— Конечно, предупредили! — всполошился Феликс Семенович. — Я же всем объяснил! Я же на вахте распоряжения отдал!
— Вот вахтерша и не выпускала никого. Дверь заперла и ключ не давала. — По лицу Евгения Васильевича скользнула слабая тень улыбки, действия вахтерши он явно одобрял.
— Ну что за люди! Я же и списки распорядился составить, и отметил тех, кого в первую очередь отпустить надо, а они все равно!.. — расстроился директор. И неожиданно добавил: — Елене Сергеевне премию выпишем, за добросовестность!
— Это правильно. Добросовестных вахтеров надо поощрять. А где списки?
Директор протянул ему листок.
— Угу. Где у вас тут можно присесть?
Феликс Семенович растерянно огляделся и пожал плечами:
— Да, собственно, везде.
Сухарев тоже посмотрел на ряды обитых красным бархатом кресел:
— Действительно. А врач со скорой заключение уже написал?
— Н-не знаю. Вон она, около Андрея Борисовича, можно у нее спросить.
— Спросим. — Евгений Васильевич двинулся вперед, махнув нам, чтобы шли следом. — Андрей Борисович — это кто?
— Андрей Борисович — это Рестаев, — объяснил Феликс Семенович.
А я добавила:
— Главный режиссер театра и супруг погибшей Галины Костровой.
Сухарев достал ручку и, не останавливаясь, сделал пометку в списке. Потом посмотрел на Феликса Семеновича:
— Вы можете рассказать, как все произошло? Что вы видели?
— Э-э-э… я, собственно, — смутился тот, — я, собственно, ничего не видел. Я был у себя в кабинете и подошел позже, когда Галочка уже… когда она уже умерла. Вот Рита, она все время была здесь, с начала репетиции.
— Понятно. А остальные, которые здесь, — Евгений Васильевич неопределенно помахал рукой, — они присутствовали или тоже потом подошли?
— В основном присутствовали, — ответила я.
— Понятно, — повторил Сухарев. — Рощина, будь любезна, запиши сама свои показания и отдай Косте. Если у него будут вопросы, сразу и ответишь.
— Хорошо. О, кстати, чуть не забыла!
Я достала из сумочки пакет с бутылочкой и стаканом, показала присутствующим:
— Из этой бутылки пила Кострова, стакан тоже ее. Не уверена, что это было отравление, до момента смерти не меньше получаса прошло, но я на всякий случай прибрала.
— Молодец, — похвалил Сухарев, а Паша тут же все испортил, уточнив:
— Своих пальчиков не наставила?
Я даже отвечать не стала, молча пожала плечами и вручила ему пакет.
— Начинаем работу! — скомандовал Сухарев. — Паша, Костя, объясните людям порядок действий и начинайте опрос. Феликс Семенович, помогите, пожалуйста, собрать всех. Я сейчас поговорю с врачом, с мужем покойной и присоединюсь.
Ребята ушли, прихватив Феликса Семеновича, а Евгений Васильевич развернулся ко мне:
— Ты тоже время зря не теряй, пиши… а кстати, как ты здесь оказалась? Или этот Рестаев успел с вами на убийство супруги договор подписать?
— Нет, куда ему сейчас договоры подписывать, он пока вообще в шоковом состоянии. Все-таки немолодой уже человек, и такой удар… жена ведь прямо у него на глазах умерла… стояла на сцене — они репетировали разговор Софьи с Лизой — в театре сейчас «Горе от ума» ставят… И вдруг на полуслове…
— Рощина, ты на вопросы-то отвечай, не пытайся в сторону уйти. Как ты оказалась в театре и что здесь делала?
— Евгений Васильевич, вот честное слово, к убийству это никакого отношения не имеет… мы должны соблюдать лояльность к нанимателю.
— Лицензия, — коротко напомнил Сухарев. — И решать, что имеет отношение к убийству, а что не имеет, буду я.
М-да, конфликт интересов. Рестаев заключил с нами договор, и мы обещали полную конфиденциальность. Но и полиция не в игрушки играет, здесь, на минуточку, убийство произошло. И пусть я уверена, что дурацкие телефонные звонки никакого отношения к смерти Костровой не имеют, Сухарев вполне может подумать, что я скрываю от следствия важную информацию. Несмотря на то, что ко всем сотрудникам «Шиповника», кроме Гошки, Евгений Васильевич относится, в общем, неплохо, и, несмотря на многолетнее взаимовыгодное сотрудничество, Сухарев считал, считает и будет считать нас конкурентами. И всегда, даже когда мы честно и откровенно работаем на полицию, он все равно подозревает, что какую-то информацию мы утаиваем. Мы, конечно, на такие подозрения демонстративно обижаемся, но, положа руку на сердце… скажем так, всякое бывает.
— Рощина, я жду. — Ему надоело смотреть на мою задумчивую физиономию. — Или тебе обязательно нужно постановление прокурора об изъятии документации?
— Просто я думаю, как лучше сформулировать, — несколько неуклюже оправдалась я. — Если коротко, Рестаева достали хулиганские телефонные звонки. Какой-то тип звонит и говорит всякие гадости. Вот Андрей Борисович и обратился к нам, чтобы узнать, кто этот хулиган.
— А чего к вам-то? К сотовому оператору надо было.
— Звонили не на сотовый, звонили на домашний телефон Рестаева, — невозмутимо объяснила я, предвкушая реакцию Сухарева. — А сотового у него вовсе нет. Андрей Борисович его отрицает.
— В смысле, отрицает? — моргнул Евгений Васильевич.
— Не желает пользоваться бесовским изобретением.
— Гм. И что вы?
Вот и вся реакция. Впрочем, а чего я ожидала? Каких-то эмоций от Сухарева? Этот человек полностью соответствует своей фамилии.
— А мы согласились помочь хорошему человеку. Дело-то несложное. Ниночка сразу вычислила, что звонили ему из театра, из его собственного кабинета. Андрей Борисович считает всех служащих театра одной большой и дружной семьей, поэтому кабинет свой не запирает. Неприлично, неэтично и оскорбительно для родного коллектива.
— А сыщиков на родной коллектив натравливать, это как?
— Тоже неэтично. — Я решила пропустить мимо ушей не особо приятное «натравливать». — Но вопрос надо как-то решать? В общем, сегодня я поставила в его кабинете камеру.
— В какое время?
— Около одиннадцати. — Поскольку я понимала, какой вопрос за этим последует, то сразу объяснила: — Андрей Борисович попросил меня после репетиции к нему домой поехать, вместе у телефона покараулить. Он нервничал сильно. Я согласилась — и поддержать человека хотелось, и вообще… интересно было на репетицию посмотреть.
— Записи с камеры ко мне. И не убирайте пока, пусть снимает. Хотя вряд ли там что дельное будет. Ладно, Рощина, хватит меня от дела отвлекать. Садись, пиши протокол своего опроса.
Я послушно устроилась в сторонке и быстро написала отчет — и о том, что видела, и о своих действиях. Сфотографировала его — Баринов с меня тоже отчет потребует и гораздо более подробный. К Косте выстроилась целая очередь, поэтому я воспользовалась знакомством и просто подсунула ему свои листочки. Он на минуту прервался (кстати, беседовал Костя с Брюнеткой в джинсах), быстро просмотрел их, задал пару вопросов и отпустил меня.
Я немного побродила по залу, внимательно прислушиваясь к разговорам, но нигде надолго не задерживаясь, — не хотелось обращать на себя внимание. Не сказать, что удалось подслушать много интересного, но несколько сплетен я в блокнот записала. Потом меня перехватил Феликс Семенович и подвел к Марине, скромно устроившейся в сторонке.
— Вы знакомы? Рита — журналистка, она собирается написать для «Вечернего бульвара» серию статей о нашем театре. А это одна из старейших актрис нашего театра, Марина Холодова…
— Старейших? — Марина выразительно подняла бровь. — Умеешь ты, Феликс, польстить женщине.
— Ох, Мариночка, прости! — Он виновато поцеловал ей руку. — Голова кругом идет, сам не понимаю, что болтаю. Понимаете, Рита, просто Марина уникальный человек, всю жизнь в нашем театре, скоро тридцать лет уже… Она моя главная опора, ее вся труппа уважает…
— Очень приятно. — Я вежливо улыбнулась. — Понимаю, почему вас уважают, сегодня только вы держались спокойно. Я даже подумала про вас — вот, единственная здравомыслящая женщина… — Я на мгновение запнулась и пояснила: — Простите, не знаю, насколько это ценится среди артистов, но у нас это комплимент.
— Спасибо. — Она вернула мне улыбку. — Для меня это тоже комплимент.
— Вот и хорошо, девочки, я очень рад! Риточка, вам обязательно надо пообщаться с Мариночкой, она вам много интересного сможет рассказать.
Феликс Семенович ушел, а я присела рядом с Мариной.
— Цикл статей про театр — это очень хорошо, — сказала она. — Вы ведь не откажетесь от такой прекрасной идеи из-за этого несчастного происшествия?
— Э-э… видите ли, это не основная моя работа… все зависит от решения моего непосредственного начальства, — не стала обнадеживать я. — А в свете сегодняшних событий, логичнее будет писать статью о смерти Костровой.
— Ой, не надо! Вот, пожалуйста, этого не надо! Хоть и говорят, что нет плохой рекламы, но зачем театру такая слава? Я вас очень прошу, Рита, не надо во всем этом копаться!
Я посмотрела на нее с удивлением:
— Так ведь я не одна в городе. И сообщения о смерти примы губернского театра завтра будут во всех газетах. Извините, Марина, но этой, как вы говорите, рекламы, театру в любом случае не избежать.
— Я понимаю. — Она смотрела на меня строго и печально. — Но хотелось бы как-то минимизировать ущерб. Хотя пока не представляю как. Сплетни, слухи, полиция… все это так ужасно.
— Если найти человека, который отравил Кострову, то все затихнет довольно быстро, — намекнула я. — Вот вы, например, можете предположить, кто это сделал?
Марина слегка напряглась.
— Предположить-то можно все что угодно, но какой в этом смысл? Я не знаю, кто мог бы хотеть смерти Гали. Обычно ищут, кому выгодно, но я просто не представляю… — Она пожала плечами.
— А если это не вопрос материальной выгоды? — сделала я еще одну попытку. — Если она, например, узнала о каком-то неблаговидном поступке и пригрозила, что все расскажет?
— Господи, да что ж такого она должна была узнать? Торговля наркотиками, людьми, оружием — ничего подобного у нас в театре нет.
— А если, допустим, мелкое хулиганство? Телефонные звонки, например? — не сдавалась я.