– Не кого-то, а также и себя как члена коллектива, ставшего гениальным. Теперь о Джоке. Мы натолкнулись на него случайно. У нас в лаборатории имеется прибор, суммирующий отдельные мозговые излучения и рассчитывающий степень их совместимости с коллективными. Прибор показал гигантскую пригодность Джока для нас и нас для Джока. Мы, так сказать, созданы друг для друга. Но убедить в этом Джока мы не сумели. Он был, наоборот, убежден, что создан для астрозоологии. Он объявил нам, что мечтал о Марсе с детства и не собирается менять милые марсианские пустыни на осточертевшие ему земные сады. Он послал нас к дьяволу и пригрозил размозжить голову каждому, кто станет уверять, что его голова годится еще на что-нибудь, кроме наблюдения за хлевами марсианских свиней. Вы знаете Джока и можете вообразить себе, какие он подбирал выражения.
– И тогда вы решили похитить Вагнера? – деловито осведомился следователь.
Домье пожал плечами.
– Что нам оставалось делать? Он улетал на Марс. Это была последняя возможность приобщить его к коллективу. Боюсь, вы неясно представляете себе, чем дорог для нас Джок Вагнер. Он весь как бы струя внимания к неизвестному. Там, где для других – тусклый шум неопределенностей, для него – арена остро звучащих загадок. Шум обычно усыпляет пытливость, у Джока же обостряет ее. Введение его творческих способностей в нашу коллективную матрицу повысило наш потенциал до 11,3. Сам он, как вы, вероятно, знаете, выше 8,9 никогда не поднимался. Как член нашего коллектива он почти равновелик Ньютону, вот что мы, в свою очередь, значим для него.
– Это не оправдание. Он сам, добровольным решением, должен присоединиться к вам. Никакая софистика не может оправдать такого возмутительного самоуправства: свободного человека схватывают, возможно, и связывают, отрывают от близких, друзей, насильно и навсегда переводят на какое-то выдуманное казарменное положение.
– Не навсегда, друг Прохоров, отнюдь не навсегда. На определенный, точно оговоренный срок, достаточный для его самопроверки.
– Когда кончится оговоренный срок? Мы хотим увидеть похищенного Джока Вагнера.
– Срок самопроверки уже кончился. – Домье вскочил. – Идите за мной. Вы будете разговаривать с самим Джоком.
Домье так проворно уносил на тонких ногах свое массивное тело, что следователь и Генрих отстали. У одной из дверей Домье подождал их, затем пригласил внутрь.
В комнате, заставленной аппаратами, сидел Джок Вагнер.
Он вскочил при виде вошедших, шагнул к Генриху, восторженно обнял его.
– Я знал, что ты придешь вызволять меня! – воскликнул он с благодарностью. – Только вы с братом могли!.. Тебе Риччи сообщил о моем исчезновении?
Домье сидел в сторонке и со странной своей улыбкой – оживленно пошевеливая носом – наблюдал за встречей друзей. Прохоров церемонно протянул руку Вагнеру:
– Следователь экспедиционного отдела Управления космоса Александр Платон Прохоров. Можете звать меня просто Александром, Джок. Дело о вашем похищении веду я, поскольку Марс в компетенции моего отдела. У нас только что был весьма тяжелый разговор с директором Института специальных проблем другом Павлом…
Джок нетерпеливым нервным жестом прервал следователя:
– Ваша беседа транслировалась во все лаборатории. Можете представить себе, как сотрудники в других комнатах надрывали животики от смеха. Они сплошь негодяи, им дай только повод посмеяться!
– Рад, что вижу тебя в добром здравии и хорошем настроении, Джок, сердечно сказал Генрих.
Следователь проговорил с предостерегающей холодностью:
– Могу ли я толковать ваше высказывание, что сотрудники института все сплошь негодяи, в том смысле…
– Именно в том! Отличнейшие ребята, Генрих, я был такой идиот, что отказывался от работы в институте! Теперь я отсюда никогда не уйду. Такие проблемы, такие поиски! Жаль, что ты не подошел при тайном обследовании, ты был бы так рад – самым нахальным образом счастлив! А Риччи я передам, чтобы он со своим Марсом убирался ко всем чертям! Ко всем чертям!
– Негодяи – и отличнейшие ребята! – Прохоров пожал плечами. – Надо сказать, у вас своеобразный способ доносить до других правдивую информацию.
– Она в характере Джока, – весело возразил Домье. – Зато к тем, кого недолюбливает, он относится с изысканной вежливостью. Можно ли считать наши разногласия исчерпанными, друг Александр?
– Если не возражаете, я сделаю официальную запись, мы скрепим ее нашими голосами и поставим точку на деле о похищении астрозоолога Джока Вагнера.
Джок вдруг схватил следователя за руку и объявил, охваченный внезапным вдохновением:
– Павел, нужно испытать Александра! Вы не смотрите, что он держится дурачком, я угадываю в нем такого умницу!.. И потом, нам нужен железный тормоз против сумятицы, эдакий ледяной пресекатель пустого взлета! Короче, мыслитель с горячим внутренним накалом педантизма. Столько хаоса в наших озарениях! Ставлю свою голову против кочана капусты, что Сашка именно тот, кого нам сегодня не хватает.
Домье вопросительно посмотрел на следователя. Тот сказал, колеблясь:
– Если я и вправду окажусь полезным… Работа следователя, по-честному, мне приелась, такая все однообразица!.. В общем – пожалуйста, я согласен обследоваться!
Сквозь стены скользящий
Известие о гибели академика Ивана Томсона передали, когда Генрих с Роем находились в институтской столовой. Рой побледнел и на минуту потерял голос, Генрих уронил ложку. Обширный зал, всегда полный гула разговоров, мгновенно окостенила тишина. Испуганные лица дружно повернулись к репродуктору, из которого зазвучал печальный голос президента Академии наук Альберта Боячека.
Президент извещал институты, что сегодня ночью во время сложного опыта взорвался главный агрегат лаборатории нестационарных полей. Дежурный оператор Арутюнян получил тяжелые повреждения черепа. Томсона, работавшего в экспериментальной камере, пронизало короткофокусное гравитационное поле. Смерть наступила мгновенно. Расследование обстоятельств аварии ведет специальная комиссия.
– Невозможно поверить! – сказал потрясенный Генрих. – Кого угодно мог представить внезапно умершим, только не Томсона. И так страшно умереть – в тисках короткофокусного поля!
– Да, – сказал Рой. Бледность все не отпускала его. – Ты прав, представление о гибели не вязалось с образом Томсона.
К их столику подсел Арман. Он видел Томсона вчера. Академик проконсультировал их вариант аккумулятора гравитации и отверг его. Он сперва иронизировал, указывая на просчеты, потом набросал новый вариант механизма, более надежный, чем разработанный Роем и Арманом, и, вручая Арману эскиз, нетерпеливо потребовал, чтобы братья с сотрудниками перестали отвлекаться на расследования бытовых загадок, а сконцентрировались наконец на серьезных проектах. Он хлопнул рукой по чертежу и сердито сказал, что заждался аккумулятора гравитации. Чепуховский же механизм, а нужен позарез, вот так, и полоснул себя рукой по горлу.
– Уверен, он и вправду в это время думал, что гравитационные аккумуляторы – конструкция элементарная и только ленивый ее не разработает, – грустно делился впечатлениями Арман. – Не сомневаюсь, что, вручая мне эскиз, он тут же забыл, что это его разработка, и впоследствии вспоминал бы об аккумуляторе лишь как о нашем самостоятельном творении. Поразительна щедрость, с какой он дарил идеи и потом искренне хвалил за умные мысли тех, кому сам их подсказал!
– В нем совмещались противоположности, – задумчиво сказал Рой. – Он сочетал в себе трезвого инженера с сумасбродом, аналитика – с романтиком, стремительность – с глубиной, душевную деликатность – с резкостью. Он был всякий. Вероятно, потому так расходились мнения о нем.
– Научные его дарования никто не оспаривал, – заметил Арман. – Он был избран в Академию наук в двадцать лет – случай беспрецедентный.
– Я говорю о его характере, а не о научных работах.
Сотрудники Института космических проблем расходились по своим секторам, продолжая взволнованно обсуждать страшное происшествие. Рой возвратился к себе, попытался сосредоточиться, но не смог. К нему пришли Генрих и Арман, работа у них тоже не шла. Кроме боли, вызванной гибелью близкого человека, Роя мучила мысль, что теперь некому будет квалифицированно консультировать гравитационные исследования в их лаборатории.
А Генрих, молча сидя на диване, вспоминал самого Томсона. Они были одногодки, он и Томсон, их связывала давняя дружба. И хоть жизнь их сложилась по-разному – Ваня Томсон рано стал знаменитым, быстро поднимался по лестнице научной славы, а Генрих медленно зарабатывал свой негромкий авторитет, – приязнь друг к другу оставалась неизменной. Рой мог рассудительно говорить о теориях Томсона и о том, какое они окажут влияние на последующие поколения ученых, на их собственные работы, – Генрих думал о потерянном друге: из жизни вырвали большой кусок, рана кровоточила. Арман обратил внимание на упорное молчание Генриха.
– Генрих, сумеем ли мы теперь завершить к сроку гравитационный аккумулятор? Если сконцентрируем все силы лаборатории и ты сам ни на что другое не будешь отвлекаться… Ты думаешь об этом?
Генрих хмуро усмехнулся:
– Я вспоминал первый полет Ивана над Столицей.
Его ответ придал разговору новое направление. Арман лишь слышал об этом событии, а Рой был очевидцем нашумевшего испытательного полета Томсона на первой модели антигравитационной машины. Томсон, за шесть месяцев до того избранный в Академию, сконструировал гравилет в форме помела. Над Столицей, в черном трико, с развевающимися длинными волосами, носился на помеле самый молодой академик мира, а позади, с прутьев гравитационной антенны, срывались длинные искры: Томсон постарался, чтобы и этот побочный эффект выглядел впечатляющим.
В Академии наук испытание гравилета породило сумятицу: кто смеялся, кто возмущался. Президент академии был из тех, кто вначале смеялся. Потом Боячек вспомнил, что обязан поддерживать мир среди светил науки, и строго потребовал, чтобы Томсон переделал легкомысленную конструкцию гравилета.