Ю.: Ваша хвалёная изобретательность возникает из думания, которое является по большей части защитным механизмом. Ум изобрёл и религию, и динамит для защиты того, что он считает своими интересами. В этом смысле нет ничего хорошего и ничего плохого. Все эти плохие, злые, ужасные люди, которые давно должны были быть истреблены, живут и процветают. Не думайте, что, раз вы притворяетесь, что обладаете духовным превосходством, вы избегаете соучастия. Вы есть мир, вы есть то. Вот и всё, на что я указываю.
В.: Вы также отбрасываете любое беспокойство о том, что может произойти в будущей жизни? Если в будущей жизни я пожну то, что посеял, разве мне не следует беспокоиться о том, как быть нравственным?
Ю.: Прошлые жизни, будущие жизни, карма — всему этому уделяется так много внимания в так называемой «духовной» стране. Это большая ошибка! Говорят, что они будут страдать за свои плохие поступки в будущем, завтра, а как насчёт сейчас? Почему сейчас им это сходит с рук? Почему прямо сейчас они добиваются успеха?
В.: Несмотря на очевидный хаос и зло в мире, большинство из нас считают, что надежда умирает последней и любовь в конечном итоге будет править миром…
Ю.: В мире нет любви. Все хотят одного и того же. И это всегда достаётся самому безжалостному — если только он сможет схватить это и смыться. Получить то, что хочешь, — сравнительно легко, если вы достаточно безжалостны.
У меня было всё, чего только может хотеть человек, все переживания, которые он только может пожелать, — и всё это только обмануло мои ожидания. Поэтому я никогда не рекомендую никому свой «путь», потому что я сам в конечном итоге столкнулся с ложностью этого пути и отверг его. Я бы никогда в жизни даже не заикнулся о том, что во всех этих переживаниях и практиках есть какой-то смысл.
В.: В противоположность тому, что вы сейчас сказали, великие спасители и учителя человечества сходились на том, что…
Ю.: Святые, спасители, священники, гуру, бхагаваны, видящие, пророки и философы все были неправы, насколько я знаю. Пока вы лелеете хоть какую-то надежду или веру в эти авторитеты, живые они или мёртвые, эта уверенность не будет вам передана. Эта уверенность каким-то образом нисходит на вас, когда вы сами видите, что все они были неправы.
Когда вы сами увидите это в первый раз, вы взорвётесь. Этот взрыв высветит область вашей жизни, которая никогда раньше не была затронута. Это абсолютно уникально. Поэтому, что бы я ни говорил, это не может быть для вас истиной. Как только вы увидите это сами, всё, что я вам говорил, станет устаревшим и ложным. Всё, что было до этого, уничтожается в этом огне. Вы не можете прийти к своей уникальности, пока весь человеческий опыт не будет выброшен из вашей системы. Это невозможно сделать никаким усилием воли или с помощью чего бы то ни было. Значит, вы остались без всякой помощи.
В.: Мне кажется, для того, что вы описываете, необходим некий особый род храбрости. Так ли это?
Ю.: Да. Но это не смелость в обычном смысле слова. Это не та смелость, которая у вас ассоциируется с борьбой или преодолением. Смелость, о которой я говорю, — это та смелость, которая приходит сама, когда все эти авторитеты и весь этот страх выброшены из системы. Смелость — это не инструмент или качество, которое вы можете использовать для того, чтобы прийти куда-то. Прекратить делать — вот смелость. Покончить с традицией — вот смелость.
В.: Даже если есть смелость, нет никаких гарантий, что человек не заблуждается относительно жизни, что у него правильное мнение о важных вещах.
Ю.: Когда однажды вы освободитесь от противоположностей — правильного и неправильного, хорошего и плохого, — вы никогда не будете неправы. Но до того момента проблема останется.
В.: Если покончить со всеми противоположностями, это чревато довольно пугающими последствиями…
Ю.: Это всё равно что случайно дотронуться до провода под напряжением. Вам слишком страшно, чтобы вы могли дотронуться до него по своей собственной воле. Вы можете прикоснуться к нему лишь по случайности, и тогда всё сгорает…
В.: Включая поиски Бога и свободы?
Ю.: Сгорает весь этот поиск, сгорает голод. Голод исчезает не потому, что он утоляется. Голод никогда не может быть утолён, особенно традиционной пищей, которая вам предлагается. Когда сгорает этот голод, двойственность исчезает. Вот и всё.
В.: Когда я вас слушаю, мне как-то неуютно…
Ю.: Вы неспособны никого слушать. Вы лишь канал моего выражения. Я отвечаю на ваши вопросы; у меня нет ничего своего. Выражение того, что есть здесь, осуществляется благодаря вам, а не мне. Этот канал (вы) искажён, поэтому и всё, что я говорю, искажено. Канал заинтересован только в своей непрерывности. И поэтому всё, что в нём происходит, уже мертво.
В.: Похоже, что вы стремитесь разрушить то, чему учили другие учителя…
Ю.: Мой интерес не в том, чтобы перечеркнуть то, что говорили другие (это было бы слишком легко), но в том, чтобы перечеркнуть то, что говорю я сам. А точнее, я стараюсь остановить то, что вы делаете из моих слов. Потому — то мои слова звучат так, как будто я опровергаю других. Я вынужден, из-за самой специфики того, как вы меня слушаете, отрицать первое утверждение вторым утверждением. Затем второе опровергается третьим и так далее. Моя цель — не какое-нибудь удобное диалектическое утверждение, а тотальное отрицание всего, что может быть выражено.
Вы чувствуете свежесть, жизнь в том, что здесь было сказано. Это так, но это нельзя ни для чего использовать. Это невозможно повторить. Бесполезно. Всё, что вы можете сделать с этим, — попытаться организовать это, создать организации, открыть школы, опубликовать священные книги, праздновать даты рождения, освящать храмы и всё такое прочее, этим самым разрушая жизнь, которая в этом была. Такие вещи не могут помочь ни одному человеку. Они помогают только тем, кто наживается на чужой доверчивости.
В.: Как именно в вашем случае система освободилась от традиции?
Ю.: Моё объяснение заключается в том, что произошёл выброс энергии, совершенно иной, нежели энергия, которая рождается в результате мышления. Весь духовный и мистический опыт порождается мыслью. Это всё состояния, вызванные мыслью, и ничего более. Энергия здесь, которая сжигает любую мысль, как только она появляется, имеет свойство накапливаться. В конце концов она должна вырваться. Физические ограничения тела служат препятствиями для выхода этой уникальной энергии.
Когда она вырывается, она идёт вверх, никогда вниз, и никогда не возвращается. Когда эта необыкновенная энергия — атомная энергия — вырывается, это вызывает страшную боль. Это не та боль, которая вам привычна. Она не имеет с ней ничего общего. Если бы она была похожа на обычную боль, тело было бы разрушено. Это не материя, которая превращается в энергию. Это атомная энергия.
Этот процесс всё продолжается и продолжается, в то время как боль приходит и уходит. Это похоже на огромное облегчение, когда вырывают зуб. Примерно такое ощущается облегчение, не духовное. Представлять это как блаженство или благословение — большое заблуждение. Каждый может создать такие переживания при помощи мысли, но это не настоящее блаженство. Настоящее — это не то, что можно испытать. Всё, что вы можете испытать, — старо. Это означает, что всё, что вы испытываете или понимаете, есть традиция.
Иными словами, я пытаюсь освободить вас не от прошлого, не от обусловленности, но скорее от того, что я вам говорю. Я не предлагаю никакого выхода, потому что выхода нет. Я сам наткнулся на это и освободился от чужих путей. Я не могу совершить ту же ошибку, что и они. И я никогда не предложу никому использовать меня как образец или идти по моим стопам. Мой путь никогда не станет вашим. Если вы попытаетесь сделать его своим путём, вы попадёте в колею. И не важно, даст ли она вам надежду, будет ли она захватывающей или революционной, — всё равно это будет колея, копия, нечто вторичное. Я и сам не знаю, как я наткнулся на это, как же вы можете ожидать, что я передам это кому-то ещё? Моя миссия (если она есть) с этого момента должна заключаться в том, чтобы развенчать каждое своё утверждение, которое я когда-либо сделал. Если вы принимаете всерьёз и пытаетесь применить то, что я сказал, вы в опасности.
В.: Великие учителя и видящие в восточной традиции как минимум попытались донести до других идею о «высшем состоянии», а вы настаиваете на том, что это не может быть передано, что оно непреложно. Почему?
Ю.: Вы принимаете на веру то, что они говорят о себе. Я же говорю, что это не может быть передано другому человеку, потому что нечего передавать. И отказываться тоже не от чего. От чего эти учителя предлагают вам отказаться? Даже, ваше писание, Катха Упанишада, говорит, что вы должны отказаться от самого поиска. Отказ происходит не благодаря практике, рассуждениям, деньгам или интеллекту. Это самые мелкие из вещей. Близкий к тексту перевод санскритского оригинала звучит так: «Кого он выберет, тому он и откроется», и если это так, то разве остаётся место для практик, садханы и волевых усилий? Это приходит случайно, а не потому, что вы этого заслуживаете.
Если вам повезло и это снизошло на вас, вы умрёте. Умирает непрерывность мысли. Тело не умирает, оно просто меняет форму. Прекращение мысли — это начало физической смерти. То, что вы испытываете, — это пустота пустоты. Но для тела никакой смерти нет. Однако я уверен, что это слабое утешение для вас. Недостаточно просто хотеть освободиться от эгоизма; чтобы освободиться от мыслей и эгоизма, вы должны пройти через клиническую смерть. Тело одеревенеет, пульс замедлится, и вы станете похожим на труп.
В.: Теория реинкарнации также отрицает смерть, но по-другому. Говорят о вечной атме или о душе, которая переживает физическую смерть…