– А почему Леон испытывал чувство вины?
– Потому что почти не общался с сыном после развода. Как говорил Леон, его бывшая жена воспитала из парня неженку. Он связался с какой-то чокнутой девчонкой из Общества защиты прав животных, наверное, лишь для того, чтобы позлить отца. Леон пытался поддерживать с ним связь, но сын не горел любовью к отцу. И потому, когда Эллиот умер, для Леона это стало большим потрясением. У него от сына только и осталась одна фотография. Висела у него в доме. Одна из последних фотографий Эллиота.
– А как Эллиот умер? Вы сказали, это случилось шесть лет назад.
– Парень взял в свою глупую голову, что ему непременно нужно съездить в Африку. Он хотел посмотреть животных, прежде чем их уничтожат такие охотники, как я. Интерпол говорит, что он познакомился с двумя девицами в Кейптауне и они втроем отправились в Ботсвану на сафари.
– И что случилось?
О’Брайен допил виски и посмотрел на Джейн:
– Их больше никогда и не видели.
10
Ботсвана
Джонни вонзает кончик ножа в брюхо антилопы и через шкуру и плоть добирается до жировой оболочки, в которой находятся внутренние органы. Всего минуту назад он свалил это животное одним точным выстрелом, и теперь, когда он потрошит антилопу, я смотрю, как стекленеют ее глаза, словно смерть дохнула на них холодным туманом, заволокла их дымкой. Джонни действует со сноровистой ловкостью охотника, которому не впервой свежевать тушу. Одной рукой он раскрывает брюхо, другой отводит внутренние органы в сторону от ножа, чтобы случайно не разрезать их и не загрязнить мясо. Работа эта ужасная, но в то же время требующая точности и умения. Миссис Мацунага с отвращением отворачивается, но остальные глаз не могут оторвать. Для этого мы и приехали в Африку: наблюдать жизнь и смерть в буше. Сегодня нас ждет ужин из жареного антилопьего мяса, и цена нашей еды – смерть этого животного, которого потрошит Джонни. Над теплой тушей поднимается запах крови, дух настолько сильный, что повсюду вокруг нас приходят в движение падальщики. Мне кажется, я их слышу – они подбираются ближе, шурша травой.
Над нами, как всегда, кружат хищные птицы.
– В кишках полно бактерий, поэтому я их удаляю, чтобы не испортить мясо, – поясняет Джонни, не прекращая работать. – И помимо всего прочего, легче будет тащить тушу. Ничто не пропадет, все будет съедено. Падальщики вычистят все, что мы оставим. Лучше сделать это здесь, чтобы не привлекать их в лагерь.
Он вскрывает грудную клетку, чтобы извлечь сердце и легкие. Несколькими движениями ножа разрезает трахею и крупные сосуды, и органы выходят из груди, как новорожденный из чрева, скользкие и покрытые кровью.
– Боже мой, – стонет Вивиан.
Джонни смотрит на нее:
– Вы ведь едите мясо, правда?
– После того, что я видела? Не знаю, смогу ли.
– Я думаю, мы все должны это видеть, – говорит Ричард. – Мы должны знать, откуда берется наша пища.
Джонни кивает:
– Совершенно верно. Наш долг, долг хищников, состоит в том, чтобы знать, как на нашем столе появляется стейк. Выследить животное, убить. Выпотрошить, освежевать. Мужчины – охотники, и мы занимались этим с начала времен.
Он извлекает из таза мочевой пузырь и матку, потом берет горсть внутренностей и швыряет их в траву.
– Современные мужчины не знают, что такое выживать. Они приходят в супермаркет, раскрывают бумажник и платят за стейк. Но смысл мяса совсем в другом. – Он встает, опустив обнаженные руки, перемазанные кровью, и смотрит на выпотрошенную антилопу. – Вот в чем смысл.
Мы стоим вокруг добычи, наблюдаем, как последние капли крови вытекают из нутра туши. Выброшенные внутренности уже начинают высыхать на солнце, и число хищных птиц в небе увеличивается, они горят желанием наброситься на вызревающую мертвечину.
– Смысл мяса, – говорит Эллиот. – Никогда не думал об этом так.
– В буше ты понимаешь свое истинное место в этом мире, – говорит Джонни. – Здесь вы имеете возможность вспомнить, кто вы есть на самом деле.
– Животные, – бормочет Эллиот.
Джонни кивает:
– Животные.
Это то, что я вижу, оглядывая вечером сидящих у костра. Кружок кормящихся животных, вгрызающихся зубами в мясо жареной антилопы. Прошел всего день, как мы застряли в этом глухом уголке Африки, но мы уже успели деэволюционировать в наши прежние, дикие ипостаси самих себя: едим руками, жир стекает по нашим подбородкам, наши лица в черных пятнах от обуглившегося жира. По крайней мере, мы можем не бояться, что умрем здесь с голоду, – буш кишит мясом копытных и крылатых. Джонни со своим ружьем и ножом прокормит нас.
Он сидит в тени вне нашего кружка, смотрит, как мы едим. Жаль, я не могу понять выражение его лица – оно закрыто для меня сегодня вечером. Как он смотрит на нас – с презрением? Бестолковые клиенты, беспомощные, как птенцы, которым нужно класть пищу в рот. Может быть, он винит нас в смерти Кларенса? Он подбирает пустую бутылку виски, которую выкинула Сильвия, и кладет в брезентовый мешок, куда мы складываем мусор, чтобы не оставлять его где попало, – Джонни настаивает на этом. Таким образом мы демонстрируем уважение к земле. Мешок с мусором уже позвякивает пустыми бутылками, но опасность вскоре остаться без выпивки нам не грозит. У миссис Мацунаги аллергия на алкоголь, Эллиот пьет мало, а Джонни, кажется, полон решимости не прикасаться к алкоголю, пока нас не вызволят отсюда.
Он возвращается к костру и, к моему удивлению, садится рядом.
Я смотрю на него, но его глаза прикованы к огню. Он тихо говорит:
– Вы хорошо справляетесь с ситуацией.
– Правда? Я так не думала. Считала, что не очень.
– Спасибо вам за помощь сегодня. Снять шкуру с антилопы, разрубить тушу – это немало. Вы в буше как дома.
Я смеюсь, услышав эти слова:
– Я-то как раз и не хотела сюда ехать. Хотела горячий душ и настоящий туалет. Это путешествие – демонстрация моей верности мужчине.
– Вы поехали, чтобы угодить Ричарду.
– Кому же еще?
– Надеюсь, это произвело на него впечатление.
Я скашиваю глаза на Ричарда, но он не смотрит на меня. Он слишком занят – болтает с Вивиан; ее футболочка в обтяжку не оставляет сомнений, что бюстгальтера на ней нет. Я снова перевожу взгляд на огонь:
– Продвинуться в жизни только и можно, угождая мужчине.
– Ричард сказал, что вы продаете книги.
– Да, управляю книжным магазином в Лондоне. В реальном мире.
– А этот мир нереальный?
Я оглядываю тени вокруг костра:
– Это фантазия, Джонни. Что-то похожее на роман Хемингуэя. Уверена, вскоре это будет описано в одном из триллеров Ричарда. – Я смеюсь. – Не удивляйтесь, если вы там будете изображены негодяем.
– А какая у вас роль в его романах?
Я вглядываюсь в огонь. И задумчиво говорю:
– До недавнего времени я была возлюбленной.
– Теперь уже нет?
– Ничто не остается неизменным, правда?
Нет, теперь я камень на шее. Надоевшая подружка, с которой должен расправиться негодяй, чтобы у героя появилась новая возлюбленная. Я все знаю о том, как делаются мужские триллеры, потому что продаю эти романы бессчетному количеству бледных, рыхлых мужчин, каждый из которых мнит себя Джеймсом Бондом.
Ричард знает, как разбудить их фантазии, потому что сам их разделяет. Даже сейчас, когда он протягивает руку с серебряной зажигалкой, чтобы дать прикурить мистеру Мацунаге, он изображает из себя утонченного героя. Джеймс Бонд никогда бы не позволил себе чиркнуть обычной спичкой.
Джонни берет палку и ворошит костер, заталкивает бревно поглубже в огонь.
– Для Ричарда это, возможно, только фантазия. Но у этой фантазии настоящие зубы.
– Вы, конечно, правы. Это не фантазия. Это сущий кошмар.
– Значит, вы правильно понимаете ситуацию, – бормочет он.
– Я понимаю, что все изменилось. Это больше не развлечение. – После паузы я добавляю: – И мне страшно.
– Не надо бояться, Милли. Быть внимательной – да. Но не бояться. Возьмите такой город, как Йоханнесбург, – вот где страшно. Но здесь? – Он качает головой и улыбается. – Здесь все пытается выжить. Поймите это, и тогда вам станет ясно, что и вы заняты тем же.
– Вам легко говорить. Вы выросли в этом мире.
Он кивает:
– У моих родителей была ферма в провинции Лимпопо. Каждый день, выходя в поле, я проходил мимо леопардов – они сидели на деревьях и глядели на меня. Я познакомился со всеми ими. А они – со мной.
– И ни один из них ни разу на вас не напал?
– Мне хочется думать, что у нас – у меня с леопардами – было соглашение. И это было уважение между хищниками. Но это не означает, что мы доверяли друг другу.
– Я бы боялась выйти из дома. Здесь столько возможностей умереть. Львы. Леопарды. Змеи.
– У меня ко всем им здоровое уважение, потому что я знаю, на что они способны. – Он усмехается, глядя в огонь. – Когда мне было четырнадцать, меня укусила гремучая змея.
Я смотрю на него:
– И вы еще улыбаетесь?
– Это случилось исключительно по моей вине. Мальчишкой я коллекционировал змей. Ловил их и держал в разных контейнерах у себя в спальне. Но как-то раз оказался слишком самоуверенным, и змея меня укусила.
– Господи Исусе. Что же случилось потом?
– К счастью, это был сухой укус, без яда. Но это научило меня тому, что беззаботность наказуема. – Он печально покачал головой. – Хуже всего, что мать заставила меня выпустить моих змей.
– Не могу поверить, что она вообще позволила вам их собирать. Или что она позволяла вам выходить из дома, когда рядом леопарды.
– Но это именно то, что делали наши предки, Милли. Мы все оттуда. Какая-то ваша часть, древняя глубинная память в вашем мозгу, признает этот континент своим домом. – Он тихонько протягивает руку и прикасается к моему лбу. – Так вы здесь и выживаете, глубоко погружаясь в эти древние воспоминания. Я помогу вам их найти.
Внезапно я замечаю, что Ричард смотрит на нас. Джонни тоже чувствует это, и на его лице мгновенно появляется широкая улыбка.