Ему было уже за двадцать, когда он начал осознавать, что его образ жизни отличается от того, который привычен большинству людей. Например, завести девушку. Под давлением социума он попытался, и это было для него непросто. «Сколько девушек примут такого парня, который может уйти и быть в одиночестве неделю? – говорил мне Джеймс. – Это же не отношения». Ситуацию усугубляло то, что он не любил прикосновений. Вся интимная жизнь должна быть регламентирована. «Ты хочешь всяких нежностей, отлично, если все это организовано и происходит в отведенное для этого время. Идем в кровать, делаем дело, все отлично. И больше меня не трогай».
Не то чтобы Джеймс был вообще против отношений, ему просто не нужна интимная близость. «Я совершенно не переживаю по этому поводу, учитывая, как сильно мне нужно одиночество. Платонические отношения мне вполне подходят. В них есть все позитивные стороны отношений, а негативных нет».
Даже в менее требовательных отношениях Джеймс осознает, что может все испортить. «Могу засмеяться не вовремя, прямо по Фрейду», – говорит он. Однажды они смотрели кино с друзьями, и Джеймс начал хихикать над чем-то на заднем плане. Это вообще не имело отношения к сюжету фильма. Но друзья это заметили. Они смотрели «Список Шиндлера». И его друзья подумали, что он смеется над евреями. Но Джеймс обратил внимание на что-то другое, незначительное. Именно так он и видит мир вокруг себя. Если снова обратиться к «Списку Шиндлера», это можно объяснить так: в этом фильме, почти полностью черно-белом, есть сцена, где главный герой, Оскар Шиндлер, видит девочку в красном плаще. Позже зрители видят красный плащ в куче тел. Наше внимание привлекает вспышка цвета. «Это довольно точная аналогия моего видения мира, – говорит Джеймс, – некоторые вещи как бы подсвечены. Я вижу их и наблюдаю за ними. Я сам не знаю, почему некоторые вещи вызывают такой особый интерес».
До того как ему поставили официальный диагноз (который Джеймс так не любит, «звучит так, будто у меня есть проблемы», – хотя он очень ценит работу психиатров), Джеймс долго пытался понять, почему он другой. Социализация вызывала тревогу, подавленность. Даже сейчас ему тревожно среди большого количества людей. Его интроспективная натура, тем не менее, помогла ему понять, кто он, и постепенно скинуть бремя чужих ожиданий. «Я обманывал себя, пытаясь соответствовать ожиданиям других людей, – говорит он, – это они меня не понимали».
Черты, которые Джеймс в себе открыл, – желание быть в одиночестве, трудности в выстраивании личных отношений, тревожность в ситуациях общения; и черты, присущие ему с детства, такие как неприятие объятий и поцелуев, – попали во внимание исследователей в начале 1940-х, когда слово «аутизм» впервые появилось в медицинской литературе.
«Аутизм» происходит от греческого слова autos, что значит «сам». В 1916 году швейцарский психиатр Поль Эжен Блейлер ввел этот термин для описания симптомов шизофрении – этот симптом описывался как «ограничение контактов с людьми и внешним миром, ограничение настолько радикальное, что при нем исключаются все, кроме самого себя».
Позже, в 1943-м, Лео Каннер, психиатр австрийского происхождения, директор Детской психиатрической службы при больнице Джонса Хопкинса в Балтиморе, написал труд, в котором употребил слово «аутизм» для описания состояния, с которым оно ассоциируется до сих пор. Это был достойный труд, детально описывавший наблюдение за одиннадцатью пациентами-детьми: «Фундаментальное… расстройство заключается в неспособности этих детей соотносить себя нормально с людьми и ситуациями с самого начала жизни. Родители описывали их как “самодостаточных”, “как улитка в раковине”, “чувствует себя счастливым только в одиночестве”, “ведет себя так, будто рядом никого нет”, “производит впечатление молчаливого мудреца”, “не может развить социальную осознанность”, “ведет себя как загипнотизированный”».
Каннер на основе своих наблюдений отделил аутизм от симптомов шизофрении, при которой отклонения от нормальных социальных взаимодействий начинаются в позднем детстве или даже во взрослом возрасте. Об этом новом синдроме Каннер писал: «Здесь мы наблюдаем с самого начала крайнее аутичное уединение, которое всегда, когда это возможно, игнорирует, закрывает ребенка ото всего, приходящего извне».
Идея оказалась очень своевременной, и Ханс Аспергер, австрийский педиатр, живший в Вене, независимо опубликовал годом позже сходное исследование, содержащее описание подобных случаев, где также использовал термин «аутизм».
Однако только в 1980 году в «Диагностическом и статистическом руководстве по психическим расстройствам» (DSM), цитируемом и уважаемом издании Американской психиатрической ассоциации, аутизм был включен в категорию диагнозов с неудачной формулировкой «детский аутизм». В 1987 году его переименовали в аутическое расстройство. Трудность в определении аутизма стала очевидной в DSM-IV (1994 года): аутическое расстройство оказалось в одном ряду с несколькими подтипами, включая расстройство Аспергера и первазивное расстройство развития без дополнительных уточнений (ПРР-БДУ). В 2013 году в пятом издании, то есть в DSM-V, все эти состояния были свернуты в один «зонтик» под названием расстройство аутического спектра.
Несмотря на изменения в классификации, оригинальная идея Каннера остается неизменной: «Мы должны признать, что эти дети пришли в мир с врожденной неспособностью к формированию обычных биологически предусмотренных контактов с людьми так же, как иные дети появляются на свет с врожденными физическими или интеллектуальными недостатками», – писал он в 1943 году. Или, как писал он же, у детей «врожденное аутическое расстройство аффективных контактов» (под словом «аффективные» он имел в виду касающиеся эмоционального аспекта нашего бытия).
Функция личности по определению заключается в том, чтобы помогать организму выстраивать границы между собой и другими. Рождается ли младенец с этой способностью? Или же личность у ребенка развивается постепенно? Известно, что в возрасте от восемнадцати до двадцати одного месяца малыши начинают отличать себя от других в речи. К ужасу родителей они начинают вопить «мое!» на все, что им нравится, а это явный индикатор способности эксплицитно выражать в речи свою личность. Примерно в том же возрасте дети начинают узнавать себя в зеркале или на фотографиях. Специалисты по психологии развития задаются вопросом: развивается ли чувство личности у ребенка посредством социального взаимодействия и использования языка или же существует глубинная имплицитная личность?
Уильям Джеймс провел грань между имплицитным и эксплицитным в личности, назвав первое «Я», а второе «Меня». Психолог Филипп Роша объясняет, что «”Меня” относится к личности, которую распознают, вспоминают, обсуждают. Концептуальная личность возникает вместе с языком и влечет за собой эксплицитное узнавание и репрезентацию. Это вне понимания младенцев, которые по определению превербальны и не могут самовыражаться посредством общепринятой системы символов. С другой стороны, есть личность, по сути имплицитная, не зависящая от сознательной идентификации».
В 1991 году Ульрик Найссер, которого часто называют отцом когнитивной психологии, разделил «Я» Уильяма Джеймса на экологическую личность (имплицитное чувство тела, которое развивается у маленьких детей во взаимоотношениях с физической средой), и интерперсональную личность (имплицитное чувство социальной личности, которое возникает посредством взаимодействий с другими людьми).
Экологическая личность очевидна у младенцев. Например, у младенцев есть корневой рефлекс: если дотронуться до щеки малыша, он поворачивает голову в ту сторону, с которой его потрогали. Роша доказал, что даже новорожденные, имеющие двадцать четыре часа от роду, в три раза чаще демонстрируют корневой рефлекс, если кто-то дотрагивается до их щеки, чем если они сами случайно это делают. Это демонстрирует, что младенцы имеют представление о своем теле, может, даже о том, что они сами производят действие (вспомните главу о шизофрении, где говорилось о том, что мы не можем пощекотать сами себя из-за того, что механизм эфферентной копии подавляет ощущения; мы имплицитно знаем, что это мы инициировали щекотку).
Согласно Роша, младенцы развивают имплицитную социальную личность, потому что взрослые постоянно отражают выражение лица и эмоции детей (вы же часто видели, как мать жалеет плачущего ребенка, делает грустное лицо и говорит: «Мой бедняжка!»). Младенцы, в свою очередь, самые настоящие имитирующие аппараты. Благодаря постоянному отзеркаливанию у малышей развивается превербальная, прелингвистическая социальная личность – отточенная интерперсональными взаимодействиями.
С обретением языка приходит способность формировать и выражать эксплицитную личность. По мере взросления дети развивают интересную способность: способность заглядывать в разум других людей, если можно так выразиться. У детей с аутизмом эта способность отсутствует, что приводит к тому, что Каннер назвал врожденной неспособностью соотносить себя с другими. Для исследователей, также представляющих аутизм с точки зрения личности, встает вопрос: связана ли проблема социального взаимодействия с развивающейся личностью ребенка, и если да, то как?
Сьюзан и Рой вспоминают, как впервые поняли, что что-то не так в поведении их сына Алекса, когда вокруг были другие люди. Это был его второй день рождения. Родственники и друзья пришли в гости. Алекс был в центре внимания, хотя, казалось, он не слишком рад этому. «Он выбегал на улицу, на тротуар, – рассказывал мне Рой. – Помню, мне пришлось тащить его обратно, а гости видели это и выглядели очень смущенными».
Но еще до этого случая было ясно, что мальчик гиперчувствителен к звукам и прикосновениям. «Его нельзя было долго обнимать», – говорит Сьюзан. Он носил только мягкую хлопковую одежду со срезанными ярлычками (ярлычки вызывали раздражение). Громкие звуки были просто проклятием: он закрывал уши и выглядел очень обеспокоенным. Еду ему приходилось измельчать в пюре, без кусочков (ничего, что можно было бы жевать или грызть), иначе он давился. Из-за всего этого ему поставили диагноз «расстройство сенсорной обработки». Тем не менее были признаки того, что Алекс имел дело с чем-то большим, чем просто тактильная и слуховая гиперчувствительность.