ль. Дальше пришлось надеяться только на неожиданность.
Фонарик стрелок удержал, однако луч задергался, револьвер, правда, выстрелил, но не прицельно, за секунду до того, как Тимур в прыжке достал ногой локоть врага. Дальше делать было практически нечего. Удар ребром ладони между скулой и ухом – и неудачливый охотник свалился на спину, надолго выпав из сознания.
Тимур подобрал фонарик, прикрутил свет до минимума и лишь тогда направил желтоватый лучик на стрелка. И вскинул брови от изумления: оказалось, что он – это она. Ничего себе!
Первым делом пришлось обыскать киллершу. Экипировка была что надо. Черные рейтузы, черные колготки, черная куртка с шестью карманами и двумя широкими пластинами, вшитыми в ткань на груди. Две запасные обоймы, два фонаря разной силы, нож. В легком рюкзачке – нейлоновый шнур, шприц, три ампулы и два мобильных телефона. Один из них зазвонил, и Тимур отключил звук сразу на обоих. Документов, понятно, никаких.
Впрочем, они и не понадобились: уж слишком запоминающееся лицо было у неудачливой киллерши. Когда-то Тимур ее неплохо знал, даже лучше, чем неплохо.
Он помнил, как в Школу морского резерва прислали десяток девчонок. Все были спортсменки с разрядом не ниже первого, и все оказались теми еще оторвами. Шли они под кличками, эта числилась Росомахой. Она была на редкость талантлива, особенно в боевых искусствах. С Тимуром она несколько раз переспала, потому и узнал ее настоящее имя: Верка. Романа не получилось, потому что она меняла мужиков еще резвей, чем он баб, и ее имя быстро стало общим достоянием. Кончилось тем, что озверевший генерал популярно объяснил подчиненным, что не намерен терпеть бардак ни в переносном, ни тем более в прямом смысле, и женский взвод Морского резерва угнали на какие-то другие берега. Потом Тимур случайно встретил Росомаху в одной неприятной стране, полностью состоявшей из нефти, жары, песка, трущоб и небоскребов. Он оценил возросшую Веркину квалификацию, но тогда ему и в голову не пришло, что жестокий профессионализм бывшей кратковременной любовницы в какой-то момент станет его личной проблемой. А вот стал.
В ее нынешних возможностях Тимур не сомневался и поспешил обезопасить себя от неожиданностей прежде, чем Верка придет в себя. Он разул ее – кроссовки с твердыми носами легко могли стать оружием. Да и сами ноги каратистки – оружие, да еще какое. Тимур стащил с нее колготки и туго стянул ими ноги в щиколотках: в иных случаях нейлоновый чулок удобней нейлонового шнура. Снял куртку, отбросил в сторону. Стянул и водолазку, тоже черную, под цвет ночи: чем меньше на человеке надето, тем слабее у него желание драться. Шнурок пригодился для рук. Росомаха совсем неплохо выглядела – для своих… ну да, примерно тридцати восьми.
Тучи слегка разошлись, засветилось несколько звездочек, потом вышла и луна, огромный фонарь южной ночи. Место было отдаленное, вряд ли какой прохожий забредет, но ощущение безопасности исчезло. Приходилось поторапливаться – кто знает, сколько времени отпустили Росомахе на мокрое дело. Тимур вернул ее в сознание неприятным, но безопасным приемом. Она открыла глаза. Во взгляде не было ни страха, ни ненависти, только крайняя досада.
– Дама пришла в себя? – поинтересовался Тимур.
Она не ответила.
– Давай рассказывай.
– Пошел в пизду, – сказала дама.
Есть люди, плохо переносящие боль. Есть люди, почти нечувствительные к боли. Есть боль, которую не может перенести никто. Через двадцать минут Тимур знал все, что было нужно.
– Сволочь, – сказала Верка, отдышавшись, – бабу пытать. Очень по-мужски.
– А стрелять в безоружного – по-женски?
– Ты бы хотел – в вооруженного? Я не самоубийца.
– Как вы меня вычислили? – спросил Тимур, и она объяснила:
– Пока ты свою блядь провожал, навели справки.
– Предусмотрительная девушка, – одобрил Тимур.
– Какая разница, – бросила она, – тебе все равно пиздец.
– По крайней мере, не сегодня, – возразил он.
– Ладно, давай развязывай.
Это прозвучало не как просьба, а как приказ.
– Погоди. Как я узнаю подстраховщика?
– Узнаешь. Спортивная сумка и футляр от скрипки.
– Зачем он вообще нужен? Тебе Зятек не доверяет?
– Он никому не доверяет.
– Хороший человек, – похвалил Тимур.
– Не хуже тебя.
– Мы все хорошие, – согласился Тимур, – из одной компании.
В общем-то, все было ясно. Но Тимура мучило еще кое-что, просто по-человечески.
– Как ты Лешку-то могла?
– Я что, по своей воле? Сам-то сколько народу замочил? Кого велели, того и мочил! – помолчав, вздохнула: – Лешке бы и так через месяц хана, только мучился.
– Он же тебя трахал.
Вот тут она разозлилась:
– Меня никто никогда не трахал! И не будет трахать, понял? Я сама трахаю, кого хочу!.. Ладно, развязывай, надоело.
– А Глашку?
– Ты что, дурак? Она же меня видела.
– А девчонку?
– Она же меня видела! Ее что, звали? Сама вперлась. Что ты из себя дебила строишь? Мне бы пожизненное влепили. А скорее, до суда бы не довезли, прямо в воронке шлепнули. Слишком много знаю, чтобы в тюрьме сидеть. У него все силовики свои, рука руку моет… Ладно, допрос окончен, развязывай. Захочешь вставить, даже ноги раздвинуть не смогу.
Все-таки она была поразительная баба. В Москве убила троих, здесь его чуть не грохнула – а вела себя как нашкодившая старшеклассница. Ну, соврала, ну, дала троим на вечеринке, ну, украла – так ведь попросила прощения! Чего еще надо?
– А ты докладывать побежишь?
Она довольно долго молчала. Потом проговорила угрюмо:
– Он меня теперь убьет.
– Не убьет,- возразил Тимур уверенно. Верка на интонацию не среагировала.
– Да, – вспомнил он вдруг, – в Москве одна баба искала киллера, меня убрать – не твоя подруга?
– У меня подруг нет! – отрезала Росомаха. – Какая хоть из себя?
– Длинная, на черном джипе приезжала.
– Элька, что ли?
– Может, и Элька.
– Нашел мне подругу! Дура и сука.
– Пушкову не жена?
– Какая, на хрен, жена! Минетчица. Блядь-неудачница, – презрительно скривилась она и уже раздраженно потребовала: – Ну, давай быстрей, долго мне так лежать?
Тимур развязал – сперва ноги, потом руки. Она кое-как поднялась, задвигалась, разминая затекшие конечности.
– Сволочь, – сказала она снова, – хорошо, хоть трусы оставил. Ну, и чего ты меня пытал? Думаешь, выскочишь? Хрен тебе! Все равно достанут. Кто-нибудь, но достанет.
Что сама выскочит, не сомневалась. Уже выскочила.
Тимур почувствовал, как нарастает в нем даже не злоба, а темная, мутная, нерассуждающая озверелость.
– Лешка был мой друг, – сказал он.
Она вдруг заорала:
– Чего ты на меня наезжаешь? Я хотела, что ли? Да ты сам во всем виноват! Это ты его убил! Чего ты к нему поперся?
Он оторопел.
– Я-то при чем? Пришел проведать.
– Проведать пришел… А Пушков все знал. Он бы его не тронул. А так решил – сговариваетесь.
– О чем?
– Да брось ты дурочку валять! Говорю же – он все знал. Что поклялись его пришить. Все знал!
Это была новость.
– Откуда знал?
– Оттуда. От Хроменко, вот откуда.
– Он же в Африке разбился.
– Разбился, но не умер. Поломался весь, но живой был. Пушковские ребята его у арабов выкупили, ну и пытали. Похлеще, чем ты меня.
– А потом?
– Какое еще потом? Выжали, что надо, и все. Что им было, в Россию его везти?
– Крутые ребята, – кивнул Тимур.
– А у него все крутые… Единственный у тебя шанс – сегодня же мотай. Лучше сразу за границу.
Она не спросила, есть ли у него с собой загранпаспорт, есть ли деньги. И правильно не спросила. Этому их еще в школе учили: деньги должны появляться в тот момент, когда нужны, а где деньги, там и паспорт ни к чему.
– Не могу я мотать, – сказал Тимур, – у меня тут девка.
– В Москве, что ли?
– Мало ли где.
– Да ладно тебе! Тоже еще секрет, – бросила она презрительно, и он понял, что деревянный человечек совсем не тайна. – Ты что, других не найдешь? Здесь же нашел! А в какой-нибудь Греции у тебя их вагон будет.
– А к этой тебя пошлют справки наводить?
– Тебе большая разница, кто поедет?
Она так и стояла на гальке пляжа босиком, в одних трусиках. И сиськи торчали, как у молодой.
По-своему она мыслила нормально, рядовой профессиональный подход. Ведь и Генка был киллером, а сам Тимур не был просто потому, что работа выпала иная. Но та война без правил, в которой он участвовал, отошла далеко, и теперь он не мог преодолеть отвращение к красивой бабе с ее палаческой уверенностью в безнаказанном праве на чужую жизнь, которая волновала ее не больше, чем убойщика на мясокомбинате участь очередной коровы.
Пора было кончать дискуссию, финал был неизбежен, и только Росомаха с ее животной погруженностью в саму себя этого не понимала. И все же Тимур медлил. Какая ни есть, а баба.
Она сама ему помогла:
– Искупаться не хочешь?
– Волна же.
– Разве это волна?
– Все равно не хочу.
– А я окунусь! – и повторила: – Сволочь ты все-таки, бабу пытал.
Не отворачиваясь, она сняла трусики, положила на куртку и пошла к воде. Остановилась, пережидая волну. И в этот момент Тимур косым ударом ладони перебил ей позвоночник у шеи. Это была мгновенная смерть, без боли, вообще без ощущений. По крайней мере, так им когда-то говорили. А проверить – как проверишь? На ком испробовали, уже не расскажет.
Он разделся и отплыл подальше, волоча за собою безвольное тело. Потом перенес Веркину одежду подальше от воды, под кромку берега, и аккуратно уложил стопочкой на большой валун, трусики сверху. Кто знает, когда, где и в каком виде она всплывет. Штормящее море протащит тело по камням, и его удар потеряется в синяках и ссадинах. Бывает же: решила ночью побаловаться на волнах, отошла подальше, чтобы искупаться голышом, но чего-то не рассчитала.
По крайней мере, за Лешку душа будет меньше болеть.