Основным аргументом против прогностического подхода является отсутствие прямых доказательств. Но существуют косвенные доказательства прогностического кодирования. Например, действие механизма эфферентной копии/компаратора подразумевает действие прогностического механизма мозга. Очевидно так же, что островковая кора, зажатая между лобной и височной долями, является той областью мозга, которая задействована в сопоставлении нисходящих прогнозов ожидаемых интероцептивных сигналов и входящих сигналов, содержащих информацию о прогностических ошибках.
Принимая подобные косвенные доказательства, психопатологи задаются вопросом, что же происходит, если прогностический механизм дает сбой. Ошибки являются индикаторами того, что все, что моделирует мозг на любом уровне, не вполне верно. Возможны два варианта: мозг может обновить данные и привести их в соответствие с сенсорными сигналами; или же он может инициировать действие, подтолкнув тело к желаемому физиологическому состоянию. Последний вариант – это основа гомеостаза (например, вы погрузились в ледяные воды залива Сан-Франциско и купаетесь несколько дольше дозволенного – внутренняя температура тела начнет опускаться за пределы, которые ваш мозг считает приемлемыми для ваших внутренних органов, и вы почувствуете, что вам нужно согреться).
С этой точки зрения функция мозга – минимизировать прогностические ошибки. Это имеет последствия для нашего чувства личности. Например, сигналы, исходящие из тела. По мнению Сета, когда внутренние модели мозга верны и устанавливается соответствие между спрогнозированным и реальным сигналом, вы чувствуете, что у вас есть тело, что ваше тело и ваши эмоции принадлежат вам. Соответствие между спрогнозированным и реальным сигналами подразумевает, что тело и эмоции – это «я», тогда как несоответствие приведет к ощущению того, что это «не-я». Яркость эмоциональных состояний и ощущение того, что они мои, зависят от того, как мозг делает верные интероцептивные прогнозы и минимизирует прогностические ошибки.
Но что, если прогностические ошибки случаются и не исправляются из-за неисправных внутренних моделей тела в мозге или же из-за того, что неисправны нейронные схемы, вычисляющие ошибки (интересно, что именно островок, отвечающий за прогностические коды и интероцептивные выводы, является ключевой областью мозга, пораженной при деперсонализации)?
Сет полагает – и подчеркивает, что это лишь предположение, – что это приведет к диссоциации, ощущению нереальности тела и эмоций, чувству развоплощения, отстраненности от самого себя. Как будто лучшей прогностической догадкой мозга об источнике интероцептивных сигналов – при условии постоянных ошибок – является вывод, что сигналы не принадлежат личности, что это «не-я».
Как и все, о чем мы говорили ранее, деперсонализация не разрушает «я». Все еще остается субъективность – личность-субъект, которая осознает отчужденность от прочих аспектов личности, в случае деперсонализации от ярких эмоций и чувств, благодаря которым мы чувствуем, что у нас есть тело. И хотя никто не утверждает, что наши чувства и эмоции не встроены в наше чувство личности, тем не менее любопытно с философской точки зрения, что они не входят в личность-субъект; «я» стоит в стороне и наблюдает.
Я любуюсь на то, как Николас возится со своей дочкой, ей год и месяц. Он обнимает ее, целует, как будто хочет дать ей всю любовь, которой не было у него в детстве.
Я спрашиваю, общается ли он со своим отцом.
«Я больше с ним не разговариваю, – отвечает он, – около года назад перестал».
«Были какие-то предпосылки?» – спросил я.
Он колеблется.
«Можешь не рассказывать, если тебе неприятно», – говорю я.
Но Николас решается рассказать. Когда он жил с отцом около десяти лет назад, отец выглядел здоровым мужиком в татуировках, «на него было страшно взглянуть… как уголовник». А затем он переехал на запад в Альберту и перешел к более тяжелым наркотикам. К тому времени, как он вернулся в Новую Шотландию, он сбросил семьдесят фунтов, теперь это был мелкий костлявый человечек с усталым лицом и алкоголическим носом, покрытым красными прожилками, «очень-очень несчастный человек».
Вскоре дела у него пошли совсем плохо. В полицию Новой Шотландии поступил экстренный вызов от отца Николаса. Приехав на вызов, полиция обнаружила в его квартире труп одного из приятелей Николаса, молодого человека двадцати двух лет. Позже определили, что молодой человек скончался от передозировки «Метадона». Отца Николаса обвинили в распространении наркотиков, но дело закрыли за недостатком улик. Вскоре после трагедии отец Николаса вступил в отношения с девушкой покойного, ей было всего восемнадцать.
«Прямо отсылки к Джерри Спрингеру[21]», – шутит Николас.
У этой мыльной оперы конец был отвратительный. Несколькими месяцами позже девушку нашли без сознания, через два дня она тоже скончалась в больнице в Новой Шотландии, предположительно из-за передозировки лекарственных препаратов.
Отец Николаса попал за решетку за вождение в пьяном виде.
Мать Николаса страдает от слуховых галлюцинаций и параноидальных иллюзий (возможно, это результат многолетнего употребления наркотиков). В юности она была стройной миловидной блондинкой. Сейчас у нее непропорционально избыточный вес, вероятно из-за медикаментозного лечения, с отекшим лицом и огромным животом она, по словам Николаса, выглядит старше своих лет. Он иногда с ней видится. «Отношения у нас совсем не как у сына и матери, – говорит он, – у нас их и не было никогда».
Я спросил, грустно ли ему из-за того, что так сложилось с родителями.
«Конечно, грустно, – говорит Николас, – в то же время из-за деперсонализации я был как бы отделен от нее. Странно, мне грустно из-за этого, [но] это не ощущается, как мои эмоции. Как будто мне грустно из-за жизни другого человека».
«Ты через многое прошел», – говорю я.
«Да, – отвечает Николас, – это был сущий ад. Но я хотел бы чувствовать, что это моя жизнь, а не что я наблюдаю за ней со стороны».
«Даже несмотря на то, что она была трудной?»
«О да, – отвечает он, – я бы хотел научиться справляться с трудностями. Сложно справляться с трудностями, когда они как будто происходят не с тобой».
Мы говорили о том, о сем. О большой ящерице – австралийском бородатом драконе, которая живет у него в аквариуме. О Сан-Франциско и мосте Золотые Ворота, откуда я приехал. Николас и его невеста очарованы Калифорнией. Я сказал, что они тоже живут в потрясающе красивом месте. «Вам бы так не казалось, если бы вы всю жизнь здесь провели», – сказала Жасмин.
Может, она имела в виду деперсонализацию и отстранение личности. Те из нас, кто обитает в своем теле спокойно и без нарушений, испытывают яркие эмоции, возможно, не ценят то, что имеют. Вы не сможете ценить свою личность так сильно, если бы вы были тесно связаны с ней всю свою жизнь.
Глава 6Первые шаги самосознанияЧто аутизм может рассказать нам о развитии личности
Аутисты – это квадратные частицы пазла. Когда вы пытаетесь вставить квадратный кусочек в круглое отверстие, проблема не в том, что его трудно туда втиснуть. А в том, что кусочек от этого сломается.
Я по неизвестной мне причине неразличим. Они не видят меня. Вот оно что: мир аутичен, так же, как и я.
Джеймсу Фейи было тридцать четыре, когда ему диагностировали синдром Аспергера. Когда я употребил выражение «синдром Аспергера» в нашей первой переписке, Джеймс, ничуть не обидевшись, поправил меня: «Я – аспергер, и я не имею и не страдаю от каких бы то ни было искусственно созданных синдромов, расстройств или болезней».
Диагноз ему поставили после двух сеансов с психологом. Во время второго сеанса к нему присоединилась младшая сестра – психолог хотел узнать больше об их совместном детстве. Тогда Джеймс понял, что некоторые воспоминания в его восприятии отличаются от тех, что сохранились у его сестры. Для него это был шок.
Например, сестра вспоминала, что Джеймс не хотел с ней играть, даже если они сидели поодиночке. Ей нужна была компания, а он этого не понимал. «Я и не думал, что ей было одиноко, – говорил Джеймс. – Мне не бывает одиноко. С чего должно быть одиноко сестре? Мне это и в голову не приходило». Джеймс с большим удовольствием уединялся с книгой; даже выбор книг не способствовал объединению с сестрой (обычно он читал книги по военной истории, о наполеоновских войнах, например). Его интересовали факты и статистика. Она читала обычные детские книги. «Терпеть не могу художественные книги, – сказал Джеймс мне, – не вижу ни одной причины, по которой стал бы такое читать».
Джеймс вырос на западной окраине Мельбурна (Австралия). Родители не проявляли особого физического тепла к детям, и Джеймса это вполне устраивало. «Я не сказал бы, что они были холодны к нам или пренебрегали нами, сестре тоже было нормально», – говорил он. Джеймсу было неприятно, если его трогали или обнимали. Родственники с материнской стороны в этом проблемы не видели, большинство из них были фермерами, живущими за городом. «Они стояли поодаль, им не нужно было подходить вплотную, чтобы заговорить, – вспоминает Джеймс, – им не нужно было поминутно обниматься».
Отношения с родственниками отца, тем не менее, были испытанием. По воскресеньям вся семья отправлялась к бабушке по отцовской линии, иногда там были и двоюродные бабушки. И им непременно нужно было его обнять и поцеловать. «Мне в то время казалось, что нет ничего хуже ощущения липких слюнявых поцелуев, – говорил Джеймс, – и мне не нравилось, когда меня обнимали. Как будто меня поймали в капкан или посадили в клетку».