Поминальные практики
Отметим сразу, что, в отличие от Сицилии, где традиции бытования архаичных обрядов давно засвидетельствованы и были предметом продолжительного и глубокого изучения, феномены народной культуры Сардинии стали объектом научного интереса преимущественно на рубеже ХХ – XXI вв., когда вследствие процессов экономической и социокультурной модернизации островная традиционность подверглась сильной деструкции, причем столь же стремительной, сколь глубокой и продолжительной была дотоле неизменность многих аспектов культуры. Исследователи заострили внимание на локальной фольклорной проблематике именно тогда, когда культурная «самость» стала размываться даже в наиболее консервативных, горных районах – Барбадже: многие привычные реалии традиционной культуры и повседневности исчезли вместе с уходом старшего поколения – носителей устной традиции и основных источников информации о культурном наследии Сардинии, с исчезновением которых «работа антрополога уподобилась трудам археолога» (Carboni 2007: 17).
Именно поэтому фиксируемые сегодня культурные явления, в том числе и в сфере коммеморативности, зачастую представляют собой не целостные обряды, а их фрагменты или реликты, обращение к которым позволяет все же выявлять и реконструировать поминальные практики. В первую очередь мы имеем в виду так называемые обходные обряды – «колядование», «выпрашивание» пожертвований, в том числе и пищевых, включая и заключающую их коллективную трапезу, – слабо представленные или отсутствующие в Сицилии и других областях юга Италии и способствующие реконструкции архаичной поминальной обрядности во всей ее полноте в контексте этого региона Средиземноморья. Но, прежде чем мы остановимся на примерах диалога живых и мертвых в Сардинии, приведем небольшой исторический экскурс в историю этой области, позволяющий понять специфику бытования определенных обрядов.
В отличие от Сицилии, «распахнутой всем ветрам и завоеваниям», Сардиния – регион древнего отгонного пастушества и область с исторически низкой плотностью населения, – невзирая на свое островное положение и на большую протяженность береговой линии, развивалась в русле горской культуры, тогда как море превратилось в символ постоянной угрозы (Carta Raspi 1980: 58, 106). Подвергшись захватам, Сардиния сумела «избежать завоеваний, ассимиляции и отторгнуть инокультурные влияния» (Bandinu 2006: 12); в первую очередь это касается Барбаджи – центрального горного массива, «сардинской сопротивленческой константы», население которого фактически не подверглось захватам и сохранило «культурный иммунитет» (Lilliu 2002: 14).
Следует отметить, что Сардиния стала одной из немногих областей Средиземноморья, избежавшей культурного влияния античного мира, в частности, Древней Греции, что во многом предопределило специфику развития ее культуры, характер верований и ментальности ее населения (Carta Raspi 1980: 106–147; Ильинская 1988: 76). В результате на острове сложилась горная цивилизация «пастухов-воинов», суровая, замкнутая и интровертная, отторгающая инновации и сохранившая вплоть до недавнего времени множество «древнейших аутентичных конструкций, культурных топосов, моделей ментальности и поведения» (Lilliu 2002: 14). Традиционность доминирует здесь и в религиозной сфере, что во многом было обусловлено историко-культурными факторами, в частности особенностями евангелизации Сардинии. Крещение региона растянулось со II в. по VI в., когда в эпоху господства Византии христианство манихейского толка добралось и до Барбаджи (Turtas 2000: 288). В течение столетий ситуация в регионе, а особенно в горах, оставалась вне контроля церковных властей, невзирая на власть Испании над островом и присутствие Инквизиции. Инспекторские же проверки конца XVIII в. показали тотальное господство язычества в Барбадже, «слегка разбавленное наличием храмов и католического клира» (Turtas 1989: 271), что вызвало попытки вторичной евангелизации, результаты которой уже в XIX в. «были признаны весьма сомнительными» (Ibid.). Фактически до наших дней Сардиния, в первую очередь Барбаджа, «получившая формальное благословение церкви» (имеются в виду решения II Ватиканского собора), сохранила «сложную синкретическую систему воззрений религиозно-этического толка, в которой перемешаны древние языческие верования, культ предков и поклонение демонам, локальный свод этических принципов, многие “положения” совокупности норм обычного права Барбаджи и местного кодекса вендетты, гендерные приоритеты пастушеского общества» (Di Nola 1976: 57). В этом причудливом народном христианстве, сосредоточенном в исторически «изолированном и изолировавшемся» регионе, население которого и сегодня «обладает магически-мистическим мировидением» (Marzano 2009: 49), христианские каноны и символы занимают «явно подчиненное положение», и постепенное ветшание аутентичных языческих первооснов отнюдь не означает их реабилитации (Ibid.: 52). Тем не менее, говоря о современности, можно сказать, что размывание традиционной культуры в последние годы обуславливает постепенное «освоение» церковью «еще недавно не принадлежавших ей территорий и сфер» (Ibid.: 31).
В качестве краткого комментария к вышесказанному, исходя из результатов полевых исследований, проводившихся нами в 1980–90‑е гг. и позднее, в первом десятилетии XXI в., отметим, что в морально-этическом кодексе жителей Барбаджи, тесно связанном с нормами обычного права, еще недавно большое место занимала и сохраняла свою витальность архаичная «иерархия смерти», согласно которой каждой категории населения (мужчинам, женщинам, старикам, детям) отводился свой идеал «достойного» ухода (женщине – в окружении семьи, старикам – в присутствии детей и внуков, детям – маленькими, поскольку безгрешными и т. д.) (Фаис 2003: 166–169, 217). Самоубийство не только не осуждалось, но и рассматривалось как акт доблести (Там же: 154–157), а в конце ХХ в. еще были живы респонденты, при жизни которых «работала» древняя система народной эвтаназии (Фаис-Леутская 2004: 89–101).
Длительное игнорирование представителями научного мира реалий богатейшей традиционной культуры Сардинии в целом и Барбаджи в частности, на фоне недавних процессов экономической и социокультурной деструкции, приведших к существенной утрате целых пластов локального культурного наследия, привело к невосполнимым потерям не только многих элементов традиционности, но и памяти о них. Вследствие этого, например, основа и природа многих обрядов оказывается скрытой не только от сторонних наблюдателей этих практик, но и от их участников, и приводит к изменению прочтения обрядности. Это происходит сегодня и с поминальными, обходными обрядами – например, из всего массива респондентов только наиболее пожилые идентифицируют детей, участвующих в обрядах, с мертвыми (Mannia 2016: 130) и подтверждают принадлежность этих практик к разряду коммеморативных.
Едва ли не единственный исследователь современного состояния поминальных практик Сардинии, антрополог С. Манниа на основе анализа «живого» материала (полученного методом опросов респондентов и включенного наблюдения) на примере Барбаджи подробно рассматривает обходные обряды, «колядование» и «выпрашивание» пожертвований детьми в контексте коммеморативных практик региона.
Первое, что бросается в глаза – это изменение, по сравнению с Сицилией и другими областями юга Италии, «графика и «календаря» проведения этих практик. В Сардинии они увязываются не только и не столько с Днем всех святых (1 ноября) и с Днем поминовения усопших (2 ноября), сколько с кануном Нового года и Днем Св. Антония Аббата (17 января), причем на последние две даты, приходящиеся на зимний период, особенно на последнюю из них – весьма значимую веху в народном календаре Сардинии, – приходится большинство «проявлений» коммеморативных обходных обрядов (Gallini 2003: 72; Mannia 2015: 199; Mannia 2018: 14).
С Днем Св. Аббата в Сардинии, особенно в Барбадже, увязывается начало так называемого сардинского «карнавала», или Carrasegare, проводимого и сегодня и имеющего слабое отношение к событиям недели, предшествующей Великому посту, в христианском литургическом понимании. В контексте Сардинии Carrasegare представляет собой воспроизводство древних зоолатрических обрядов конца зимы – начала весеннего пробуждения природы и отмечен разнообразными ритуалами, шествиями и действами с участием ряженых в зооморфных масках, воплощающих демонические существа – «посредников» во взаимоотношениях людей с верховным демоном Maimone, к которому обращались в надежде обрести благоприятные погодные условия, богатый урожай, большой приплод скота, достаток в жизни сообщества (Alziator 1978: 72–73, 76–80).
В эти дни в двери домов селений стучатся дети, выпрашивающие у обитателей пожертвования в виде пищи или «кто что даст». Получаемые подношения, равно как и сами обходные обряды, именуются su mortu-mortu (сард. «мертвый-мертвый»), su Purgadoriu (сард. «Чистилище»), s’animedda (сард. «душенька»), sa vita (сард. «жизнь»)[9], sas animas (сард. «души») (Carboni 2007: 32). Эти знаковые названия являются еще одним доказательством связи обрядовых действий с культом предков. Тот факт, что сегодня в ходе обрядов дети получают также игрушки, школьные принадлежности, сувениры, порой деньги, не перечеркивает роли и значимости пищевых даров, занимающих по-прежнему большое место в общем объеме подношений.
Полученная в соответствии со сценариями и практикой обходных обрядов пища потребляется потом самими детьми, их семьями, но в первую очередь – всем локальным сообществом в процессе коллективной трапезы, являющейся описанной В. Проппом на примере праздника Святок звеном цепи, связывающей «колядования» и практику «выпрашивания» пожертвований с пиршеством и поминальной обрядностью (Пропп 2000: 41–66), и в целом представляющей собой средоточие и кульминацию процессов перераспределения и взаимообмена в архаичном обществе (Clemente 1981; 1982; 1983).
Эта связь, исходя также из ролевого участия в них детей, позволяет исследователям увидеть истинную природу обходных обрядов в Барбадже и рассматривать завершающую эти обряды трапезу как «обмен алиментарными дарами между живущими и душами предков»: «выпрашивание пищевых пожертвований и алиментарных милостыней подтверждают виталистическую значимость пищи… в контексте контактов мертвых и живых» и составляют «основное ядро ритуала – искупление жизни через посредство пищи» (Giallombardo 1990: 32).
В свете этих выводов и необходимо рассматривать обходные обряды в Сардинии, ярким образцом которых служат практики, сохранившиеся и сегодня, например, в Лодэ (провинция Нуоро), в Барбадже, где они именуются su Purgatoriu (сард. «Чистилище») (Carboni 2007: 43; Mannia 2015: 200–201). К этим обрядам прибегают дважды в год – в День всех Святых (1 ноября), что является очевидной данью христианской традиции, но также и значительно более пышно – 17 января, хотя проходят они по одинаковому сценарию. На наш взгляд, обряды 1 ноября свидетельствуют о попытках церкви в исторической ретроспективе если не подчинить себе, то по крайней мере контролировать народную обрядность. Об этом говорит и тот факт, что начало обходных обрядов предваряется работой приходского священника, отбирающего из числа малолетних служек определенное число детей, уполномоченных участвовать в обряде (помимо них, подношения выпрашивают и дети селения, не связанные с церковью), и распределяющего между ними участки обхода деревни.
Обход домов начинается в 12 часов дня, под перезвон колоколов местного храма, поскольку, по уверению наиболее пожилых респондентов, «души мертвых выходят либо в полдень, либо в полночь, когда слышат колокольный звон» (Mannia 2015: 200), и длятся до 5 часов пополудни. Традиция требует, чтобы непосредственно перед этим детей-участников плотно накормили в процессе коллективной трапезы, устроенной жителями деревни, а главное – чтобы родители служек-участников действа распределили среди бедняков, калек, одиноких и пожилых людей селения пищевые дары, заранее приготовленные донаторами собственноручно (это осуществляется и накануне поздним вечером).
Обитатели деревни оставляют двери домов распахнутыми; перед каждой из них «просители» останавливаются, помахивая бронзовым колокольчиком, на звон которого им выносят и передают из рук в руки преимущественно пищевые подношения: в первую очередь ритуальные хлеба (coccoi) и сласти (pabassinos) (Trudda 1990: 11) – т. е. продукты, связанные с зерновыми, с землей, как того требует традиция, – но также фрукты, сухофрукты, конфеты, сыры, вино, сахар, макаронные изделия, мясо, безалкогольные напитки, консервированные томаты, кофе.
Сегодняшний сценарий обходных обрядов несколько отличается от прежних (ПМ4 Фаис-Леутской О.Д.). Раньше, по воспоминаниям респондентов преклонных лет, обходные обряды затрагивали больше 17 января, нежели 1 ноября, но главное – протагонисты действа были иными: так, в роли просителей выступали не малолетние церковные служки, а деревенский могильщик, правда, также окруженный детьми. Не менее значимое отличие традиционного обряда от его сегодняшней модификации заключалось также в том, что ранее подношения не передавали из рук в руки, но клали на землю, с которой адресаты – могильщик и дети – и должны были их забрать, тем самым подчеркивая «связь пищи с матерью-землей», неразрывность «между результатом обработки и необработанным, между continuum и discretum, между природой и культурой» (Giallombardo 2003: 114).
Изменения касаются и принципов распределения «урожая» – пищевых пожертвований. Если ранее все собранное делилось на две части, предназначенные для трапезы и для распределения среди неимущих, то сегодня «фонд пожертвований» дробится на три части. Одна из них, малая, служит основой ужина, следующего сразу за окончанием обряда и потребляемого священником, родителями служек и самими детьми. И хотя остальное по-прежнему распределяется между коллективной трапезой и маргинальными группами населения – одариваемыми стариками, калеками, нищими, детьми из сиротских приютов (в отношении последних С. Манниа приводит слова самых пожилых респондентов – «раньше говорили, что дети – это души; это те самые души, которые и едят “пищу для душ”, для душ умерших» [Mannia 2015: 200–201]), сам факт подобного перераспределения сегодня, на наш взгляд, показателен – он подтверждает не только дальнейшее размывание пласта традиционности, но и наступление церкви на ветшающее наследие народной культуры и освоение ею тех позиций, которые в еще недавнем прошлом принадлежали сфере паралитургических, а чаще – откровенно народных верований.
На следующий день выбранные священником служки поступают в распоряжение своего рода «комитета матерей» селения, в помощь женщинам, призванным организовать коллективную трапезу. Вклады жителей деревни в общий котел могут быть различными. Крестьяне и пастухи деревни приносят, например, собственную продукцию: овощи, хлеб, туши забитых овец; последнее представляет собой очевидную отсылку к практикам ритуального забоя жертвенных животных (Mannia 2018: 10). Также на нужды трапезы идут суммы, собранные во время обрядов, и дополнительные денежные пожертвования со стороны односельчан, а изредка – и церкви, позволяющие закупить недостающее. В ужине, символизирующем материальный и магический круговорот пищи в рамках сообщества, участвует всё деревенское сообщество; тем, кто не может присутствовать физически (старики, недужные, калеки), отсылается их доля.
И приносящие пожертвования обходные обряды, и трапезы осуществляются и сегодня, поскольку они востребованы локальным коллективом. Так, в символическом плане подношения в контексте обходных обрядов «всегда оборачиваются отдачей, выгодой, “возвратным даром” на различных уровнях, связанных между собой: благодарностью со стороны святых и усопших предков, социальным признанием проявленных дарителем щедрости и расточительности, укреплением межличностных связей, поддержанием социального порядка и равновесия» (Buttitta I. 2006: 179).
Даже очевидное стирание в наши дни былой смысловой окрашенности коллективной трапезы, венчающей обходные обряды, утрата ею духа коммеморативности и связи с отношениями живых и мертвых для сотрапезников не влияют на ее устойчивость, значимость и актуальность в Барбадже. Трапеза живет, она и сегодня продолжает сохранять свою функцию элемента, гарантирующего сплочение, гомогенизацию локального коллектива, своего рода социальной скрепы. Чем бы это совместное застолье ни представало сегодня в глазах локального коллектива, понимание его важности подтверждают и респонденты: «неважно, чем это было раньше, важно, что это продолжает скреплять деревню»; «мы остаемся единым целым»; «это все равно наша традиция, неважно какая»; «это символ нашей общности»; «мы должны поддерживать культурную традицию как символ нашей идентичности» (ПМ4 Фаис-Леутской О.Д.), в силу чего становится очевидным, что консолидирующая функция трапезы преобладает над ее изначальным смыслом.
Объединяющая миссия этого коллективного пиршества в свою очередь предопределена как его способностью «порождать, питать, поддерживать развитие ритуального и символического процесса, целью которого является перераспределение алиментарного богатства сообщества и одновременно – ритуальная ресакрализация общественных отношений» (Grimaldi 2012: 116), так и «тягой к диссимуляции» (Gallini 2003: 269), исторически довлевшей в Барбадже. Речь идет о практике, и сегодня широко распространенной в сельской среде региона (где отмечалось очень слабое социальное неравенство и где имущественный статус знати был не намного выше экономического уровня народных масс), направленной на маскировку, сокрытие своего «имущественного превосходства», пусть даже незначительного и относительного, имеющего вещественные «внешние выражения и проявления» (имеются в виду прилюдные денежные траты, одежда или употребляемая пища как знак). Диссимуляция призвана социально нейтрализовать демонстрацию экономического и имущественного, а главное – статусного неравенства, воспринимающегося как осознанное неподчинение нормам эгалитаризма и правилам своеобразного «кодекса общественного равенства», принятого в Сардинии и особенно актуального в ее сельской среде, пренебрежение которым подвергается серьезному общественному порицанию (Ibid.).
Тем не менее сохранение многочисленных кодов обрядов – агентивных (дети, нищие, в недавнем прошлом – калеки, могильщик), темпоральных (полдень/полночь – лиминарное ритуальное время, посвященное контактам между живыми и умершими), персонажных (охват всех умерших в рамках поминальной трапезы), пищевых (особая пища для умерших – обрядовые хлеб и сласти), ситуативных (звон колоколов) (Андрюнина 2020: 165), даже на фоне стирания исконного смысла обрядов для их участников, – позволяют исследователям говорить о консервации народных коммеморативных практик в Сардинии, пусть и в оккультных формах (Mannia 2018: 10).
Подводя итоги исследования
Исследованная нами эмпирика поминальной обрядности и контактов живых и мертвых в контексте народной «внелитургической» культуры в южных областях Италии позволила на примере Сардинии и Сицилии обнаружить бытующие традиции коммеморативности, выявить современное состояние поминальных обрядов и взгляды населения на них и отчасти воссоздать картину традиционной народной мортальной культуры, исчезнувшей во многих регионах современной Европы. Анализ фактического материала позволил установить, что мы имеем дело с более полной консервацией традиционной обрядовой культуры в Сицилии, что обусловлено как сохранением экономического профиля региона – питающей обряды среды, так и с ригидностью и консервативностью области, тяготеющей к культурной гомогенности: «новое не прогоняет старое, традиции и инновации, прошлое и настоящее сосуществуют» (Buttitta A. 2006: 11). Особую роль в поддержании коммеморативных обрядов играет осознанное отношение к ним их участников и в целом социума, обусловленное сохранением культа предков и «культуры смерти», представляющей особое пространство в культуре Сицилии и в ментальности ее населения. Более того, новое прочтение обрядов в духе поиска и сохранения идентичности, не умаляющее традиционного, вкупе с грамотной и осторожной политикой властей по поддержанию этой обрядности позволяет, на наш взгляд, обеспечивать долгую жизнь традиции.
Большую скорость деструкции обрядности обнаруживает Сардиния, даже в таком консервативном регионе, как Барбаджа, в силу действия определенных социоэкономических и исторических обстоятельств. Размывание традиции привело к ее фрагментации и повлияло на степень сохранности, на ее смысловое наполнение, на ее интерпретацию носителями этой обрядности сегодня. Однако население тяготеет к ее сохранению – пусть и редуцированной форме, сопряженной с частичной утратой исконного значения, – на волне просыпающегося осознания важности традиционной культуры в деле сохранения собственной самости как особой культурной общности.
Таким образом, в рамках большого региона – Юга Италии – комплексный подход к сегодняшним коммеморативным практикам, сопряженным с обходными обрядами, присутствием поминальной трапезы и особой ролью детей, позволяет нам отследить их состояние сегодня и констатировать витальность если не всех, то многих составляющих народной системы взаимоотношений живых и мертвых как части культа предков и «культуры смерти» в целом. Апелляция к сохранившимся реалиям позволяет реконструировать, пусть и в ограниченном виде, общий вид древних поминальных обрядов, бытовавших в этом ареале Средиземноморья. Кроме того, она проливает свет на восприятие, осмысление и переосмысление населением этой обширной области не только собственного культурного наследия, в том числе и «смертного», но также своей идентичности – в силу теснейшей взаимосвязи, существующей между миром живых и мертвых; вспомним еще раз, что живые не продолжат свой путь, если к ним не будут приходить усопшие.