— Может, чего посущественнее сообразим? Первый час, почти обеденное время… Давайте я за пиццей сбегаю?
На часах было только пять минут первого, но завтрак действительно был уже давно, а обед, похоже, уплывает в голубую даль. К тому же Гоша относится к тому типу мужчин, которые одобряют еду в любое время дня и ночи. И ведь не толстеет, зараза!
Пиццерия, торгующая вполне приличным продуктом, находится в соседнем доме, так что Гошка обернулся за пять минут. На всякий случай — вдруг мы неправильно рассчитали время — спрятались в нашей комнате. А то выйдут клиенты из кабинета Баринова, а мы тут чаи распиваем… неудобно получится. Дверь, естественно, оставили открытой и расположились за моим столом, с него обзор приемной лучше. Пиццу честно разделили на четыре куска, один припрятали для шефа и дружно принялись за еду.
— Ну, что скажете, молодежь? — спросил шеф и откусил от пиццы.
Мы-то успели и поесть, и по две чашки чая выпить, пока Феликс Семенович договор изучал, а Баринов только сейчас получил возможность побаловать себя.
— Мне показалось, что Феликс Семенович что-то про эти звонки знает, — поделилась я впечатлениями. — Очень уж выразительно у него глазки забегали, когда об этом разговор зашел.
— Значит, запиши в план спросить его об этом. — Баринов сделал пару глотков сладкого чая и снова занялся пиццей.
— А чего мы сразу с ним не поговорили? — спросил Гоша. Он утянул со стола шефа лист бумаги и сейчас старательно рисовал собачку.
— Рестаев совсем плохо выглядел, все-таки для него ситуация стрессовая. Феликс Семенович его домой повез. Мы договорились, что через пару часов вы встретитесь с ним в театре.
— Я тоже?
— Да. Артисты… за ними лучше не в оба глаза смотреть, а во все четыре.
— В общем, верно, — кисло согласился Гоша.
— Рита, ты как думаешь, сам Рестаев мог жену отравить?
— Сомневаюсь, — покачала я головой. — И что Алексей Каретников, который якобы любовник, руку приложил, тоже сомневаюсь.
— Почему? — спросил шеф. — У него и мотив был, и возможности. Бутылку с отравой он Костровой подал.
— Во-первых, мы еще не знаем, что яд был именно там, — возразила я. — То, что Кострова умерла после того, как пила из бутылки, не значит, что именно из-за этого.
— Это ты не знаешь, — мягко уточнила Ниночка. — Я не стала тебя отвлекать, когда результат экспертизы получила. В воде, которую ты из бутылочки Костровой отлила, обнаружено просто непотребное количество дигитоксина. Это сердечное лекарство гликозиновой группы, при передозировке может привести к остановке сердца.
— Может привести или стопроцентно приводит? Я имею в виду, Костровой просто не повезло или…
— Никаких или. Тот, кто разводил в минералке дигитоксин, сработал на совесть. Там такая передозировка, что половину труппы на тот свет отправить можно было.
— Понятно, — пробормотала я. — В общем, мы с самого начала не сомневались… Но я все равно не думаю, что это Каретников. Хорошо, бутылочку принес он, это все видели. Но зачем ему любимую женщину травить? Я лично никакого мотива не вижу.
— Словоблудие адвокатское. — Собака у Гоши получилась очень похожей на лошадь, только с хвостом колечком и здоровенными зубами. — Если тебе мотив неизвестен, это не значит, что его нет. Сама в отчете написала, что народ про беременность шептался. Другое дело — надо полным идиотом быть, чтобы прилюдно самому дамочку отравой поить.
— А может, он на это и рассчитывал? — предположила Нина. — Понадеялся, что все так и подумают и не станут его подозревать?
— Тогда он вдвойне идиот, — проворчал Гоша, заштриховал собачку и начал рисовать котика.
— Оставляем Каретникова под подозрением, но, учитывая мнение Риты, ставим знак вопроса, — принял решение шеф. — Рита, поговоришь с Сухаревым, изложишь свои резоны. Не думаю, что ты его убедишь, но вдруг… Рестаева, честно говоря, жалко. Уж если такой человек грубить начал…
— Ага, нагрубил он, как же, — скривился Гоша. — Очень хорошо представляю себе, как эта божья коровка в человеческом образе грубит полицейскому. Наверняка это было что-то вроде: напарник не поленился, встал, потряс пальцем перед воображаемым Сухаревым и пропищал: — Ну зачем вы так говорите!
Я не сдержала смешок. Все-таки Гошка талант! В одно мгновение этот двухметровый громила преобразился в щуплого Рестаева. А вот Баринов не оценил. Поморщился и попросил:
— Заканчивай балаган. Рита, а кто имел доступ к этой бутылке?
— Кто угодно, — теперь поморщилась я. — Кострова считала, что именно «Перье» со вкусом лимона хороша для укрепления голосовых связок. И пить ее надо регулярно: понемногу, но часто, каждый час. С чего она это взяла — никто не помнит, давно было. Но упаковка с водой всегда стоит в гримерке. Когда Кострова шла на сцену, одну бутылочку она оставляла за кулисами, там специально столик стоит для всяких мелочей. Ясно, что и в гримерке могли подлить какой-нибудь гадости, и потом… народ туда-сюда бегает, и никто ничего не заметит. Когда Кострова захотела пить, Каретников взял бутылочку со стола и подал ей.
— Допустим. От кого сведения?
— Частично в протоколах подсмотрела, частично Феликс Семенович рассказал. Я успела с ним поговорить немного, до того как Сухарев приехал.
— А что скажешь про самого директора?
— Пока ничего. Вроде человек приличный и против Костровой ничего не имел. Ведет себя адекватно, со следствием сотрудничает. Претензий к нему у меня нет…
— Но и верить ему мы не обязаны, — закончил за меня напарник.
— Не обязаны, — подтвердила я. — Будем проверять, так же как и всех остальных.
— Что-нибудь еще интересное успела узнать?
— Мало. Стандартный набор — много сплетничали о муже, много о любовнике… в смысле о Каретникове. Актрисы начали роли Костровой делить. Но люди нервничали, оглядывались, так что подслушивать не получалось, а на контакт с посторонней девицей никто не шел. Клиента у нас тогда не было, так что я и не настаивала. В целом расклад обычный. Откровенных врагов у Костровой в театре не было, но недоброжелателей — каждый первый. Чувствуется, дамочка была не особо приятная в общении.
— То есть гадать о мотивах пока смысла нет. Значит, действуем так: я позвоню Сухареву, договорюсь, чтобы он вас подпустил к народу, и отправляйтесь в театр. Схема опроса обычная: кто что видел, у кого было желание, у кого возможность… в общем, вы в курсе.
Мы были в курсе. Как коротко сформулировал Гошка: «Чай оно не в первый раз». Еще по дороге в театр мы распределили поле деятельности: Гоша начнет работу с вахты (вахтерши — это Гошкина специализация. Он легко управляется с самыми суровыми представительницами этого племени, вызывает у них доверие, материнские чувства и непреодолимое желание обогреть, накормить и поделиться информацией) и продолжит с техническим персоналом, а я сначала поговорю с Сухаревым — Евгений Васильевич звонку шефа не обрадовался, но против нашего присутствия возражать не стал. Уточнил только, что вся информация, которую мы найдем, будет немедленно поступать и к нему. Хотя, на мой взгляд, об этом можно было специально и не упоминать — мы правила игры соблюдаем… ну, как правило, соблюдаем… почти всегда. Потом начну общение с народом — список присутствовавших вчера в театре, который Феликс Семенович приготовил для Сухарева, я, разумеется, скопировала.
В театр мы вошли ровно в четырнадцать сорок шесть. Расстроенная вахтерша дернулась было нас остановить, потом узнала меня и махнула рукой:
— Это вы…
— Здравствуйте, Елена Сергеевна. — Я слегка напряглась, но вспомнила имя женщины. — Сегодня я с товарищем, можно нам пройти?
— Да идите, что там… здесь сегодня и полиции полно и начальства всякого набежало — проходной двор просто. Вы слышали, что у нас тут случилось? Ах да, вы же были здесь… такое горе, такое несчастье! И у кого только рука поднялась, у какого злодея? Такую женщину жизни лишить — красавица, умница, и талантом Бог не обидел, и вообще… А уж Андрей Борисович как убивается, просто почернел весь, смотреть жалко! И Алеша тоже, такой хороший мальчик, надо же ему было так попасть… нет, я, конечно, ничего такого не одобряю, но это же молодежь, надо понимать! Тем более люди все не простые, артисты!
— А как же! — горячо поддержал ее Гоша. — Люди искусства, им без темперамента нельзя! А вот скажите, Елена Сергеевна, сами вы покойницу хорошо знали?
Я оставила напарника работать, а сама поднялась на второй этаж. Сначала заглянула в кабинет главного режиссера. Дверь была не заперта, но в комнате никого не было. Ладно, раз уж я все равно здесь, имеет смысл поменять накопитель.
Потом я дошла до кабинета директора. Табличка рядом с дверью была побогаче — раза в два больше, черная, с золотыми буквами и золотой же окантовкой. Я подергала ручку и не сдержала улыбки: Феликс Семенович не разделял трепетной веры Рестаева в театральное братство — дверь была заперта. Что ж, пойдем искать людей… Какими такими переходами меня вчера Андрей Борисович в зрительный зал вывел?
Немного поплутав, я все-таки добралась до места. Правда, оказалась я не в самом зале, как собиралась, а на сцене, за правой кулисой. Но в зале хватало народу и без меня. Кто-то рассеянно бродил по проходам, кто-то подпирал стенки, кто-то остановился в дверях… Несколько мелких групп, по семь-восемь человек, неравномерно распределились по залу. Ближе к сцене, не очень удобно вывернувшись в креслах, что-то оживленно обсуждали вчерашняя Блондинка в зеленом (сегодня она была в голубом), Блондинка стриженая, народный артист Станислав Савицкий, Чацкий (я сверилась со своими записями — артист Олег Стрелков) и помощник режиссера Женя. Здравомыслящая Марина Холодова, сидящая рядом, молчала, поглядывая то на товарищей, то на Пашу, который устроился неподалеку от этой шумной группы. В разговор он не вступал, но слушал очень внимательно.
Когда шефу пришла в голову фантазия, что мне полезно будет поработать рука об руку со специалистами правоохранительных органов, и он отдал меня «в аренду» Сухареву, тот определил меня в напарницы Косте, с которым мы, надо сказать, неплохо сработались, но и с Пашей я была в хороших отношениях. Ладно, Паша здесь, а где Костя? Костю я так сразу не нашла, зато увидела Евгения Васильевича. Он стоял ближе к выходу из зала, в группе людей, которых никто не принял бы за имеющих отношение к искусству. Было в них что-то непоколебимое начальственно-административ