– Это было глупо, да? – вдруг спросил он и обернулся на Робин. Оливкового цвета глаза выражали грусть и растерянность, но в то же время слабый проблеск надежды.
– Глупо? – переспросила девушка и села на скамейке, поправив казавшееся чересчур коротким в обстановке храма полупрозрачное платье. Привычным жестом провела по волосам, ища съехавший на шею шелковый платок, но пальцы уткнулись в пустоту.
– Я всегда боялся сделать что-то не так, не заслужить лучшую жизнь после смерти. И только сейчас, когда это тупое тягостное чувство ушло вместе с сожженным заживо телом, я понял, что это было правильно. Это были лучшие мои решения – решения, принятые из страха попасть в объятия дьявола. И все, что делало их в моих глазах неудобными, – это только мои мысли о том, что так надо.
– Ничего не поняла, – вздохнула Робин и поискала глазами коробку, в каких обычно лежали запасные платки для прихожан.
– У меня очень набожный отец. Это он приобщил меня к церкви. Но первое время я чувствовал, что хожу туда поневоле. Не пойти на воскресную службу значило лишить себя кафе-мороженого на пути обратно. А это… – Кайл ухмыльнулся. – Потом, когда я вырос, а он сильно подряхлел, я водил его туда, потому что так было нужно. Он не смог бы без меня. И только когда отца не стало, я оказался с ощущением невесомости. Гравитация перестала работать и… В первое же воскресенье я решил, что ни за что не пойду в церковь. Отца нет. Зачем? И в тот же момент почувствовал непреодолимое желание. Знаешь, когда сам не понимаешь, что делаешь. Я пришел в храм встал позади всех – не пошел вперед, куда всегда тянул меня отец… И это… Это была лучшая служба. На которую я пришел сам, добровольно. Добровольно выбрал себе место. Добровольно подошел к иконам и поставил свечку.
– Почему же ты говоришь, что боялся? Если тебе нравилось.
Кайл опять тихонько засмеялся, боясь нарушить интимность момента, хоть и никого, кроме них, в храме не было. Погладив стоящий перед ним лик длинными тонкими пальцами, он подошел к Робин и сел рядом с ней на скамейку, захватив по дороге ярко-красный платок, одиноко лежащий на полке между книг.
– Это был единственный раз. Один единственный за всю мою правильную жизнь. Правильную по чужой воле, не по моей.
Девушка повязала на голову платок, оставив у лица пару прядей волос. Что это было? Привычка? Желание следовать правилам? Страх нарушить установленный порядок?
Приятная шелковая ткань нежно касалась кожи. Пусть это было привычкой, но зачем от нее отказываться, если становилось так хорошо?
– А что с тобой случилось? – решилась спросить Робин. Кайл был первым, у кого она спросила это.
– Ничего интересного. Пьяный придурок на старом шевроле и я на обочине. Два случайных человека, встретившихся не в том месте и не в то время.
– Мне жаль, – прошептала девушка. Ей не было жаль – скорее, все равно. Но сказать об этом было так же неприятно, как ходить в храме с неприкрытой головой.
– Не стоит, – оливкового цвета глаза улыбались. – Сейчас мне лучше, чем было. И разве может быть иначе?
– Может, – возразила Робин и впервые с момента их встречи и взгляда в эти такие похожие на любимые глаза вспомнила о Габриэле. Она все еще была полна решимости вернуться с ним в мир живых.
Девушка встала и пошла к выходу из церкви. Ее новое возрожденное тело, очищенное огнем, слегка пошатывалось, то ли от запаха ладана, то ли от мысли о том, сколько еще предстоит пройти, прежде чем она сможет добраться до берега с высокими волнами – прибежища парней и девчонок с начищенными воском досками для серфинга.
– Я хотел пойти в семинарию, – прошептал Кайл, не рассчитывая, что его кто-то услышит, но пустые стены храма сотни раз отразили его слова, долетев до девушки у самой двери.
Покачнувшись, она обернулась и посмотрела в такие знакомые глаза. В глаза оливкового цвета. Точно такие, как и ее собственные.
Двери храма захлопнулись за ней, навсегда замуровав Кайла Хитона в его самом счастливом дне. Дне, когда он впервые почувствовал силу собственной воли, свободной от обязательств. Если сначала ей показалось, что эта встреча была возможностью встретиться взглядом с такими любимыми глазами, то сейчас Робин была уверена, что это была встреча с самой собой. Это были глаза не Габриэля Хартмана. Это были ее глаза. И это были ее мысли, высказанные чужими губами.
Еще одна дверь была закрыта, чтобы девушка могла продолжить свой путь.
«Довериться чувствам».
Но сначала – прожить агонию самых потаенных желаний и тщательно скрываемых чувств.
Глава 7. Под аккомпанемент колес
От главных ворот храма вела узкая тропинка, петляющая между высоких разлапистых пальм. Быстрым шагом преодолев метров пятьсот, Робин вдруг поймала себя на мысли, что в этом путешествии вечно куда-то торопится, куда-то спешит, совершенно забывая о том, чтобы оглянуться вокруг себя и попробовать хоть немного рассмотреть этот новый для нее мир.
Девушка замедлила шаг, а потом и вовсе остановилась, подняла голову, смотря прямо на несуществующее солнце, стараясь не щурить глаза. Когда еще представится такая возможность – смотреть на солнце, не пряча взгляд.
Перед ее взором рисовались диковинные узоры, как в детском калейдоскопе, перебирающем разноцветные стеклышки, даруя чарующее волшебство. Не отводя взгляд, Робин опустилась прямо на тропинку и легла на спину, раскинув руки и ноги в разные стороны.
Откуда-то вдруг налетели порывы ветра, такое яркое солнце заволокло пушистой черной тучей, едва подрагивающей от разрядов молнии. И через мгновение уже пошел такой сильный дождь, что на оголенных частях тела стали проступать мелкие синяки, – так сильно молотили тяжелые капли. Завизжав от истинно детского счастья, Робин понеслась по лужам, даже и не думая их обходить или перепрыгивать, – босые ноги шлепали по воде, и она разлеталась мириадами брызг. И казалось, что дождь идет со всех сторон, сверху, снизу…
Тропинка резко оборвалась, упершись в магистраль на восемь полос. Взад и вперед по ней мчались автомобили, большие и маленькие, совсем старые и только что сошедшие с конвейера, перегруженные людьми и вещами и вовсе пустые.
Дождь все никак не заканчивался. Робин стояла и смотрела на мелькающие мимо машины, не знаю, куда идти дальше, – чувства молчали. Недалеко остановилась машина. Решив, что ничего не теряет, девушка подошла, наклонилась к окну со стороны водителя и улыбнулась так приветливо, на сколько была вообще способна. С ее-то убийственным взглядом. Хотя вряд ли что-то от него осталось – слишком много было прожито в этой загробной жизни.
Она резала живого человека, топила безобидную старуху в море, столкнула с обрыва свою шестилетнюю мать, была заживо сожжена в пустом храме, танцевала под дождем… Пожалуй, последнее повлияло на нее больше всего.
– Эй, ты идешь? – нетерпеливая голова выглянула из окна и тут же скрылась, снова закрыв опущенное лишь на секунду окно.
Робин поспешила занять место рядом с водителем и, постаравшись придать приличный вид своему белому полупрозрачному, насквозь промокшему платью, наконец повернулась к незнакомцу за рулем.
– Привет. Спасибо, что остановились.
Это был взрослый мужчина, лет сорока, с короткой стрижкой и щетиной, украшающей квадратную челюсть. На нем были голубые пляжные шорты и белая рубашка с коротким рукавом, из чего можно было сделать вывод, что он едет с пляжа. Или на пляж.
– Я тебя еле заметил. Стоишь как призрак, – улыбнулся краем губ мужчина и тронулся с места. – Мое имя Дон, если что. Вдруг придется ехать вместе достаточно долго. Тебе, кстати, куда?
– Я Робин. Мне… Я ищу друга.
Машина вырулила на магистраль и резко набрала скорость, сливаясь с потоком, мчащимся со скоростью не меньше ста миль в час. Из-за молотящего по лобовому стеклу и крыше дождя очертания вокруг расплывались, образуя картины экспрессионистов из довольно скучного пейзажа.
– Друга, – мужчина ухмыльнулся и покачал головой. – Это не отвечает на вопрос «куда».
– Не отвечает, – согласилась девушка и засмеялась. – Это кажется таким тупым. Я иду, сама не зная куда. Точнее… – Робин помолчала, достала фотографию с изображением молодого человека с оливкового цвета глазами. Размытые контуры, потускневшие краски – у нее было очень мало времени. – Вот. Это день, когда он был счастлив.
– Только он? – Дон покосился на снимок, стараясь не сводить взгляда с дороги. – А ты нет?
– Меня… Не было в этом дне… Я думаю… Не знаю. Никогда не любила море. Точнее…
Дождь барабанил по лобовому стеклу, стекал струями под капот, разлетался брызгами от бешено молотящих «дворников». Пальмы, росшие по обе стороны дороги, размахивали своими огромными листьями с десятками пальцев, словно хотели показать дорогу, но не могли определиться, в какую сторону.
– Ладно, едем прямо, – усмехнулся Дон, достал сигарету и закурил, открыв окно до тоненькой щели.
Салон наполнил белый дым. Робин вспомнила ту первую затяжку после смерти, когда весь мир сосредоточился в тонкой струйке вдыхаемого никотина. Захотелось вернуться в бар или в тот салон пыток, где она вместе с другими резала Кристиана, втыкая нож в его бедро, представляя, что это ее отец.
«Бобби». Не стоило ее так называть…
– Я б не отказалась от стаканчика виски, – зевнула Робин, потягиваясь всем телом, заведя руки за голову. Ее тело соблазнительно выгнулось, мокрая белая полупрозрачная ткань прилипла к животу.
Дон покосился на пассажирку, хмыкнул, пробормотав что-то вроде: «Чертовка», и отвернулся обратно к дороге, вглядываясь в мокрое асфальтовое полотно, больше похожее на реку из-за потоков воды, все еще льющейся с неба.
– Если холодно, можешь взять плед. Там, на заднем сидении.
Робин нашарила что-то теплое и пушистое, вытащила огромный плюшевый плед, укуталась в него и отвернулась, смотря в сторону, на проезжающие рядом машины. Лица водителей и пассажиров размывались, делая их похожими на призраков. Да так оно и было.