Сельские кладбища Золотой Долины и Тиллирии (Пафосский регион, Западный Кипр)
В данной главе рассматриваются, главным образом, традиционные, то есть институционально закрепленные формы коммуникации и метакоммуникации с умершими, и основное внимание уделяется их «материальному измерению». В фокусе находятся христианские православные кладбища, характерные для исследуемого региона. Близость греческой и русской православных традиций позволяет лучше осознать собственно культурные, не обусловленные религиозной догматикой различия в материальной культуре погребений (τάφος) и некрополей (νεκροταφείο). Излагаемые выводы делаются в основном на материалах двух поездок в села Золотой долины (Κοιλαδα Χρυσοχούς) и Тиллирии в 2018–2019 гг., однако автор регулярно посещал многие из них на протяжении последних двадцати пяти лет, что позволило лучше представить социальный и культурный контексты изучаемых явлений. Помимо этого опыта, мне довелось в качестве независимого эксперта в составе мониторинговых миссий Европейской Комиссии против расизма и нетерпимости Совета Европы разговаривать с несколькими министрами, судьями и другими правительственными чиновниками, беседы с которыми так или иначе затрагивали многие вопросы идентичности и культуры населения острова. Все эти материалы, вместе со сведениями, почерпнутыми из научной литературы по антропологии и истории Кипра, а также отчасти – островной и материковой Греции (культура греков-киприотов по крайней мере в последние несколько десятков лет развивалась под весьма существенным влиянием Греции, хотя и сохраняла свою специфику), как и сведения из средств массовой информации, легли в основу данного исследования.
Исследование, предварительные результаты которого излагаются в данной главе, нуждается в детальной контекстуализации, вне которой его результаты могут показаться фрагментарными и недостаточно связанными с задачами антропологии рассматриваемого региона. Одним, но далеко не единственным из необходимых для него контекстов, является контекст антропологических исследований Средиземноморья как особой культурной области. Другим, в неменьшей степени необходимым, оказывается контекст европейских исследований смерти и, в особенности, так называемого греческого культа смерти и связанных с ним ритуалов, хотя здесь речь пойдет почти исключительно о современности и о той сфере культуры, которая развивается под значительным влиянием греческой православной ортодоксии. Наконец, для понимания некоторых местных реалий и проверки выдвигаемых гипотез необходимы историко-демографические и политические характеристики населения, влияющие на динамику изменения традиций в интересующей нас сфере.
Включение в данную главу развернутых обзоров по антропологии Средиземноморья или исследованиям смерти в этом обширном регионе, однако, вышло бы далеко за рамки локального исследования, и соответствующие сведения будут привлекаться лишь по мере необходимости для обсуждения конкретных особенностей материальной культуры, связанной с похоронно-поминальной обрядностью греков-киприотов в одном из наиболее удаленных от крупных городов регионов острова, если вообще имеет смысл рассуждать об удаленности в стране, которую можно пересечь от края до края за пять – шесть часов неспешной езды на автомобиле. Стоит, впрочем, отметить, что восприятие пространства самими жителями Кипра существенно отличается от восприятия разъезжающих по нему туристов. К моему удивлению, среди киприотов даже старших поколений нашлось немало таких, кто никогда не бывал в том краю, где развернулись мои исследования, и я не раз слышал от жителей более крупных городов, что они воспринимают эту часть острова как весьма глухой и удаленный район. Моим способом передвижения был не автомобиль, а велосипед, и лишь в редких случаях для посещения удаленных на десятки километров горного серпантина селений и их кладбищ мне приходилось прибегать к услугам местных автобусных компаний или такси. Отсутствие навыков вождения лишь отчасти обусловило границы обследованного региона, поскольку на севере, западе и востоке он имеет естественные географические границы – море и совершенно не заселенные, покрытые лесом горы[10].
Антропологические исследования на Кипре
В отличие от антропологии Греции, которая за последние 50–60 лет пополнилась множеством монографических исследований (что позволило одному из антропологов, основываясь на числе исследователей, приходящихся на душу населения этой страны, назвать ее «Новой Гвинеей европейской антропологии» – Delouis 2009: 17), антропология на Кипре, сильно уступая в этом отношении хорошо развитой археологии, едва оформилась лишь к середине 1970‑х гг. и сегодня располагает лишь дюжиной этнографических монографий (ср.: Peristiany 1965; 1968; Loizos 1975; 1981; 2008; Markides et al. 1978; Attalides 1981; Argyrou 1996; Papadakis et al. 2006), включая рукописи диссертаций (Loizos 1972; Harmanşah 2014; Georgiou 2019). Для социальных антропологов Кипр представлял интерес прежде всего как поле для изучения социальных изменений – исследований взаимодействия традиционного сельского общества (в 1960 г. городское население составляло чуть более трети от общего населения острова [RoC 2012]) – с явлениями и структурами, которые опознавались как характерные для современного общества. В этом ключе были проведены исследования Джона Перистиани (Peristiany 1965; 1968), возглавившего впоследствии исследовательский Центр по социальным наукам в Никосии. Его статья «Честь и стыд в кипрской горной деревне» (1965) сыграла важную роль в становлении и институализации Средиземноморья как особой этнографической области.
Книги Петера Лойзоса, включая его «Греческий дар» (Loizos 1975) с описанием социальной и политической жизни одной из деревень в регионе Морфу (сегодня он находится вне зоны контроля официального правительства Республики Кипр, на северной, оккупированной Турцией территории), также стали частью литературы по этнографии модернизации. Важной представляется и работа кипрского антрополога Кирьякоса Маркидеса, опубликованная на основе исследования, проведенного им в начале 1970‑х гг. в деревне Лиси в Месоарии. В ней рассматривалось постепенное вытеснение традиционных ценностей старшего поколения – модернизационными у молодежи (Markides et al. 1978). Диалектика традиции и современности исследуется, правда, с несколько иных позиций, и в этнографической монографии Вассоса Аргиру, посвященной современной свадьбе и ценностям у разных слоев городского населения Никосии и Пафоса (Argyrou 1996). Монографические описания поминально-похоронной обрядности или книги, содержащие соответствующие разделы, в кипрской антропологии отсутствуют.
Кипрская антропология, как уже упоминалось, является неотъемлемой частью антропологии Средиземноморья – региона, находящегося на стыке трех континентов, культуры которого, испытывая влияние европейских, африканских и ближневосточных традиций, сохраняют тем не менее общие характеристики, позволившие антропологам выделить его в качестве особой культурной области. Обсуждение присущего этому региону комплекса культурных характеристик, свойственных всем средиземноморским обществам, повлияло на более широкую дискуссию о культурных областях (cultural areas). Акил Гупта и Джеймс Фергюсон, обсуждая концепцию поля и ту роль, которую играли здесь развивавшиеся антропологами к тому времени уже три четверти века представления о культурных областях (если определять эту традицию узко и исключить работы диффузионистов и авторов концепции «культурных кругов»), писали:
Таким образом, Средиземноморье с его комплексом чести и стыда составляло одну культурную область [Herzfeld 1987; Passaro 1997], в то время как Южная Азия с ее институтом кастовой иерархии формировала другую [Appadurai 1988], а Полинезия с централизованными вождествами – третью [Thomas 1989]. И хотя мы, антропологи, уделяем сегодня гораздо меньше внимания картографированию «культурных регионов», чем это было прежде [ср.: Wissler 1923; Murdock 1967; но также: Burton et. al. 1996], культурная область остается центральным понятием дисциплины, которая имплицитно структурирует тот способ, каким мы связываем определенные группы людей, изучаемых нами, с группами, изучаемыми другими этнографами [ср.: Fardon 1990; Thomas 1989]. <…> культурные области давно уже связаны с предметными областями: так, Индия с ее идеологиями касты и чистоты давно рассматривалась как особенно подходящее поле для антропологии религии [Appadurai 1988], Африка (с ее сегментарными линиджами) полагалась идеальной для политического антрополога, как и Меланезия (с ее изощренными системами обмена) – для антропологов экономических [cр.: Fardon 1990] (Gupta, Ferguson 1997: 9–10).
Во всех странах и областях, входящих в Средиземноморье, комплекс чести и стыда связан с пастушеской символикой (в качестве ее главных символов выступают овцы и козы, точнее – бараны и козлы) и ассоциированным с ней особым набором жестов и фразеологией (Gilmore 1987). Для нашего рассмотрения, однако, существеннее, что этот комплекс продолжает бытовать в крестьянских обществах всего региона от Испании до Греции и Кипра и является важным механизмом социального контроля, сказывающимся, среди прочих сфер, и на материальной культуре погребений (суть этой связи будет прояснена ниже). Здесь, однако, важно отметить, что ареал данного комплекса выходит за границы Средиземноморья и оказывается значительно более широким, включая некоторые сообщества Ближнего и Среднего Востока и даже Индии.
Критика концепции культурных областей и отчасти обусловленной этим концептом стереотипизации их населения (ср.: Said 1994; Herzfeld 1987; Minz 1998; Guyer