связанными с ее покойной матерью: «По сути, когда мне в голову приходят непрошеные мысли и становятся осознанными, я слышу тональность, просодию и интонацию голоса матери, которая говорит мне: “Ты слишком много взяла на себя, дорогая”. Я не думаю, что она говорит со мной из могилы, – писала она, – но, если бы у меня был психоз, я бы именно так и считала».
Значит, у человека с психозом гиперсвязанные области мозга могут превратить непрошеные мысли в слышимые голоса; голоса, которые звучат мрачно. Нарушенное чувство личной инициативы заставляет воспринимать звучание этих голосов как чужое, не принадлежащее нам. В центре всей этой расстроенной системы находится нечто, называемое «прогностическим мозгом». Происхождение чувства личной инициативы является одним из примеров того, как механизмы прогнозирования в мозге создают наше чувство личности. Эта идея набирает популярность. Может ли весь мозг быть прогностической машиной, генерирующей не только чувство личной инициативы, но и эмоциональные состояния, благодаря которым мы чувствуем, что живем, состоим из плоти и крови? Как мы увидим в дальнейших главах, неврологи применяют эти идеи, чтобы объяснить синдром деперсонализации и даже такие сложные состояния, как аутизм.
Одно дело изучать искаженное чувство личной инициативы экспериментально, и совсем другое – объяснять всю совокупность симптомов, которые предположительно зарождаются при шизофрении. Непостижимое и ужасающее их разнообразие замечено психологом и психотерапевтом Лорен Слейтер в книге «Добро пожаловать в мою страну». Вот как она описывает первую встречу с группой шести хронических шизофреников:
«Вот Тран, по прозвищу Мокси, маленький вьетнамец с шоколадной кожей, который переехал в эту страну после войны, он кланяется незримому Будде весь день в коридоре. Вот Джозеф, у него облезлая борода, он кладет зеленую боевую каску на подушку, когда спит. Чарльзу сорок два, и он сгорает от СПИДа. Ленни однажды стоял голым в Гарвард-Ярд и читал стихи вслух. Роберт верит, что кругом взрываются плоды, которых никто, кроме него, не видит. А еще есть Оскар, 166 килограммов, требующий постоянного орального удовлетворения от самых разнообразных особей женского пола, от английской королевы до Крисси, соседской собачки ши-тцу».
Столкнувшись с такими пациентами, сложно поверить, что лишь расстройство чувства личной инициативы может привести ко всем прочим губительным симптомам шизофрении, как это предположил Крис Фрит, впервые выдвинув гипотезу с моделью компаратора. Вскоре после предположения Фрита стало ясно, что ощущение чужих мыслей у себя в голове сложно объяснить, используя эту модель. Сейчас даже он сам признает, что его модель не учитывает вторжения чужих мыслей. Синофцик, Фосгерау и их коллеги считают свою модель, которая разделяет чувство личной инициативы на собственно чувство и суждение, более подходящей для объяснения вторжения чужих мыслей. По их мнению, искаженное суждение инициативы приводит к ощущению чужих мыслей в голове.
Не всех это убеждает. Сасс, например, соглашаясь с тем, что нейробиология нарушенного чувства личной инициативы совместима с идеей того, что шизофрения является в основе расстройством личности, подвергает сомнению то, что нарушение мозговой деятельности может быть причиной шизофрении. Он называет это предположение «материалистичным». Что если бы вы могли изменить то, как здоровые люди относятся к своему опыту – возможно, путем самоанализа или медитации – и показать, что их мозг проходит через те же нейробиологические изменения, что и у людей с шизофренией. Выяснится, что связь здесь коррелятивная, а не причинно-следственная.
Ральф Хоффман имеет похожее мнение относительно шизофрении. Да, ученые (в том числе, и он сам) обнаружили дисфункцию в нервной системе и тяжелые анатомические изменения в мозге многих пациентов с шизофренией. Но являются ли эти изменения причиной шизофрении, или же наблюдаемые изменения являются результатом «частого и основательного ухода от социального взаимодействия, работы или школы», который может быть предвестником шизофрении? «Так, если вы возьмете человека в возрасте позднего отрочества, вступающего во взросление, и подвергнете его отчуждению, заставив жить таким образом годами… Что произойдет с мозгом в отсутствие когнитивного обогащения и выполнения задач? – говорит Хоффман. – Я предполагаю, что по крайней мере некоторые случаи, которые мы считаем “нейродегенеративными процессами»”, могут быть вызваны состоянием отчуждения, в котором находятся эти люди».
Хоффман поражен тем фактом, что психотические симптомы являются формой взаимодействия личности с другими. Он предполагает, что индивиды, лишенные значимого социального взаимодействия, заполняют пустоту психотическим опытом. «Получается так, что в отсутствие связи с реальным миром, ролевыми моделями, реальными местами человек все больше поглощен психотическим опытом, который в дальнейшем приводит к еще большему отчуждению, – говорит Хоффман. – Вырабатываемый изнутри опыт становится все более и более значимым, все происходит относительно быстро. Он вроде как бросает вызов устаревшему разделению разума, тела и мозга».
Он бросает вызов и любому утверждению о том, что есть лишь один тип взаимодействия между нарративной личностью и личностью-субъектом (самость у Сасса и Парнаса или минимальная личность у Захави): необязательно, чтобы только изменения личности-субъекта приводили к расстройствам нарративной личности; обратная зависимость тоже существует. Помимо этого, шизофрения показывает нам, что чувство личной инициативы – которого мы не осознаем, если с ним все в порядке, – является одним из аспектов личности, составляющей личности-объекта. Даже в самых запущенных случаях шизофрении остается личность-субъект, испытывающая состояние психоза. Так кто или что же это «я»?
Для человека с шизофренией все это философствование является слабым утешением. А для проницательных, организованных взрослых людей, таких как Лори, осознание своего состояния может быть проклятием. Например, иногда вы находитесь в состоянии психоза, а иногда нет. Как вам понять, когда у вас психоз? «Люди не теряют биографической, семантической, перцепционной и телесной памяти о своем прошлом, о том, на что похож мир, – говорит Софи. – Все дело в различии между тем, каким стало все вокруг, и каким оно было до [психоза]».
В психиатрии даже есть термин для такого затруднительного положения: «двойная бухгалтерия». Это понятие пришло из психиатрии начала XX века и доработано в последние годы Сассом благодаря диалогам с Софи и другими людьми, поделившимися опытом психозов. Пациентам приходится сталкиваться с двумя или даже со множеством версий реальности. «Вам почти постоянно приходится принимать решения, которых другие люди обычно не принимают. Что у вас в приоритете? Которая из возможных версий реальности для вас важнее? – говорит Софи. – В соответствии с чем вы собираетесь действовать?» Столкнувшись с подобной дилеммой, пациенты нередко впадают в полное бездействие. Этот феномен демонстрирует силу нарративной личности: без последовательной истории о самом себе человек неспособен к действиям; нам нужен нарратив для того, чтобы функционировать.
Лори прекрасно понимает, что голоса в ее голове, паранойя, сообщения, которые она будто бы получает – все это в некотором смысле продукт измененной личности. «Но это понимание парадоксально. Без этого понимания вы боитесь внешней угрозы. А с ним начинаете бояться себя самого, – говорила мне Лори. – Без этого понимания вам кажется, что за вашими действиями стоит кто-то другой, кто-то другой отвечает [за ваши действия], но вместе с этим пониманием приходит осознание того, что все лишь в вашей голове. И это тоже страшно. Как ни крути, вы проиграли».
Глава 5Я как будто во снеРоль эмоций в формировании личности
Из каких глубин наши чувства берут свои цвета? Я имею в виду, что есть реальность каждого чувства?
Я навсегда отчужден от самого себя[20].
Когда я сказал Николасу, что приеду к нему, я недооценил размеры Канады. Полет из Сан-Франциско до Бостона занял шесть часов, затем еще десять часов по дороге из Бостона до Сент-Джона, Нью-Брунсвик (все из-за двух неверных поворотов где-то на окраине штата Мэн), еще три часа на пароме через залив Фанди до Новой Шотландии, а потом еще час с небольшим ехать до Кингстона, где двадцатитрехлетний Николас живет со своей невестой и их дочкой, тогда еще малышкой.
Когда паром причалил у Новой Шотландии, я поехал к деревне Кингстон по трассе вдоль долины реки Аннаполис. Был поздний июнь, раннее лето. За городом все зеленело. Земля сбросила весеннюю игривость и дышала бесстыдным здоровьем. Вдоль дороги выстроились лиловые люпины. Я доехал до Кингстона через несколько минут после того, как съехал с трассы, и оказался у цели своей поездки – двухэтажного белого здания за круглосуточным супермаркетом. Николас ждал меня и вышел меня поприветствовать.
Я, пожалуй, не ожидал, что у него будет столько татуировок. Из-за татуировок на шее казалось, что под голубой рубашкой у него надета футболка. И несмотря на закатанные рукава, цвет его кожи на правой руке было невозможно различить. На предплечье красовался изогнутый японский карп, символ превратностей судьбы. Ниже на руке был компас, «показывающий путь в жизни», и алмаз, потому что «сопротивляется давлению». «Довольно банально», – признал он. На левом запястье были инициалы членов его приемной семьи, которая приняла его как родного после того, как он в 16 лет закончил реабилитацию; с ними он впервые обрел дом. «Это было почти как нормальное детство», втиснутое в три или четыре года.
Когда он сжимал кулаки и сводил их вместе, под костяшкой каждого пальца виднелась буква; из них складывались слова «плыви» и «тони». Это тоже банально, по его словам. «Это очень просто, и это как раз про меня, особенно с этой болезнью. Я либо буду бороться и поправлюсь, я надеюсь на ремиссию. Или… Не знаю… утону… Не буду бороться». Он явно пытался выразить, что значит это «тони». «Может, и самоубийство. Может, это значит – просто больше не пытаться».