орит, надо подключить других взрослых, негоже мне надрываться одному. Но другие, они спокойнее, наглее, они не видели того, что видел я… Посему, что поделаешь, значит, таково моё предназначение! И я иду своим путём, покуда Бог даст мне сил!
Но всё-таки жизнь непредсказуема. Вот мы ноем, тащим свою ношу, жалуемся, однако стоит произойти чему-то из ряда вон, и наш мир рушится. С тоской и ностальгией вспоминаем мы свою прошлую, как нам теперь кажется, лёгкую и устроенную жизнь и в отчаянии заламываем лапки: как же это так мы не видели, не ощущали, не ценили своего счастья! Так же случилось и с нами. Виолетта стала иногда сердиться на меня, чего прежде я не замечал за ней. Она бегала кругами вокруг меня, яростно шевеля усами и пища, что таракан-философ ещё никого не уберёг от беды. Теперь-то я понимаю, что это было женское чутьё, предчувствие, а ещё страх. Она хотела услышать от меня слова ободрения, ощутить нежность моих объятий, а я лишь беспомощно развёл лапками, ибо был совершенно неготов к таким переменам. Жена разозлилась ещё больше и убежала на своих изящных лапках в кухонный шкаф. Там-то она и стала свидетельницей и невольной участницей метаморфоз, коснувшихся впоследствии всех нас.
Стоило Виолетте затаиться среди её любимой фарфоровой посуды, как на кухне зажегся яркий свет. Послышался шум сотрясаемого пола, гул голосов, и вот, на пороге показались двое. Мой Бог и его подруга. Виолетта потеряла дар речи. Столько лет одиночества, тишины и гармоничного сосуществования, и вдруг Она… Подруга Бога смеялась легко и полнозвучно. И это не предвещало ничего хорошего, уж поверьте моему тараканьему чутью. А Бог сиял. Он улыбался, предлагал ей что-то, суетился, старался угодить. Он был сам не свой. Она же снисходительно принимала его усилия, но явно хотела большего. Мы с Виолеттой сидели в посудном шкафу, боясь пошевелиться, так нас заворожило это зрелище. И вдруг, смешливо глядя на предложенный Богом чай, его подруга отрицательно затрясла головой и не захотела принимать его в большой дымящейся кружке с отколотой ручкой. На наших глазах простота столкнулась с изысканностью. И вторая победила. Бог замер, побледнел и метнулся к нашему посудному шкафу. Он искал фарфоровый сервиз, легкую, аристократическую чашечку и невесомое, полупрозрачное блюдце розового цвета с золотистой каймой по краю, а нашел нас с женой. Мы обмерли от страха и неожиданности и едва могли дышать. Бог заметил нас и тоже весь как будто сжался. Она подошла, выглядывая из-за его спины, и вынесла свой вердикт. Или Она, или мы. Она требовала травить нас нещадно, всем подъездом, самым страшным в мире дихлофосом, и немедленно избавляться от нищеты. Ибо так жить Она не станет. С этими словами подруга Бога победоносно покинула кухню. Пару секунд он смотрел изумленно ей вслед, будто не веря происходящему, затем посмотрел на нас. Взгляд его сделался грозным и невидящим. О, сколько раз я видел этот взгляд! Он не предвещал ничего хорошего. И только я крикнул «Виолетта, беги в угол, я задержу!», как мой Бог схватил тапок и принялся лупить по фарфору, по шкафу, без разбора, яростно и неистово. Мы с женой едва увернулись от кары Божьей, осколки уже почти придавили нас. Однако регулярные тренировки и инстинкт выживания пробудили в нас невиданную юркость. Мы спаслись и уцелели. Но как же страшно это было!
Уже дома, в норке мы сидели унылые и понурые. Недавнее происшествие показало, что Богу была очень дорога его подруга и вряд ли он выберет нас, свою прежнюю спокойную жизнь и ту самую творческую небрежность, которая кормила целый клан тараканов. Та самая небрежность, которая так возмутила подругу Бога. Мы чуяли: Он выберет Её. Значит, будет газ, отрава и полная зачистка наших семей. Пора было менять наше место жительства. Подумать только! Столько поколений выросло тут, в этой норке, в этом жилище Бога! Мы питались, радовались, бегали, растили детей, а теперь нам надлежит бросить всё это, обрезать свою память и корни и броситься в неизвестность! Начать заново! Полюбить других Богов! А вдруг Они не полюбят нас и сделают то же самое? Что мне сказать детям? Как уберечь их? Чему научить? Я был раздавлен, спасибо, что не физически, но от того не легче. Я был раздавлен внутри. Стать эмигрантом! Впервые в жизни! Как же это так? Почему это случилось именно с нами? Я хотел обсудить это с женой, но она молчала. И это женское упрямое молчание пугало меня во сто крат сильнее, чем злобный писк и хаотичная беготня истерящей тараканихи. Она что-то решила про себя, твёрдо и непоколебимо. И не хотела обсуждать это со мной. Где, когда наше единение дало трещину? Что я пропустил?
От грустных мыслей меня отвлекли дети. Они всегда возвращают меня в настоящий момент, хочу я этого или нет. Возможно, в этом моё спасение. Иначе бы я захандрил, и жизнь моя замкнулась бы в одном-единственном тёмном углу нашей норки. Тут уж выбора бы у меня и вовсе не стало! Какой я таракан после этого?! И вот дети. Они будто бы и не замечали гнетущей тишины и наших поникших усиков. Дети носились по стенам, выбегали из норки, резвясь и играя, словно никаких драм и трагедий не существовало. Я вдруг словно окунулся в их радость и ощутил всем своим брюшком это сладостное чувство. Чувство, которое не знает условий. Оно чистое и тёплое, как солнечный луч, который так не любят мои сородичи. В солнечном луче прекрасно всё! И только самое безобразное начинает раздражать всех, когда его освещает солнце. В свете солнечного луча даже обычные пылинки похожи на светлых фей, танцующих свой волшебный танец. Так стоит ли грустить о грядущем, когда вокруг столько радостей? Прямо здесь и сейчас?
И я решил. В конце концов, конечно, мы отдадимся на волю судьбы и подчинимся настроениям нашего Бога. Но ведь убиваться при этом совсем необязательно! Можно превратить наш отъезд из бегства в приключение, путешествие длиною в жизнь! Некоторые так и живут, кочуя из квартиры в квартиру. Что-то я не слышал от них жалоб. Они просто так живут, и всё. Другое дело, что мне бы так жить не очень хотелось. Да и Виолетта жила в этой квартире с самого появления на свет, а ещё здесь жил её отец, дед, прадед и так далее. Для неё дом начинался и заканчивался здесь. Ей тяжело, наверно. Женщины вообще цепляются за места, всякие уютные привычки и предметы. Но, возможно, нас ждёт нечто восхитительное, волнующее, необычное, а мы сидим и трепещем каждым усиком! Ведь в каждой нашей шерстинке и чешуйке заложена жажда странствий, исследований и открытий, поиск новых, вкусных мест, выбор самого безопасного жилья. Мы можем это, значит, пора открыть в себе все эти возможности! Чем дальше я думал в этом направлении, тем яснее становился мне наш дальнейший путь, тем спокойнее становилось мне на душе. Конечно, в гневе нашего Бога было много пугающего, но он же дал нам возможность поменять нашу жизнь! Я так обрадовался от собственных мыслей, что усики мои победно поднялись вверх, а лапки уже сами несли моё тело к Виолетте, чтобы утешить и успокоить её. И вдруг я услышал её крик.
– Савва! Назад! Вернись! – кричала она так отчаянно, что я побежал ещё быстрее.
Перед моими глазами разворачивалась страшная картина. Виолетта бегала вдоль плинтуса и звала младшего, непокорного сына. Он же беззаботно собирал крошки на гладкой как зеркало столешнице светлого цвета и ничего не слышал. Он был так заметен посредине этой безмятежной глади, что я на мгновение ощутил весь ужас моей дражайшей супруги. Ободрительно похлопав её по спине, я побежал к Савве. Но стоило мне добежать до сына, как на кухне зажегся свет. Мы оказались на самом виду. Бог был хмур. Это заставило меня напрячь каждое сухожилие, каждую ворсинку на лапке. Я весь пришел в полную готовность, настроенный на любой рывок. Тем временем, Он неспеша прошелся по кухне, посмотрел в окно, заглянул в холодильник. Время тянулось так, что каждое мгновение отпечатывалось во мне печатью страха и ужаса. Но рядом был маленький Савва, и я не мог позволить себе поддаться своей слабости. Неожиданно Бог развернулся и быстро направился к мойке. Эх, мы бы давно убежали! Но страх парализовал нас, хотя Савва продолжал грызть найденные крошки. Воистину, некоторым вещам может научить только жизнь! Но как же хочется уберечь, предупредить… Бог налил воды и тут заметил нас. Теперь уже выбора не оставалось. Я крикнул сыну «Савва, беги домой, быстро!» А сам решил отвлечь Бога собой. Он выругался и потянулся за тапком. Я бежал, виляя и выбирая самые изощренные пути, в надежде привлечь всё внимание к себе. Но по какой-то причине Он стал преследовать именно Савву. Тогда я побежал за сыном и резко остановился, развернувшись лицом к Богу. В конце концов, если мне суждено погибнуть так, то тут ничего не попишешь, судьбу не обмануть. Зато у меня есть шанс спасти сына. Ему ещё жить и жить. Я остановился и посмотрел на Бога. Он тоже остановился. И тогда, в полной тишине, я сделал то, что всегда хотел сделать. С трудом поднявшись на задние лапки, я раскинул прочие в стороны, поднял усы и запел. Когда мне ещё бы представилась такая возможность!? Бог замер и сел на корточки, ко мне поближе. Он слушал меня. Слушал! Понимаете!? И я бы пел вечно, честное слово, вот так, для себя и Бога, в блаженной тишине и бесстрашии. Но человек захлопал в ладоши и сказал: «Иди, Василий, твоя взяла! Не могу я такого смельчака прибить! Да, твой писк меня пробрал… Чашки ей не нравятся… Чашки будут, но своих не сдам! Пусть знает!»
Я замолчал и плавно опустился на все лапки. Меня трясло, и я едва справлялся с крупной, вибрирующей дрожью во всём теле. Бог услышал меня! Он, такой огромный и непостижимый, услышал мой глас! Будучи на волосок от гибели, я сделал то, о чём мечтал, и был спасён! Что ж, пусть после этого кто-то ещё назовёт меня философом! Но радость жизни сменилась беспокойством о моих близких: как там Виолетта, Савва, все? И я побежал в норку. Внутри толпились все наши родичи и соседи и что-то возбужденно обсуждали. Когда я вполз в норку, все замолчали, даже мальцы, грызущие крошки, словно попкорн в кино, перестали и посмотрели на меня. Из толпы медленно и грациозно выползла Виолетта и приблизилась ко мне.