Однако отношение к смерти на протяжении истории не представляет собой статичную категорию: в различные исторические эпохи и в контексте различных культур, религий и верований оно отличается предельной неоднозначностью. Более того, и в рамках одного макроареала понятие смерти на протяжении того, что Ф. Бродель называет «временем большой длительности» (la longue durée – Braudel 1958), радикально менялось, что красноречиво иллюстрирует, например, эволюция этого концепта и отношений между живыми и мертвыми в Европе начиная с раннего Средневековья и до наших дней (Арьес 1992).
Отдавая себе отчет в сложности и многоплановости понятия смерти как предмета изучения[5], мы не ставим своей целью его освещение ни в контексте современной Европы, ни даже в масштабах конкретного европейского государства. Настоящее исследование зиждется на более узком подходе и предполагает анализ лишь отдельных составляющих темы смерти в рамках одного региона, а именно – итальянского Юга. Мы обращаемся к примеру исторически относимых к нему островных областей Сицилии и Сардинии в силу того, что культурный код населения этих ареалов, в первую очередь Сицилии, традиционно отличает повышенная знаковость смерти и, в частности, культа предков (ср.: Fogazza 1989: 7; Billitteri 2003a: 40–41; Croce 2004: 79; Bilotta 2015). Отметим, что непосредственным объектом нашего интереса являются специфика и бытование в условиях современности ряда архаичных поминальных обрядов, в частности, поминальных трапез и «смертных» обрядов с участием детей, в силу высокой степени культурной консервативности этих областей, сохраняющихся и сегодня. Поскольку речь идет о католических регионах, в которых фактически исповедуется «народное христианство» (на особенностях которого мы остановимся ниже), подчеркнем, что, игнорируя литургическую и паралитургическую составляющую, мы концентрируем внимание на элементах народной, прежде всего крестьянской культуры, а также культуры «городских низов», т. е. на «символах и практиках архаического происхождения, еще и сегодня хранящих память общества, тысячелетиями ведущего аграрный образ жизни» (Niola 2009: 101).
В рамках этого исследования мы также хотели бы затронуть такие вопросы, как значимость этой обрядности для населения всего итальянского Юга, и, в частности, Сицилии и Сардинии. Это обусловлено тем, что коннотация, топическое отношение, рассмотрение глазами акторов этих практик является «частью» локальной культуры смерти и, в свою очередь, представляет собой «один из коренных “параметров” коллективного сознания» населения исследуемых областей, составную часть «более общей проблемы ментальностей, социально-психологических установок, способов восприятия мира» (Гуревич 1992: 6–7). Обращение к последнему аспекту исследования обусловлено очевидной, не требующей комментариев, неразрывной связью «взглядов на смерть, восприятия ее в обществе» и «практиками переживания ее живыми и “оформления” смерти» (Drusini 2007: 27), – «освещая вопросы смерти, мы напрямую касаемся проблем жизни и культуры исследуемого сообщества, бытия земного мира и всех живых, населяющих его» (Lombardi Satriani 2015: 99).
Прежде чем мы перейдем к анализу поминальных практик в контексте прошлого, а главное – их состоянию и значимости в настоящем в Сицилии и Сардинии, остановимся вкратце на степени изученности данной проблемы и в целом темы смерти.
Исследования смерти и отношение к ней в итальянском обществе
Необходимо отметить, что объем наработок в области «смертных тематик» в научном дискурсе, и, в частности, число социологических и антропологических исследований мортальности, невероятно велик, и они охватывают широкий диапазон аспектов смерти. Вопреки страху смерти, бытующему сегодня в мире, а может, и в силу существования этой танатофобии, начиная с рубежа XX–XXI вв. можно констатировать оформление самостоятельной мультидисциплинарной области исследований – death studies, охватывающей различные сферы гуманитарных дисциплин и различные направления поиска – от медико-психологического до философского, социологического, антропологического, культурологического, религиоведческого и т. д. Особо стоит отметить исследования в русле исторической антропологии, позволяющие осветить эволюцию ментальности населения и взглядов социума на смерть, важность которых многократно подчеркивал А. Я. Гуревич (Гуревич 1989; 1992).
Обзор широкого спектра современных антропологических исследований мортальности приводят А. Роббен, университет Утрехта (Robben 2005, Роббен 2016), и А. Друзини, профессор-«танатолог» из Университета Падуи (Drusini 2007), а также итальянский историограф Н. Кринити (Criniti 2011). Любопытные замечания по поводу «границ» death studies и круга новейших исследований, подпадающих под это направление, сделаны Сергеем Каном, профессором антропологии Дартмутского колледжа (США), представляющим Центр Дэвиса по российским и евразийским исследованиям Гарвардского Университета (Кан, Мохов 2015). Признавая ценность методологических разработок «смертных» штудий, в своем интервью С. Мохову, основателю и редактору журнала «Археология русской смерти», С. Кан многократно акцентирует ценность полевого материала, этнографии, эмпирики при исследовании антропологии смерти, позволяющих в каждом отдельном случае улавливать и выявлять новые нюансы этой темы (Там же: 13, 15).
Действительно, наряду с исследованиями, носящими обобщающий, методологический характер (ср.: Арьес 1992; Jankelevitch 1977; Bloch, Perry 1982; Vovelle 1983; Thomas 1988; Metcalf, Huntington 1991; Walter 1994; Agamben 2008), в последние годы свет увидело большое число антропологических работ, останавливающихся на конкретных аспектах «смертной проблемы» в конкретном регионе. Примечательно, что во многих из них все чаще наблюдается обращение к жанру автоэтнографии (см., например: Fabian 2004; Rosaldo 2004). Таких трудов, в соответствии с национальной исследовательской традицией, немало и в Италии, причем касающихся отдельных ее областей, в том числе и Сицилии и Сардинии, в особенности первой из них (ср.: Sonetti 2007; Simonazzi 2010; Bordone et al. 2004; Paglia, Serni 2014; Buttitta, Mannia 2015).
В отношении степени изученности проблемы смерти как феномена уместно затронуть вопрос о состоянии отечественного научного «танатологического» дискурса. На наш взгляд, категоричность утверждений ряда исследователей о существовании серьезных пробелов в отечественной науке не вполне оправдана и корректна (Мохов 2016б: 171). Достаточно вспомнить недавние социологические «мортальные» исследования, позволяющие говорить о рождении новой дисциплины – некросоциологии (Там же), и достижения антропологов, получившие освещение, например, во время работы XIII Конгресса антропологов и этнологов России: одна из секций конгресса («Коммуникации между живыми и мертвыми: практики, аффекты, тексты») позволяла во всей полноте увидеть результаты антропологических изысканий и «теоретиков», и «эмпириков-полевиков» в сфере мортальности (Мартынова 2019: 23–34).
Необходимо констатировать, что современный так называемый западный мир – в первую очередь «городская индустриальная и постиндустриальная культура» – переживает сильнейший страх смерти и даже ее упоминания (Ferrarotti 2004: 19). По замечанию Л.-В. Томаса, тенденция к вытеснению смерти из коллективного сознания, постепенно нарастая в течение ХХ в., достигает апогея к его излету, что делает тему смерти и страданий, на фоне усиления гедонизма, одной из наиболее табуированных в обществе (Thomas 1976: 64).
С другой стороны, общество охвачено танатопатией, социум «заворожен смертью, он почти заигрывает с ней» (Doughty 2017: 11, 15): увеличивается армия поклонников Хэллоуина; набирает обороты «черный туризм»[6]; «атрибутика смерти» (кости, черепа, скелеты) диктует стиль дешевой и массовой моды; «экологическим», «зеленым» или любым отличающимся от традиционных формам похорон сегодня отдают предпочтение все большее число людей; вампиры, зомби, каннибалы и серийные убийцы превращаются «в героев, в объекты для подражания» (Ibid.). И хотя ряд исследователей видит в этих феноменах не более чем проявления своеобразной смеховой культуры современности, как раз и подтверждающих и убедительно доказывающих наличие глубокого страха общества перед смертью и его попытки этот страх заглушить (Correnti 1991: 507; Ferrarotti 2004: 23), все же подобные настроения указывают на наличие определенного дуализма сознания представителей современного социума, «в своих страхе смерти и одновременно тяге к ней балансирующих на грани уходящей традиционности и неотвратимости инноваций» (Drusini 2007: 39).
В числе факторов, обуславливающих эту раздвоенность сознания, можно назвать, например, и постепенное снижение роли церкви в обществе, постсекулярный «отрыв» смерти от церковных догм и практик (Sonetti 2007). Свою роль играет и чисто личностный кризис индивида, в своем восприятии смерти разрываемого «эмпирическим опытом лично переживаемых реалий – и привнесенных извне абстракций, прошедших через фильтры информационных подач» (Drusini 2007: 40–41).
Именно последний источник информации по смерти сегодня исследователи отмечают как весьма значимый. Интенсификация информационных атак на общество и медийных, а особенно виртуальных подач сцен военных конфликтов, в том числе и вызванных средствами массового поражения, экологических катастроф, геноцида, их частота, откровенность и глобальность способствуют не только визуализации картин смерти, в том числе массовой и насильственной, но и привыканию к ней. Они психологически «отдаляют» смерть от индивида, деперсонализируют ее, лишают смерть индивидуальных черт, делая ее обезличенным общественным «серийным» явлением (