По дороге в Италбар Гейдель фон Хаймак наблюдал, как умирают его спутники. Их было девять — все добровольцы — кто решил сопровождать его сквозь дождевые леса Клича к городу в горах Италбару, где в нем нуждались; к Италбару, что за тысячу миль от космопорта. Чтобы добраться туда, Гейдель нанял сначала воздушное такси. Такси сломалось, он вынужден был приземлиться и поведать свою историю колонистам на берегу реки Барт, которые наткнулись на него, кочуя на запад. Теперь только пятеро осталось из тех девяти, кто, не слушая его возражений, отправились с Гейделем. Один из этих пяти уже начал потеть, другой — покашливать.
Гейдель огладил рукой песочного цвета бороду и снова принялся продирать свои чёрные ботинки сквозь густую. поросль, скрывавшую то, что должно было быть тропой. Он вспотел, рубашка прилипла к спине. Он прекрасно помнил, что предупреждал спутников об опасности совместного путешествия.
Они слышали о нем, слышали, что он — святой и цель его жизни — помощь страждущим.
— Последнее верно, — сказал он им, — но не думайте, что, отправившись со мной, наберёте лишние очки в счёт небесного благословения.
Они рассмеялись и сказали, что дело не в этом, что они будут охранять его от диких зверей и показывать дорогу.
— Ерунда! Укажите мне нужное направление, и я обязательно попаду, куда надо, — сказал он им тогда. — Моё общество сулит вам множество опасностей.
Но они рассмеялись снова и не показали ему дороги до тех пор, пока он не согласился взять их с собой.
— Нельзя быть со мной слишком долго — это верная смерть! — протестовал он.
Они были непреклонны. Он вздохнул. — Ну что ж, тогда покажите мне такое место, где я смогу побыть сутки в одиночестве.
Драгоценное время будет потеряно, но я должен постараться защитить вас, если уж вы не можете по-другому.
Они выполнили его просьбу, а потом танцевали друг с другом и радовались, что примут участие в таком великом приключении.
Гейдель фон Хаймак, зеленоглазый святой со звёзд, молится о них и об успехе путешествия!
Два или три дня пути пешком, сказали они ему, и Гейдель решил вызвать искусственное очищение тела. В Италбаре умирала девочка, и он стал измерять минуты её дыханием.
Голубая Леди велела ему подождать, но он думал об этом дыхании и о сокращениях большого сердца, которое было когда-то маленьким. Он выступил в путь через пятнадцать часов, и это оказалось ошибкой.
У двух его компаньонов началась лихорадка, но усталость и изнуряющая жара джунглей замаскировали её. Они испустили дух в полдень второго дня, и Гейдель не смог определить, от какой из многочисленных болезней они скончались. Откровенно говоря, он не очень-то и старался. Если человек умирал, вопросот чего? — приобретал академический оттенок. Вдобавок ко всему, спешка его была так велика, что он не простил своим спутникам даже времени, затраченного на церемонию похорон. Недовольство его удвоилось следующим утром, когда двое из оставшихся семи не проснулись, и ему ещё раз пришлось наблюдать те же ритуалы. Помогая рыть могилы, он проклинал их на незнакомых языках.
Безумные весельчаки — так он привык рассматривать их уже не смеялись. Их рубиновые глаза были теперь широко раскрыты и смотрели беспокойно. Шесть их пальцев тряслись, извивались, щёлкали. Они начали понимать. Слишком поздно.
Но два или три дня… Кончался уже третий, а гор всё не было видно.
— Глэй, где же горы? — спросил он того, который кашлял. Где Италбар?
Глэй пожал плечами и показал вперёд.
Солнце, огромный жёлтый шар, было почти невидимо с тропы. Свет его иногда пробивался сквозь листья, но те участки земли, которых он не достигал, хлюпали от сочившейся из-под земли влаги и были устланы неприятными на вид грибами. Мелкие животные или большие насекомые — он не знал, кто именно стремглав уносились с тропы, крались за ними, трещали в кустах и ползали по ветвям. Крупных животных, о которых его предупреждали, они так и не увидели, хотя Гейдель часто слышал вдалеке шипение, свист и лай. Время от времени совсем рядом раздавался треск чего-то огромного, продирающегося в зарослях.
Парадокс происходящего не ускользнул от него. Он пришёл спасти одну жизнь, и это стоило жизни уже четверым.
— Леди, ты была права, — пробормотал он, вспомнив свой сон.
Прошёл ещё час, и упал полузадушенный кашлем Глэй, чья оливковая кожа приобрела оттенок окружающей листвы. Гейдель подошёл к нему и сразу всё понял. Будь у него несколько дней для подготовки, он спас бы его. С другими у него не получилось, потому что его собственное очищение не было полным. Он не достиг равновесия. Уже глядя на первого мертвеца, он понял, что все девять обречены. Он помог устроить Глэя поудобнее, дал ему воды и посмотрел на хроно. От десяти минут до полутора часов таково было его предположение.
Гейдель вздохнул и зажёг сигару. Она неприятно воняла. Влага добралась-таки до неё, а грибки Клича ничего не имёли против никотина. Дым пах чем-то вроде серы.
Глэй посмотрел на него, и взгляд этот должен был обвинять. Но вместо этого Глэй сказал:
— Спасибо, Гейдель, что ты позволил нам принять участие в деле наравне с собой.
И улыбнулся.
Гейдель вытер капли пота с его лба. Умер Глэй через полчаса.
На этот раз, роя могилу, он не бормотал ругательства, а всматривался в лица оставшихся четверых. То же самое выражение.
Они пошли с ним, как будто по вдохновению. Ситуация изменилась, и они приняли её. Они приняли её не отрешённо, но с улыбкой. Гейдель видел, что они всё знают. Они знают, что умрут, не дойдя до Италбара.
Как и любой человек, Гейдель уважал благородное самопожертвование. Но напрасные смерти!.. Без всякой причины… Он знал — и они тоже — что мог бы добраться до Италбара в одиночку. Здесь не было хищников, от которых нужно было отбиваться; тропа ясно видна. Как славно было бы стать простым геологом, как в тот день…
Двое умерли после завтрака, во время которого ели мало. К счастью, это была лихорадка мауль, неизвестная до этого на Кличе — она вызывает внезапную остановку сердца и скручивает мышцы лица жертвы в улыбку.
У обоих глаза остались открытыми. Гейдель закрыл их сам.
Живые приступили к делу, и Гейдель не стал прерывать их, когда увидел, что они роют не две, а четыре могилы. Он помог копать, а потом ждал вместе с ними. Ждать пришлось недолго.
Покончив и с этим, он снова взвалил на плечи рюкзак и пошёл дальше. Он не оглядывался, но могильные холмики продолжали стоять перед его глазами. Очевидная грубая аналогия не могла не прийти на ум. Жизнь его — тропа. Могилы — символы сотен, нет, наверное, тысяч мертвецов, оставшихся позади. Люди умирали от его прикосновения. Дыхание его опустошало города. Там, куда падала его тень, не оставалось ничего.
Однако он мог и лечить болезни. Вот и сейчас он взбирался по склону именно с этим намерением.
День, казалось, стал ярче, хотя Гейдель знал, что уже далеко за полдень. В поисках ответа он огляделся и увидел, что деревья вокруг стали ниже, а просветы между листьями больше. Лучи солнца пробивались сильнее, и здесь были даже цветы — красные и пурпурные, окольцованные золотом — они лепились к качающимся лианам. Тропа пошла вверх круче, но трава, хватавшая его за ноги, стала короче, и меньше крошечных созданий разбегалось с его пути.
Через полчаса он мог уже видеть дальше, чем с любой предыдущей точки путешествия. На целых сто местров стал виден ближайший путь. Преодолев это расстояние, он впервые увидел над головой просвет в листве, а в нем — огромную чашу бледнозеленого неба. Через десять минут он был уже на открытом месте и, обернувшись, смог рассмотреть волнующееся море ветвей, по дну которого только что прошёл. В четверти мили впереди и выше виднелась вершина холма, на которую он, оказывается, карабкался. Мелкие облачка висели над ней. Обходя выступающие скалы, он подошёл к вершине.
Оттуда он увидел то, что показалось ему последним этапом путешествия. Спуск в несколько десятков метров, примерно час пути по ровному дну долины, чуть-чуть поднимающейся к дальнему концу, и крутой подъём на высокий холм или низкую гору. Он отдохнул, пожевал, попил и пошёл дальше.
Пока Гейдель шёл, ничего не случилось, но он вырезал себе посох.
Пока он взбирался по дальней тропе, похолодало, и солнце покатилось к горизонту. Гейдель достиг середины склона, дыхание его стало судорожным, а мускулы болели и от подъёма и от дневного напряжения. Теперь он мог видеть горизонт — над лесным морем кружились стервятники.
Он стал почаще присаживаться для отдыха, и когда дошёл до вершины, в небе загорелась первая вечерняя звезда.
Он подгонял себя, пока не очутился на широком гребне верхней точке длинной серой скалистой гряды; к этому времени ночь полностью вступила в свои права. У планеты Клич не было спутников, но звёзды сияли, как факелы за хрусталём, а за ними в неисчислимом количестве пенились, пульсировали меньшие звёзды. Ночное небо светилось голубизной.
Тщательно высматривая, куда поставить ногу, он прошёл оставшееся расстояние и увидел огни, огни, огни, и множество чёрных силуэтов, которые могли быть только домами, зданиями, движущимися машинами. Ещё два часа, подумал он, и я смогу пройти по этим улицам, обгоняя обитателей мирного Италбара. Может быть, я остановлюсь в какой-нибудь приветливой гостинице, поём, выпью, посижу с кем-нибудь за столиком… Потом он посмотрел назад, подумал о пройдённом пути и понял, что не может позволить себе этого — войти в город. Однако видение Италбара именно в этот момент будет преследовать его все оставшиеся дни жизни…
Сойдя с тропы, он нашёл ровное место, где можно было устроить постель. Он заставил себя съесть и выпить столько, сколько мог вместить желудок. Он готовил себя к тому, что должно было произойти.
Он причесал волосы и бороду, справил телесные потребности, закопал свою одежду и залез в спальный мешок.
Он растянулся во весь свой шестифутовый рост, крепко прижал руки к бокам, сжал зубы, бросил быстрый взгляд на звёзды и закрыл глаза.