Эксперимент удался. Было доказано, что чувства (ярость или эйфория) зависят не только от физиологического состояния тела, но и от когнитивного контекста – испытуемые «переоценивали» эмоциональное состояние тела. Когнитивная интерпретация физиологического состояния тела, вызванного инъекцией, – под влиянием поведения подставного участника и того, что слышал испытуемый во время инъекции, – сыграло роль в том, что реально чувствовал испытуемый. «Когнитивные факторы оказались важнейшими элементами в формировании эмоций», – писали Шехтер и Сингер.
Серия последующих экспериментов была неубедительна, не у всех получилось повторить результаты Шехтера и Сингера. Но главное было сказано: чувства есть результат оценки эмоционального состояния, оценки, на которую влияет контекст.
Любопытно, что эксперименты с бета-блокаторами, которые перебивают бета-рецепторы по всему телу и нивелируют эффект эпинефрина или адреналина, были очень обнадеживающими. Бета-блокаторы замедляют поток информации о состоянии возбуждения в теле к центральной нервной системе, в результате снижается уровень тревожности. «Изъятие стимулов из висцерального возбуждения уменьшает интенсивность любого эмоционального переживания», – пишет психолог Джеймс Лэйрд в книге «Чувства. Восприятие личности».
Лэйрд приписывает неубедительные результаты экспериментов, последовавших за экспериментом Шехтера и Сингера, одному фактору: эксперименты не учитывали, что люди по-разному реагируют на стимулы. Они не учли различных возможных интероцепций, восприятий ощущений посредством тела.
Тем не менее двухфакторная теория (встраивание восходящей информации о состоянии тела и нисходящая оценка этого состояния) пользуется успехом среди исследователей эмоций.
Дамасио и его коллеги на протяжении последних двадцати лет утверждают, что взаимодействие между эмоциями и сознанием двухсторонне: когнитивный контекст влияет на оценку эмоционального состояния тела, а сознание может быть подвержено влиянию эмоционального состояния.
Анил Сет, один из директоров Центра когнитивистики Саклера в Университете Сассекса, полагает, что мозговую основу эмоций можно представить еще лучше: убрав барьер между сознанием и физиологией. Его взгляды основаны на набирающей популярность идее, что мозг – это машина для прогнозирования, особенно в том, что касается внешних сигналов. От мозга мы получаем лишь самые точные догадки, откуда эти сигналы могли поступить. Сет расширил эту идею, предположив, как мозг справляется со внутренними сигналами изнутри тела, и утверждает, что она поможет нам понять такие расстройства, как деперсонализация и телесные аспекты нашего чувства личности.
Николас, как никто другой, знает, как важно чувствовать связь со своим телом. «Я никогда не задумывался о том, что является стержнем меня как личности, до тех пор пока не началась деперсонализация и я не почувствовал себя отделенным от своего физического тела, – говорит он. – Честно говоря – и я так говорю не потому, что я сам такой, – думаю, это страшнее всего на свете – почувствовать, что твой разум отделился от твоего тела, все время осознавать это. Как будто тебя едят заживо».
Он обсуждал свою прогрессирующую деперсонализацию с терапевтом. Когда Николас заполнил форму разрешения, я поговорил с ней по телефону, и она подтвердила, что Николас лечился от тревожности и пошел на улучшение, однако деперсонализация не проходила. Она направила его к неврологу для диагностики эпилепсии височной доли (иногда она может быть причиной деперсонализации) – но сроки ожидания приема у специалиста в Новой Шотландии таковы, что Николасу приходится справляться со своей болезнью в одиночестве.
Я спросил Николаса о гитаре, которую видел у него в гостиной. Он учится играть на ней. Ему больше нравились барабаны, сказал он, но в их квартире на барабанах не поиграешь. Он с нетерпением ждет, когда они переедут в дом и он снова сможет играть на барабанах. Это приносит ему облегчение. «Все твое внимание поглощено только барабанами, – говорит Николас, – когда играешь всеми своими конечностями, на это уходит столько сил, что это приносит облегчение».
Это напомнило мне о пациенте, упомянутом Ником Медфордом. Этот пациент жил в Лондоне и неплохо играл в теннис, но перестал из-за деперсонализации. «Единственное, что я смог сделать для него, я убедил его снова заняться теннисом, – рассказывал мне Медфорд, – когда он бежал по теннисному корту, полностью захваченный потоком, [деперсонализация] отступала. Она, к сожалению, возвращалась, но это тем не менее было очень важно для него, это доказывало ему, что деперсонализация не вечна и непреложна, что ее можно заглушить».
Хотя Николас и говорил, что игра на барабанах облегчала его симптомы, улучшение было временным. В тот момент, когда он понимал, что ему лучше, деперсонализация возвращалась. «Это парадоксально: ты думаешь о том, что чувствуешь себя лучше, – и сразу ощущаешь деперсонализацию снова», – говорит он.
Может ли сложная феноменология деперсонализации быть следствием искажения в прогностической работе мозга?
Задумайтесь на минуту о том, каково это – быть мозгом. Ему нужно анализировать природу физической реальности, основанную на постоянно меняющихся потоках сенсорных сигналов, которые, в свою очередь, вырабатывает движущееся тело. Как мозг превращает стимулы в восприятие?
Немецкий физиолог XIX века Герман фон Гельмгольц предположил, что мозг решает проблему восприятия, делая выводы о природе ощущений. Он работает, выражаясь языком современной неврологии, как байесовский механизм вывода.
Слово «байесовский» происходит от названия теоремы Байеса, по имени Томаса Байеса, английского математика и священника XVIII века. Теорема связывает условную возможность совершения события P, учитывая, что случилось Q, и условную возможность совершения события Q, учитывая, что случилось P. Теорема Байеса широко используется в так называемом байесовском программировании, которое лежит в основе многих современных систем искусственного интеллекта. Например, ИИ-системы в медицине используют байесовское программирование для диагностики заболеваний: используя данные о симптомах и результаты анализов, система высчитывает различные вероятности и предлагает диагноз с наибольшим количеством совпадений. Другой пример: предположим, что у пациента положительный тест на вирус Эбола, но сам тест точен лишь в девяти случаях из десяти. Какова вероятность того, что у пациента Эбола? Наша наивная интуиция склонна довериться тесту, решив, что вероятность равна 0,9. И наша интуиция нас подведет. Вероятность зависит от того, где провели тест. Если пациент находится в стране, где Эбола распространена, условная вероятность того, что этот человек болен, выше, чем если человека протестируют в стране с нулевой заболеваемостью.
Байесовский мозг, в теории, работает по тому же принципу. Он считывает наиболее вероятные причины сенсорных сигналов, основанные на первичных представлениях о причинах подобных сигналов, которыми он располагает. Как сказано выше, мозг выдает лучшую из своих догадок о том, откуда взялось ощущение, за восприятие. Само собой, это непрерывный процесс. Мозг использует внутренние модели тела и мира, чтобы спрогнозировать ожидаемый сенсорный сигнал. Любое отличие между ожидаемым сигналом и реальным сигналом говорит об «ошибке в прогнозировании». Мозг использует ошибочные сигналы и реальные сигналы, обновляет свою базу первичных представлений, чтобы впредь прогнозировать более точно (и, соответственно, воспринимать), когда поступят похожие сигналы.
Такие прогностические модели, использующие байесовские выводы, в основном применялись для изучения экстероцепции: создания чувства из внешних ощущений. Интероцепции также подразумевают восприятие, но в этом случае речь идет о сигналах изнутри тела. Мозгу нужно знать состояние тела, чтобы определить, вышло ли тело из своей зоны биохимического комфорта и нужно ли инициировать действия, чтобы вернуть тело в физиологическое состояние, оптимальное для выживания. Анил Сет утверждает, что прогностическое кодирование должно быть верным, чтобы верно истолковывать внутренние телесные сигналы. «Это процесс восприятия, только по-другому», – говорит он.
Аргументы Сета основаны на теории чувств и эмоций. Двухфакторная модель эмоций всегда подразумевает интеграцию информации, поступающей в мозг через нервную систему, генерирование снимка физиологического состояния тела, которое потом становится субъектом когнитивной интерпретации и последовательно вырабатывает эмоцию. Существование прогностического кода снимает разделение между сознанием и физиологией. Потому что нет в мозге такого места, куда бы встраивалась поступающая информация для создания восприятия. Скорее, все это прогнозирование – как происходит восприятие, что вы чувствуете – все это догадки мозга о причинах сигналов. Эта изощренная концепция произошла от той же самой догадки, которая дала нам эфферентную копию и компаратор, модели, объясняющие, как мозг вызывает чувство личной инициативы, и предполагающие, что их неисправность может быть причиной симптомов шизофрении. Выходит, что прогностическое кодирование применимо ко всему, что творится в мозге.
Сет утверждает, что в мозге есть множество уровней прогнозирования. Нижний уровень прогнозирует причины входящих сенсорных сигналов из тела. Прогнозирование формирует входящий сигнал, который передает на следующий уровень, и так далее. Эта иерархическая модель хорошо объясняет структуру мозга. «Субъективная эмоция, которую мы чувствуем, это лучшая прогностическая догадка мозга, которая объясняет [входящую] интероцептивную информацию на ряде иерархических уровней, – говорит Сет. – Это не похоже на привычную концепцию, где сознание смотрит сверху вниз на физиологию и интерпретирует ее».
Прогностическое кодирование – это совершенно новая концепция того, как устроен и как функционирует мозг, способная объяснить интероцепцию и экстероцепцию, эмоции и чувства, объяснить, как возникают психопатологии в случае неисправности этого прогностического механизма. Как мы увидим в следующей главе, эта модель применяется для объяснения таких сложных и разнообразных по симптомам состояний, как аутизм. Впрочем, тут кроется «другая опасность», по словам Сета: «Познав все, вы не узнаете ничего».