Тимоха радостно закивал, а Васька зашелся в беззвучном хохоте. Ну, еще бы. Одно дело — просто грабить, совсем другое — если под грабеж подвести правильную политическую платформу! Это уже другой коленкор.
— А теперь, мил-друг, думай, где нам оружие и патронов взять?
— А чего думать, есть одно место. Оружие возьмем, можно еще чё-нить.
Кобыла трусила себе, под розвальнями скрипел снег, Тимоха, держащий вожжи, дремал, Васька храпел, а Иван смотрел на сосны, между которыми была зажата заснеженная дорога.
Россия — лесной край лишь на словах. Все годные для хозяйства деревья, прораставшие вокруг деревень, вырублены под корень, раскорчеваны и запаханы. На дрова, на оглобли с черенками, есть разнолесье вокруг дорог. А избу подправить, сарай срубить, баньку отстроить? Весь строевой лес оприходован в казну еще при царе-батюшке, чтобы ему пусто было (не лесу, понятно)! Хочешь нарубить бревен на новый дом — плати в казну целый рубль. Приходилось мужикам рубить по ночам! Поймают — наложат штраф рубля два! А на эти деньги можно неделю из трактира не выходить!
Теперь власть своя, народная, но леса берегли пуще прежнего. Говорят, бревна вывозят за границу и продают за золото. Потому вооруженные до зубов лесники выискивали браконьерские делянки. Увидят, мигом поставят печать, "заклеймив" как народное добро. Поймают рубщика — отправят в город, а там народный судья вломит такой срок, что не дают и за убийство!
Шиляковское лесничество пользовалось недоброй славой еще до революции. Тамошние лесники, поймав порубщика, в полицию не вели, а раздевали донага и пускали по лесу кормить комаров. Зимой могли снять штаны и сунуть голой жопой в сугроб. И хуже всего — отнимали топор!
Добираться пришлось часа четыре. Но наконец-то услышали собачий лай, в воздухе запахло свежим дымком — не иначе готовят ужин!
Домик лесника (да какой там домик — усадьба!) обнесен частоколом. Псы заходились в лае. Пулковский скорчил свирепую морду, вытащил наган, а Тимоха полез за топором. Николаев, останавливая руку парня, повелительно крикнул: — Эй, хозяева, есть кто?!
— Кто такие? — донесся из-за ворот грубый голос.
— Из города мы, из Чека! — веско изрек Иван и повысил голос: — Долго мы тут морозиться будем? Живей отворяйте, да псов уберите. Не то — сами знаете.
За забором прикрикнули на собак, раздался звон цепи (видимо, псов решили привязать от греха подальше), ворота торопливо распахнулись.
Непрошеных гостей встречали лесники — два крепких мужика в гимнастерках и галифе, с изрядными бородами — у одного русая, с подпалинами седины, у другого иссиня-черная, как у цыгана. Наметанным взглядом Иван определил, что перед ним не цыган — нос с горбинкой, черные глаза навыкате — может, турок, а может, грузин.
— Здравия желаю! — вскинул Иван руку к шапке и, нарочитой скороговоркой представился: — Агент губернского управления Всероссийской чрезвычайной комиссии Киселев. Это, — кивнул на попутчиков, — местные граждане, понятые. Прошу ознакомиться с мандатом!
Николаев вытащил из-за пазухи захваченную из дома бумажку, помахал ею в воздухе и убрал обратно Он и не ждал, что мужики будут читать. По опыту помнил, что, ежели сам показываешь документы, поверят и так! А если к бумажке еще и наглость, так и трамвайный билет сойдет! Помнится, в армейской молодости, когда лейб-гвардии Финляндский полк стоял под Выборгом, ефрейтора Николаева едва не сцапал патруль. И быть бы ему на гарнизонной гауптвахте (а то и в арестантских ротах!), но начальник патруля — немолодой поручик, брезгливо взглянул на бумажку, которой гордо тряс лейб-гвардеец, уверяя, что это увольнительная записка, отпустил его с миром.
— Значится так — попрошу представиться и предъявить документы!
— Так это, документы-то, в доме, — оттопырил верхнюю губу русобородый, а чернобородый промолчал.
— Пройдемте, товарищи лесники! — строго предложил Иван, кивая на вход. — Заодно осмотрим помещение.
Лесники снова переглянулись, но интересоваться — зачем предъявлять документы и какая надобность осматривать помещение, не осмелились.
Жилище состояло из одной комнаты с печкой посередине. Убранство простое — грубый стол из горбыля, два топчана, застеленные дерюгой. Чисто, словно тут жили не два одиноких мужика, а семейные люди, где прибираются каждый день. На полу расстелена медвежья шкура, стены украшены лосиными рогами. Тут же, на деревянных колышках, висело оружие — охотничий карабин, "тулка" и две трехлинейные винтовки.
На плите что-то булькало и пахло вкусным. "Гречка с мясом!" — сглотнул Иван слюну и тоном, не терпящим возражений, повторил:
— Так, товарищи, проверка документов, предъявите удостоверения личности!
Русобородый с кряхтением склонился над топчаном, вытащил из-под него сундучок и принялся неспешно вытряхивать содержимое — чистое белье, какие-то коробки, коробочки и, даже книжки. Наконец, с самого донышка была вытащена целая пачка бумаг, перевязанная бечевкой. Так же неспешно лесник принялся перебирать листок за листочком, пока не извлек нужное.
— Вот, туточки мое удостоверение, а энто — помощника моего.
— Так, так… — сказал Иван, нарочито внимательно читая бумаги. — Вы, стало быть, гражданин Петров, главный лесник Шиляковского лесничества Череповецкого гублесзема. А это гражданин Кришьян, помощник… Ну, здесь у вас все в порядке, — вернул он документы. — Чужие есть в доме?
— Аткуда чужой взят? — подал голос чернобородый. — Нэт никаго, сам видыш!
— Угу, — кивнул Иван, снова пытаясь понять — какой национальности Кришьян. По фамилии армянин, а по говору — турок или татарин какой:
— В лесу никого не встречали?
— Так кого нынче встретишь? Зима. Охотников нет, мужички по мелочи шкодят — одно-два бревна срубят да и тащат. За всеми-то не уследишь, — сказал Петров, словно оправдываясь.
— Ну и ладно… — задумчиво протянул Иван, размышляя — чего бы еще спросить, к чему бы придраться? И тут до него дошло: — Предъявите-ка, граждане Петров и Кришьян, справку на оружие!
— Какую справку? — удивился Петров. — Нету у нас никакой справки. Мы ж лесники, нам оружье по должности положены. Не веришь — в Гублесзем езжай, к начальству, с него и спрашивай.
— Вам, граждане, снисходя к вашей профессии, положены охотничьи ружья. Верно, на них никаких справок не нужно. А винтовки трехлинейные — это оружие боевого назначения! Так что попрошу вас сдать оружие и боеприпасы, — казенным голосом сказал Иван.
— Это как — сдать? — заволновался главный лесник, а помощник, оскалив белоснежные зубы, выпалил какую-то фразу на непонятном языке и добавил по-русски: — Нэлзя ружья здат!
— Не волнуйтесь, граждане, — успокаивающе произнес Николаев. — Винтовки я у вас изыму, выпишу расписки.
— Гражданин начальник, а как же мы без винтовок-то будем? Мы чё, из расписки от браконьеров отбиваться станем или из полена?
Иван тяжело вздохнул, показывая, как трудно приходится сотруднику органов, если попадаются несознательные граждане, слегка повысил голос:
— Вы, граждане, последние новости из губернии знаете?
— Откуда? — почесал всклокоченную голову Петров. — В городе уже с месяц не были, к нам тоже никого не приезжало.
— Бандит особо опасный сбежал. Мы с товарищами, — кивнул на Ваську с Тимофеем, — этого бандита в настоящее время и ловим. А винтовки изымаем, потому что приказ такой — все винтовки должны со справками быть. Приказ у меня, товарищ Петров, понимаешь?
— Ну, коли приказ, — пожал плечами Петров и, обернувшись к помощнику, сказал: — Вартан, винтовки сними…
— И патроны, — напомнил Иван, повеселев.
— Подожди, гражданин хороший, — опомнился вдруг старший лесник. — Ты только что говорил, что понятые это, а сейчас говоришь — товарищи твои.
Иван не успел и слова молвить, как Васька вытащил из-за пазухи наган.
— Ну-ка, руки в гору! — приказал деловой, беря на прицел старшего по должности.
Петров без слов вскинул руки, Кришьян же, с гортанным выкриком, попытался броситься на обманщика, но Пулковский выстрелил в пол, под ноги, и горячий южанин притих.
— Мать вашу! — выругался Иван и приказал: — Веревку тащите!
Когда лесники были прочно увязаны, Иван на всякий случай потрогал путы (такие узлы навязали, что и вдвоем не развяжешь) и сказал:
— Ничего, посидите немножко. Авось сами развяжетесь, или заедет кто.
— Пападысь ты мнэ патом, зарэжу! — пообещал Кришьян, а Петров посмотрел таким взглядом, что стало понятно без слов — этот грозить не будет, убьет.
— Где патроны-то? — миролюбиво поинтересовался Николаев, подмигнул бородачам: — Лучше, мужики, сами скажите. Я их найду, а искать стану — все кверху дном переверну. А у вас тут порядок.
— Там, — кивнул Петров на топчан и, не удержавшись, добавил: — Сволочь ты однако.
Иван едва сдержался, чтобы не вдарить леснику под ложечку, но не стал — мужику погано, пусть выговорится.
— У, суки! — прошипел Муковозов, замахнувшись на Петрова. — А помнишь, козлина, как ты у меня топор в прошлом году забрал? А мне этот топор от отца остался. Ничё, отольются кошке мышкины слезки…
— Отставить! — прикрикнул Иван. — Связанных бить — последнее дело. Мы даже германцев пленных не били. Убивали, был грех…
— Афиногеныч, а чё с этими-то делать? — поинтересовался Тимоха.
— Во двор выведите, на повить, да и… — не закончив фразы, махнул Иван, вытаскивая из-под топчана зеленый ящик. С нетерпением откидывая крышку, увидел богатство, которое может оценить лишь настоящий фронтовик — россыпью навалены пули к карабину, гильзы для охотничьего ружья, а главное — цинковые коробки, набитые патронами к трехлинейной винтовке! В каждом цинке по сотне патронов. А тут восемь нераспечатанных! Клад! По четыреста патронов на ствол. У него столько за всю германскую и Гражданскую не было!
Пока перебирал коробки, взгрустнулось. Вот этакое богатство бы, да в Галицию, где на винтовку давали по три обоймы! Или когда шли по Сивашу, имея по десять патронов на рыло, а беляки поливали огнем из спаренных пулеметов. Воспоминания перебил запах паленого. Мать честная, а ужин-тο пропадет!