— Ну что там? — спросил Назар Шульгин, единственный из нас, кто не оказался погребен под тюками.
— Угробили «птичку»… — пробормотал пилот. — Угробили, гады…
Аэроплан зацепил крылом за выступ базальтовой плиты, и крыло разломилось. Так что обратно пойдем на своих двоих.
— Да мы тебе новую купим, лучше прежней, — сказал летчику Воевода. Он был зол, но старался не подать виду.
— А ну вас!.. — Пилот хрястнул дверцей кабины.
И-чу поодиночке выбрались из заваленного амуницией и оружием салона. Оказалось, аэроплан замер на краю посадочной полосы. Еще десяток саженей — и мы бы ухнули на песчаные барханы с уступа высотой в трехэтажный дом.
Снаружи царила безлунная ночь — хоть глаз коли. Разведчики сразу потушили свои костры. Если нам повезло и огонь до сих пор никто не заметил, теперь нас сам черт не разглядит.
— Разгружаемся! — скомандовал Назар Шульгин.
И в свете карманных фонариков мы забегали, вытаскивая тюки и ящики из аэроплана. Разведчики нам помогали. Это были узкоглазые коренастые мужчины в светлых рубахах, шароварах и мягких сапогах. Они беззвучно сновали взад-вперед — будто не люди, а духи ночи.
Жара спала, и скоро холод вступит в свои права; а пока настали краткие минуты идеальной свежести, нежной, ласкающей кожу и легкие прохлады.
Мы грузили поклажу на двугорбых верблюдов. Это было непросто. Упрямые животные не хотели признавать чужаков и при каждом удобном случае норовили куснуть нас или хотя бы плюнуть. Мы успевали увернуться, и все же в этом идиотском соревновании приятного было мало.
Воевода посчитал, что ночью идти к «саранчовнику» слишком опасно. На пути полчища песчаных гадов, для которых эта проклятая пустыня — дом родной. В тысячах щелей, норок и гнезд сидят они, готовые выскочить и наброситься. Утром хотя бы видно, в кого стрелять. И потому в поход мы двинулись на рассвете — едва забагровел лилово-черный горизонт.
Незаметно подобраться к «саранчовнику» нам не удалось. Подвластные Царице Роя летучие мыши засекли аэроплан еще на подлете к базальтовой плите. И Царица имела в своем распоряжении полночи, чтобы собраться с силами и встретить незваных гостей.
Восемь верблюдов, которых вели разведчики, несли на себе часть нашего оружия, боеприпасы, амуницию и провиант. Мы шли пешком, зато налегке. Воевода шел во главе каравана, задавал темп и первым встречал опасность.
Мы добрались бы до «саранчовника» всего за пару часов, не мешай нам Царица. Однако наш поход затянулся и захватил самое жаркое время суток. Пекло было такое, что и грешникам в аду не снилось. Неподвижный воздух ложился нам на головы и плечи раскаленным тяжелым покрывалом. Нагревшаяся во флягах подсоленная вода была отвратительна. Я плавился, как сыр на сковородке, я подыхал от жары, ибо впервые в жизни очутился в самой настоящей пустыне, среди раскаленного песка. Он прожигал насквозь подошвы сапог и портянки, и только благодаря самозаговорам мы шли, не замечая боли.
Кто бы мог подумать, что жалкие пять верст мы будем преодолевать целых семь часов? Птицы пикировали, держа в когтях ядовитых скорпионов или тарантулов, и сбрасывали их нам на головы. Нужно было одновременно задирать голову, следя за сверкающими небесами, и внимательно смотреть под ноги — не такое это простое дело. Ядовитые змеи возникали словно ниоткуда и бросались на людей и несчастных верблюдов. Не всегда мы успевали вовремя заметить их и сделать точный выстрел.
Укушенные эфами и степными гадюками бактрианы опускались на колени, клали голову на землю и закрывали глаза. Хорошо хоть не глядели на нас с тоской и укоризной. Все приспособления верблюдов к суровой пустынной жизни не могли им помочь — ни способность обходиться без воды два месяца, ни умение делать по полсотни верст в сутки с поклажей до пятнадцати пудов, ни наличие толстых мозолей, спасающих от раскаленного песка. На каждого бактриана приходилось сразу по нескольку смертельных укусов.
Еще на первой версте мы потеряли четырех верблюдов. Часть поклажи перегрузили на уцелевших животных, но одеяла, половину еды и пять коробок с патронами и гранатами пришлось зарыть в песок. Потом атак стало меньше: жара действует на всех. Но теперь мы боялись шагнуть: вдруг из невидимой норы выскочит очередная ядовитая тварь и вопьется тебе в ногу? Рано или поздно даже самые натренированные органы чувств начинают уставать. И наша способность к сопротивлению слабела с каждым часом. Враги беспрерывно мерещились нам в танцующем от жара воздухе. Мы пытались разглядеть их сквозь черные круги, роящиеся перед глазами. Мы пытались услышать их сквозь кладбищенский звон в ушах. И медленно, страшно медленно шли вперед.
На третьей версте мы попали в заросли белого саксаула. Там была мертвенная тишина, и похожие на скелеты деревья тянули к небу свои белесые сучья толщиной с руку. Их окружали кучи сухих веток, которые отмирают в начале каждого лета. Скопившиеся за долгие годы ветви кое-где погребали под собой материнский ствол. Многие деревья давно погибли, но так и стояли мертвые. Ведь древесина саксаула никогда не гниет и настолько тверда, что о нее затупится самый острый топор.
Мы шли по извилистым проходам в саксаульнике. Хоть и густы были заросли, в них нет ни малейшей тени, и, казалось, жара душила еще сильнее — голые ветви ничуть не защищали от солнца, а переплетенные стволы преграждали дорогу возникшему было ветерку.
Когда позади осталась половина пути, наш караван растянулся. Мы едва передвигали ноги. Чудо, что ни с кем из нас не случился тепловой удар.
Ефим Копелев вдруг провалился по пояс в какую-то яму. Мы тотчас вытащили его за руки. Слава богу, он ничего себе не сломал и даже не вывихнул — лишь потянул связки. Это было начало нового испытания. Дальше ловушки встречались на каждом шагу. На ближних подступах к «саранчовнику» какие-то звери успели нарыть сотни, если не тысячи подземных ходов.
Наши уцелевшие к тому времени верблюды неминуемо поломали бы ноги. Пришлось оставить их под охраной разведчика и двоих офицеров. Верблюды очень пригодятся нам на обратном пути. Там же мы сгрузили запасы пищи, амуницию и даже часть личного оружия. Ведь нам теперь тащить на себе бомбомет и ящики со снарядами.
Глотнув мерзкой водицы, мы взгромоздили на себя тяжеленный груз. Только Воевода и хромающий Ефим Копелев шли налегке, зато они должны были прикрывать остальных.
На мою долю выпало нести двухпудовый ствол бомбомета. В паре со мной был второй разведчик, не проронивший за всю дорогу и двух слов.
Полуторасаженный металлический ствол был обмотан покрывалом и все равно раскалился, так что не было терпежу. То и дело повторяя самозаговор, мы с разведчиком пытались выдержать эту боль. Из-за его действия меня охватило тупое безразличие ко всему на свете, но после я обнаружил на плече огромный лопнувший пузырь, и мясо было стерто чуть не до кости. Вытекшая лимфа и кровь пропитали одежку и засохли на ней серо-бурой коркой.
Мы шли вперед через не могу, пошатываясь, оступаясь, с трудом разбирая дорогу. Едва не теряли сознание, но упрямо передвигали ноги. Казалось, сама природа была против нас. А вдруг именно мы, и-чу, а не чудовища — выродки, смертельно опасные для мироздания, и мать-природа справедливо желает стереть нас с лица Земли?
И вот наконец вдалеке показался он — проклятый и долгожданный «саранчовник». Это было грандиозное сооружение — пятнадцати саженей в высоту и восьми в диаметре у основания. Кривоватая, чуть склоненная к западу крепостная башня, изрытая множеством отверстий. Воевода потом сказал, что таких больших «саранчовников» он еще никогда не встречал. А ведь в бытность свою разведчиком в пустыне Гоби Шульгин повидал их десятка два. Самое трудное было подобраться к «саранчовнику». Когда он оказался в пределах досягаемости бомбомета, все подумали, что судьба боя решена. Разнести в клочья этот рассадник чудовищ — дело техники. Офицеры спешно устанавливали трубу бомбомета на треноге, а из песка десятками выпрыгивали обезумевшие суслики, пытаясь вцепиться нам в руки. Воевода и разведчик стремительно поворачивались и взмахивали мечами, словно и не было изнурительного перехода по пустыне. Лезвия рассекали несчастных сусликов пополам.
И тут из кривой башни к нам потекла красная река — миллионы слепых рабочих особей, посланные своей Царицей. Они не имели ни ядовитых жвал, ни острых когтей, ни сильных челюстей. Они должны были задавить нас массой, затопить, погрести под собой…
Пули разбрызгивали насекомых, но через окровавленные ошметки тут же перетекал неостановимый красный поток. Насекомые не обращали внимания на огонь, они не боялись смерти, не зная, что это такое. А мы не могли расстреливать их всех — для этого понадобились бы сотни тысяч патронов. Живая река катилась на нас.
Подпустив саранчу ближе, мы разрядили в нее огнеметы. Остатков горючей смеси хватило лишь на полминуты: мы изрядно потратились по дороге сюда. Затем мы начали забрасывать красную реку гранатами. Надолго их не хватит.
Назар Шульгин зарядил фугасную бомбу в ствол и сделал первый выстрел. Грохот ударил в уши, бомбомет дернулся и пропал в едком вонючем дыму. Бомба взорвалась, ударив в основание кривой башни. Башня содрогнулась.
— Снаряд! — рявкнул Воевода.
Ему поднесли новую фугаску. Выстрел. Башня снова вздрогнула, но устояла. Когда дым и песчаная пыль рассеялись, в основании мы увидели саженную дыру.
Нас захлестнула первая волна «кровавок». Мы топтали их, молотили прикладами. Они хрустели, поскрипывали, шелестели. «Кровавки» накатывались, и вскоре мы погрузились в них по колени. Заряжать бомбомет стало труднее. Однако Шульгин продолжал вести огонь.
Выстрел. Попадание! Выстрел. Точно! Выстрел. В цель! Река продолжала течь, изливаясь из огромных пробоин в «саранчовнике». Я больше не мог топтать «кровавок». Не мог я и подносить снаряды. Ноги мои до бедер увязли в липкой беловато-красной гуще.
Тугой напор тысяч хитиновых телец опрокинул меня на спину. Медленно и оттого еще более страшно я стал погружаться в месиво из живых и мертвых «кровавок». «Конец!» — промелькнула мысль, и я, зачем-то набрав в грудь воздуха, скрылся с головой.