств и эмоций, — вдалбливал он сам себе, осторожно подползая к забору. — Все на одном ледяном расчете и на голом анализе…”
Он твердил эти фразы, одновременно понимая с окончательной и безнадежной ясностью, что рассчитывать в данной ситуации на что-либо и на кого-либо ему абсолютно не приходится, и финал происходящего будет неотвратимо гибельным и страшным.