— Осмелел ты что-то, — покачал головой Иван, а потом отвесил инспектору звонкую пощечину, от которой у парня перехватило дыхание.
— Связанного бить — последнее дело, — с презрением сказал второй.
— А ты, когда мужиков допрашиваешь, по головке их гладишь? — поинтересовался Иван. — Щас скажешь — развяжи меня, я тебе козью морду сделаю?
— А ты развяжи, — буркнул инспектор. — Тогда и посмотрим.
— А чё смотреть-то? Вас против меня двое было, справились? Кишка у тебя тонка, дорогой товарищ. Если б вы порядочными людьми были, пальцем бы не тронул. Ловили бы меня честь по чести, а вы только и можете, что простых людей за решетку прятать. Самим-то меня взять слабо было? Вам бы только слепых куриц ловить.
— А нам, Николаев, плевать, что ты о нас думаешь. Ты бандит и убийца. И как мы тебя прищучим — без разницы. Честных мужиков никто пальцем не тронет, а только тех, кто твоей банде помогал. Честные люди нам спасибо скажут. Подельники твои уже все сидят, тебе недолго осталось.
— Передумал я, парни, — сказал Иван. — Хотел вас в живых оставить, теперь не стану. Я же бандит и убийца, терять мне нечего. А мусора обмануть — святое дело!
Николаев вытащил револьвер, демонстративно повернул барабан, взвел курок.
— Молитесь.
Оба инспектора притихли. Тот, что постарше, принялся шевелить губами — не то молитву читал, не то "Капитал" вспоминал. Но ни тот, ни другой пощады не просили, не умоляли.
Иван прислушался. А парень-тο не молился, а пел. И не "Вихри враждебные", не "Интернационал", а ту саму, где русская бригада. Припев.
— Карпатские вершины
Далекий край орлов.
Глубокие долины,
Могилы удальцов.
— Песню откуда знаешь? — удивился Иван. Подойдя поближе, поднес лампу к лицу парня, рассмотрел повнимательнее — лет двадцать, от силы — двадцать три. — Не, не мог ты в четырнадцатом в Галиции быть, молод еще.
— Я ее в шестнадцатом выучил, под Бродами.
— Че ты под Бродами-то делал? Небось с обозом был…
— Да я в Брусиловском прорыве участвовал, я под Бродами ранен был! — вскинулся парень. — Я в семнадцатом офицерские погоны получил, понял?
— Из "вольноперов", что ли? Ясно, — вздохнул Николаев. Вольноопределяющийся, потом "химическим" офицером стал. — Ну, что сказать… Счастлив твой бог парень. Оружие и удостоверение я вам оставлю, а уж патроны ваши мне самому сгодятся, не взыщите.
Иван уже уходил из собственного дома, когда бывший "вольнопер", а ныне инспектор утро бросил ему в спину:
— Николаев, а я тебе одно обещаю как фронтовик фронтовику — я тебя в суд не поведу, сам шлепну!
ГАЗЕТА "ПРАВДА"
4 января 1923 года. В.И. Ленин.
Странички из дневника (в сокращении)
В то время как мы болтали о пролетарской культуре и о соотношении ее с буржуазной культурой, факты преподносят нам цифры, показывающие, что даже и с буржуазной культурой дела обстоят у нас очень слабо. Оказалось, что, как и следовало ожидать, от всеобщей грамотности мы отстали еще очень сильно, и даже прогресс наш по сравнению с царскими временами (1897 годом) оказался слишком медленным.
Это служит грозным предостережением и упреком по адресу тех, кто витал и витает в эмпиреях "пролетарской культуры"…
Делается очень немало для того, чтобы сдвинуть с места старое учительство, чтобы привлечь его к новым задачам, заинтересовать его новой постановкой вопросов педагогики, заинтересовать в таких вопросах, как вопрос религиозный…
У нас делается еще слишком мало, безмерно мало для того, чтобы передвинуть весь наш государственный бюджет в сторону удовлетворения в первую голову потребностей первоначального народного образования…
Народный учитель должен у нас быть поставлен на такую высоту, на которой он никогда не стоял и не стоит и не может стоять в буржуазном обществе.
ПО СТРАНИЦАМ ГАЗЕТЫ "КОММУНИСТ"
7 января 1923 года
Чего мы хотим? (О народном учителе)
Как будет работать народный учитель? Заглянет ли он в окружающий мир через забор своего огорода? Считается, что учитель с 1917 по 1922 год ушел от общественной жизни. Массовое это явление или нет? Пока учитель не пойдет по одному пути с рабоче-крестьянской властью и ее идеологом — коммунистической партией, нам будет трудно и тяжело добиваться смычки пролетариата и крестьянства. Публикую письмо сельского учителя.
"Имею 22 часа в неделю классных занятий, да административная работа в школе отнимает много времени. Кроме того, приходится работать и за стенами школы. Нынешний год наша волость приготовила ко дню Пятилетия Октябрьской революции красные подарочки: во-первых, в школе организован комсомол, а ко дню празднования революции функционирует гражданский клуб "Октябрьская революция". Как ни странно (выделено редакцией) инициатива и главная работа мои".
В этом письме очень характерно звучит заявление: "как ни странно инициатива и главная работа мои". Оно, как нельзя лучше показывает, что до сих пор народный учитель склонен считать странным свое участие в культурной работе страны.
Дмитрий Майский
10 января 1923 года
Дорожные заметки. Горе-милиционеры.
31 декабря 1922 года в деревне Ольхово Ольховской волости начальник районной милиции тов. Гладков с имеющимися в его распоряжении отрядом милиции производил поголовные обыски с целью отобрать самогонку и самогонные аппараты. Получив некоторые результаты от обысков, указанные милиционеры не хотели обделить и себя, что и было сделано, т. е. большая часть самогонки распивалась на месте. Не обделили они и предрайисполкома т. Галашичева. Кто их призовет к ответу?
Проезжий
20 января 1923 года.
ОТВЕТ НАЧАЛЬНИКА ЧЕРЕПОВЕЦКОЙ МИЛИЦИИ ТОВ. СТЕПАНОВА НА ЗАМЕТКУ СЕЛЬСКОГО КОРРЕСПОНДЕНТА "ГОРЕ-МИЛИЦИОНЕРЫ"
По факту, упомянутому в газете "Коммунист", было проведено служебное расследование. Факты подтвердились. Начальник районной милиции тов. Гладков снят с занимаемой должности и переведен с понижением в Белозерский уезд. Остальные участники недостойного поведения получили дисциплинарные взыскания. Материал на тов. Галашичева передан в губисполком.
Начгубмил Степанов
ОТ ГУБЕРНСКОГО ВОЕННОГО КОМИССАРИАТА
В Череповецкой губернии будет размещен 30-й стрелковый полк, состоящий из 3 батальонов. В городе Череповце будет расквартировано 2 батальона и 8 команд, в г. Тихвине — 1 батальон и пулеметная команда.
Постоянный состав полка — 300 человек. Общая численность полка — 2500 человек. Красноармейцы стали прибывать с 10 сентября. Пехотинцы размещаются на Ветке Чола, а кавалерия — в бывшей усадьбе Лентовской. 28 сентября занятия заканчиваются.
"Трудовой народ, строй воздушный флот!"
"Все в Общество друзей воздушного флота!"
"Воздушный флот нам нужен для того, чтобы дать быстрый и сильный отпор врагам!"
"Буржуазия создает воздушные эскадрильи против пролетариата, но она сама получит от них смерть!"
ИЗ ИНФОРМАЦИОННОЙ СВОДКИ ПО ГУБМИЛИЦИИ ОТ 21.07.1923 ГОДА
Путем негласной агентуры установлено, что в июне 1923 года в Доме колхозника, что на Советском проспекте, поселился гражданин Котов, сообщивший, что он является секретным агентом утро. Данный Котов время от времени проводит допросы постояльцев. За Котовым было установлено наблюдение, проведены оперативно-разыскные мероприятия. В результате были выявлены следующие факты — гр-н Котов разъезжает по губернии, посещает дальние сельсоветы, где проводит партийные собрания первичных ячеек, знакомится с партийно-комсомольским активом и любезно соглашается отвезти в губернский центр деньги, собранные молодежью на строительство аэроплана. При этом он представляется членом губисполкома. Ночует Котов у незамужних активисток.
Кроме того, установлено, что в Череповце и Кириллове Котов свел знакомство с безработными, обещая устроить их на работу за деньги. При задержании Котов оказал сопротивление, угрожал сотрудникам уголовного розыска. Во время допроса гр-н настаивал, что он является именно Котовым. После проведения дактилоскопической экспертизы установлено, что данный гражданин является гр-м Хотовым Петром Михайловичем, 35 лет, уроженцем д. Ручьевская Кирилловского района, крестьянином, при царской власти судимый за кражи, при Советской власти отбывавший срок за дезертирство. Установлено также, что данный гражданин является злоумышленником, который год назад промышлял в Тверской и Череповецкой губерниях, выдавая себя за ответственного совработника и изымал у нэпманов якобы фальшивые денежные знаки.
Эпилог
В апреле солнце встает поздно, за целый час до армейского подъема, но все равно скоро рассветет. Иван переживал, что Фроська опять не выспится, а она, оказывается, и не спала вовсе.
— Знаешь, Ваня, когда я тебя полюбила?
Иван что-то промычал. Ему было интересно, но говорить было лень. Даже не лень, а неохота. Было хорошо просто лежать рядом с молодой и красивой бабой (да что уж там, с любимой!), что ничего другого больше и не хотелось — ни разговаривать, ни шевелиться даже. Ушла куда-то тревога, страх за свою жизнь, даже ненависть к Рябушкину куда-то ушла, улетучилась. Спустись на землю ангел небесный, спросил бы: что ты хочешь, ответил бы: вот так бы всю жизнь и прожил, рядышком с Фроськой.
— Помнишь, как ты у дядьки Пани Самолетова кобылу из грязи вытаскивал?
Иван и Самолетова-то помнил смутно, где уж тут помнить его кобылу?
— А я помню! Весна была, дядька Паня — он в Абаканове наклюкался, не видел ничего спьяну, кобылу через ручей погнал, а та застряла — ни взад, ни вперед. Он осерчал, поначалу кнутом охаживал, а потом черенком лопаты лупить стал. Орет: убью, мол, падеретина такая. А ты как раз мимо шел. Ты ему и говоришь: кончай над скотиной надругаться. А дядька Паня — мол, не твое собачье дело, молокосос! Потом он на тебя драться полез, а ты его взял за шиворот да и кинул в ру-чей, рядом с кобылой. Он барахтается, встать не может. А ты тоже в ручей полез, кобылу распряг, а она ни в какую — по самые голени в грязь засосало. Так ты под кобылу подлез да ее на своем хребте и вытащил.