Можно не соглашаться с концепцией Дамасио, однако в научном сообществе единодушно признана центральная роль тела в становлении личности. Эта роль проявляется в эмоциях и чувствах. По мнению Дамасио, личность начинается с первобытных чувств: состояние тела отражено в верхнем отделе мозгового ствола, островковой коре головного мозга и соматосенсорной коре – все это формирует строительные кирпичики для более сложных эмоций и чувств.
Дамасио также предлагает термин «петля-тело» – грубо говоря, это способность мозга симулировать состояния тела. Зачем мозгу это делать? Потому что иногда симуляция определенных состояний может подогреть способность мозга контролировать физиологические состояния и, следовательно, сохранять энергию. Так мозг становится эффективнее. Это совсем не похоже на то, как мозг создает эфферентную копию моторной команды, которую он использует, чтобы предсказать сенсорные последствия и приготовиться к ним.
Если тело и первобытные инстинкты составляют основу нашего чувства личности, то деперсонализация – включая развоплощение и притупление эмоциональных ощущений – может считаться фундаментальным расстройством самосознания. Маурисио Сиерра и Энтони Дэвид из Лаборатории по изучению деперсонализации при Королевском колледже Лондона пишут, что «состояние проявляется в глубоком нарушении самосознания на самом базовом предречевом уровне (например, чувства сущности и существования)».
Деперсонализация обычно включает некоторые или все эти симптомы: «(1) чувство развоплощения, связанное с ощущением отделенности от тела; (2) эмоциональное отупение, неспособность испытывать эмоции и эмпатию; (3) аномальность субъективного чувства, отсутствие чувства обладания при воспоминании или воображении; и (4) дереализация, чувство отстраненности и отчужденности от окружающей действительности».
Людям с деперсонализацией сложно выразить свой опыт словами, они часто обращаются к фигурам речи. «Это отделение очень сложно описать, – говорит Николас, – как будто твое физическое тело – это совсем не ты».
Похоже на выход из тела, но это не так. Есть важные различие между ощущением развоплощения в контексте деперсонализации и развоплощением в случае выхода из тела (об этом мы поговорим в другой главе). Деперсонализация обычно не подразумевает такого развития, при котором личность наблюдает себя вне тела. Такое, тем не менее, случается при выходе из тела, и предположительно здесь задействованы другие нейронные механизмы, которые прикрепляют личность к телу. В случае с деперсонализацией, человек (обычно) находится в своем теле, но это для него вовсе не очевидно.
Николасу было двенадцать, когда деперсонализация приобрела хронический характер – это длилось четыре года. «Самое ужасное было то, что мне неоткуда было получить поддержку», – рассказывал он. Ни родителей, ни учителей, ни друзей, с которыми можно было бы поговорить. А сестра была еще слишком мала.
Сыграло роль и то, что у них не было постоянного дома. Мать и отчим были арестованы за употребление и распространение наркотиков и пренебрежение родительскими обязанностями. Николас и его сестра вновь скитались по приютам и приемным семьям. Когда ему исполнилось тринадцать или четырнадцать лет (время смешалось в его голове, он сам считает это следствием деперсонализации), Николас заново познакомился со своим отцом. Мать ненавидела его и настраивала Николаса против него. Николасу было интересно, каким человеком он был на самом деле. К тому времени отец провел четыре года за решеткой, забился татуировками – не цветными, как у Николаса сейчас, а сине-черными, какие бывают у заключенных, – и здорово подкачался. «У него было под сто килограммов мышечной массы, – сказал Николас, – он выглядел как бодибилдер».
Решение переехать к отцу было крайне неудачным. Отец жил со своим отчимом и принимал наркотики. До Николаса им вообще не было дела. Николас говорил, что его приемный дед (за неимением более подходящего слова) покупал ему алкоголь. Совсем юный Николас, которому еще не было четырнадцати лет, погрузился в мир алкоголя и наркотиков. Вскоре он начал колоть морфин внутривенно. «Я опустился на самое дно, впал в зависимость», – говорит он. Тем временем его приемная семья – он убежал от них, чтобы жить с отцом, – известила органы опеки, что мальчик в серьезной опасности.
Жасмин, невеста Николаса, вспоминает тот день, когда его отправили на реабилитацию. Жасмин была с друзьями в Ливерпуле, Новая Шотландия, один ее приятель вбежал с криком: «Ника арестовали!» А Жасмин познакомилась с Николасом за неделю до этого. И вот его посадили. Впрочем, его отправили не в тюрьму: Департамент социальной защиты направил его на реабилитацию. Сначала его на месяц поместили в изолятор. Затем он провел девять месяцев в реабилитационном центре в Сассексе, Нью-Брунсвик. Иногда во время лечения наступала ремиссия, деперсонализация прекращалась.
Когда срок реабилитации закончился, молодая пара – Тэмми и Дейв – взяли его к себе. Я говорил с Тэмми о том, как у них сложились отношения с этим подростком, дружелюбным и симпатичным парнем.
«Когда мы познакомились с Ником, мы оба просто влюбились в него, – рассказала она мне. – К тому моменту, когда мы столкнулись с трудностями, мы уже любили его как родного». У Николаса были серьезные трудности. Он боролся с тревожностью, он мог оставаться один, только когда спал. Он боялся больших зданий. «Что-то в них пугало его настолько, что он не мог выйти из машины у Уолмарта». Тэмми также заметила, что у Николаса сложности в отношениях с людьми. «Особенно это касается новых знакомств. Николас говорил о том, что не чувствует того, что, по его мнению, должны чувствовать люди. И, как будто, это беспокоило его». Тэмми не припомнит, чтобы что-то вызывало в нем сильный эмоциональный отклик. «Конечно, он был счастлив с нами, но окрыленным не выглядел».
Тэмми и Дейв старались изо всех сил, и это многое значило для Николаса. «Они относились ко мне как к родному ребенку. Это было очень важно для меня. Я жил у них четыре года, и в течение этих четырех лет я научился ответственности, отзывчивости… всему, чему меня так и не научили в детстве», – говорит Николас. Он научился водить машину, получил права, окончил школу и получил аттестат. В это же время он начал набивать татуировки – не то чтобы приемные родители очень это одобряли, но, без сомнения, их тронуло, когда Николас набил их инициалы на запястье.
Ремиссия оказалась не вечной. Жизнь налаживалась. Ничего ужасного не происходило. «Деперсонализация стала не более чем воспоминанием», – говорил Николас. Он бросил курить (он поклялся не употреблять наркотики, правда, после реабилитации был единичный рецидив), много тренировался, жизнь была относительно хороша. «Когда я вспоминаю свою жизнь, то понимаю, что эти три года – лучшее, что в ней было», – сказал мне Николас.
Во время ремиссии Николас воспользовался помощью юриста, чтобы посмотреть на свое досье в Департаменте социальной защиты. В досье был целый список расстройств: «Деперсонализация, ОКР, тревожное расстройство и еще вызывающее оппозиционное расстройство».
Ремиссия была не вечной. Однажды во время работы в колл-центре Николас выпил банку энергетика на кофеине и таурине. Это спровоцировало паническую атаку. С тех пор панические атаки повторялись. «Они становились все тяжелее и тяжелее, случались все чаще, – вспоминает Николас, – [я] думал, что умираю, когда это случалось». Что еще хуже, вернулась и деперсонализация, о которой он почти забыл.
«Самые простые вещи кажутся странными при деперсонализации, – говорит он. – Вы начинаете все пропускать через сознание. Складывание ладоней, движение рук при ходьбе, сам процесс ходьбы – все это ощущается очень странно, как будто это все делает кто-то другой. Как вы командуете кому-то другому делать это». (Это напоминает, что говорили Лори и Софи о шизофрении. Многие люди с шизофренией имеют признаки деперсонализации в продромальной фазе, до того, как болезнь достигает пика).
Тем временем Николас начал встречаться с Жасмин. Поначалу отношения не складывались. Жасмин часто указывала Николасу на то, что он эмоционально не вкладывается в отношения, кажется отстраненным. Постепенно Николасу удалось объяснить, что его вины в том нет, проблема в деперсонализации. Он эмоционально не вкладывается вообще ни во что.
Эмоциональное отупение оставалось даже после помолвки. «Она как будто не моя невеста. Я знаю, что она моя, знаю, что люблю ее, но не чувствую, что знаю ее. Это почти как не узнавать кого-то, кого ты знаешь. Очень странно, – говорит Николас. – Я говорил об этом с людьми, у которых та же проблема. Они знают, что любят своего партнера, они осознают это, но как будто не знакомы с ним. Как будто нет полноценной связи».
Затем у него родилась дочь. Николас был в родильной палате и помогал. Он видел, как его дочь пришла в этот мир. «Я так долго ждал ее рождения, это было целое событие. Я расплакался, когда она родилась, и это я почувствовал. Я присутствовал при ее рождении, – рассказывал Николас, – я никогда таких чувств не испытывал с тех пор, я очень счастлив, что так случилось. С ней потом много чего происходило, были смерти друзей, но я так и не испытал таких сильных ощущений. По какой-то причине рождение дочери стало исключением».
Эмоциональное отупение при деперсонализации парадоксально. Люди, которые страдают, не могут испытывать интенсивные чувства, это очевидно из описаний Николаса. Но они подавлены, они ощущают тревогу, а это тоже эмоциональные состояния.
Ник Медфорд, нейропсихиатр из Медицинской школы Брайтона и Сассекса в Англии, вспоминает пациентку, чей случай иллюстрирует этот парадокс. В семье, жившей по соседству с пациенткой, случилась ужасная трагедия: их дети погибли из-за несчастного случая. «Она знала, что правильно было бы сказать: «Это ужасно. Мне так жаль», а она сказала, что ничего не чувствует. А потом ее беспокоило, что она ничего не чувствует», – рассказал мне Медфорд.