нькую иголочку мысли, в телепатический лазерный луч, летящий из твоей комнаты к прекрасной звезде Бетельгейзе. Достанешь ее? Хорошо! Вот острый и чистый ментальный луч пронизывает Вселенную. Держи так! Держи крепко! Отклонений не допускается, парень. Хорошо! Теперь взбирайся по нему. Мы карабкаемся по лестнице Иакова. Это не телесный опыт, Дэвид. Вверх, вперед и вверх! Через потолок, через крышу, сквозь атмосферу, стратосферу, ионосферу, какую-то-там-сферу. Наружу! В пустое межзвездное пространство. О тьма, тьма, тьма! Чувства охладели, цель потеряна. Нет, стой, прекрати! Только позитивное мышление позволяет странствовать подобным образом. Выше! Выше! К маленьким зеленым человечкам Бетельгейзе-IX. Проникни в их мозги, Селиг. Вступи в контакт… в контакт. Воспари, ты, ленивый ублюдок! Почему ты не воспарил? Давай же!
Ну?
Ничего! Нада. Ниенте. Нигде. Нулла. Пихт!
Падаю назад, на Землю. Прямо на собственные похороны. Ладно, брось, если тебе этого хочется. Отдохни немножко. Отдохни, а затем молись, Селиг. Молись!
Понедельник. Похмелье прошло. Мозг становится снова восприимчивым. В славном приливе творческого вдохновения переписываю заново «Тему Электры у Эсхила, Софокла и Еврипида». Полностью переделываю, меняю тон, проясняю и усиливаю мысли, пойманные попутно, в момент сочинения пародии на негритянский сленг. Когда я выстукиваю последнее слово, звонит телефон. Как раз вовремя, я чувствую, что в состоянии общаться с людьми. Кто говорит? Джудит? Нет, это Лайза Голстейп.
– Вы обещали проводить меня домой, – произносит она с упреком – Какого черта вы струсили?
– Откуда вы узнали мой номер?
– От Клода, профессора Жерманте. – Экий елейный дьявол! Все знает. – Слушайте, что вы сейчас делаете?
– Собираюсь принять душ. Я работал все утро и воняю, как козел.
– А над чем?
– Над зачетным сочинением для студента из Колумбийского университета.
Она на мгновение задумывается.
– Вы человек со странностями. Я серьезно спрашиваю: что вы делаете?
– Я же сказал.
Долгое молчание. Затем:
– О’кей. Я усекла. Вы пишете сочинения за студентов. Слушайте, Дэви, идите в душ, хорошо? А далеко ли до вашего дома от 110-й улицы, угол Бродвея?
– Минут сорок. Если не придется ждать в метро.
– Отлично. Увидимся через час.
Клик! Отбой.
Я вздрагиваю. Сумасшедшая девка. Она уже называет меня Дэви. Вот еще новости! Раздевшись, лезу под душ, долго намыливаюсь. Затем, развалившись в кресле, довольный и счастливый, перечитываю утреннюю работу. Мне нравится. Будем надеяться, что Лумумбе тоже понравится. Закончив, вытаскиваю книгу Апдайка. Дохожу до четвертой страницы, и тут снова звонит телефон. Это Лайза. Она на платформе на 225-й улице, спрашивает, как ей найти мою квартиру. Это уже не шутка. Почему она преследует меня? Ну ладно. Могу принять ее игру. Даю указания. Через десять минут стук в дверь. Лайза в плотном черном свитере, таком же вонючем, как и в субботу, и в тугих синих джинсах. Застенчивая улыбка на ее лице выглядит несколько странно. «Привет, – говорит она. Проходит в комнату, садится. – Когда я впервые увидела тебя, меня как осенило: этот парень – нечто особенное; надо его завлечь. Одно я усвоила твердо: доверяй своей интуиции. И я плыву по течению, Дэви, да, плыву по течению».
Свитер она уже сняла. Груди у нее тяжелые, с маленькими, почти неприметными сосками. Она обходит комнату, изучая мои книги, пластинки, фотографии.
– А теперь скажи мне. Я права? Есть в тебе что-то особенное или нет?
– Было.
– Что?
– А ты угадай, – уклоняюсь я, собирая свою силу. Пробиваюсь в ее мозг. Грубая прямая атака, настоящее насилие, умственное совокупление. Конечно, она ничего не чувствует. Я продолжаю: – Действительно у меня был необычный талант, в последнее время он не действует, но иногда просыпается. Кстати, сейчас я пробую его на тебе.
– Это нечто, – говорит она и сбрасывает джинсы. Под ними ничего нет. Бедра у нее мощные, животик сильно выступает вперед. Она растолстеет еще до тридцати. Волосы на лобке удивительно густые, разрослись в форме ромба, идущего от лона до самых бедер; плотные, аппетитные ягодицы. Внедряясь в ее плоть, я глубоко залезаю и в мозг, не оставляя ни единого тайного уголка, радуясь своей удаче. Вежливость от меня не требуется, Лайзе я не обязан ничем; она сама навязалась. Первым долгом устанавливаю, не лгала ли она мне, утверждая, что не знает Китти. Но это правда: Китти ей не родня. Случайное совпадение фамилий, только и всего.
– Я уверена, что ты поэт, Дэви, – говорит она, когда мы валимся на неприбранную постель. – Так мне подсказывает моя интуиция. Даже если ты пишешь те зачетные сочинения, главное для тебя поэзия, правда?
Между тем я шарю руками по ее груди и животу. От тела Лайзы сильно пахнет потом. Ручаюсь, она не мылась три или четыре дня. Ладно, не имеет значения. Соски ее, розовые шишечки, затвердевают, она елозит подо мной, я же продолжаю обирать ее мозг, словно вандал, грабящий римский форум. Память Лайзы открыта мне целиком. Я радуюсь, что сила моя неожиданно возвратилась. Она родилась в Кембридже, возраст – двадцать лет. Отец – профессор. Мать – профессор. Есть младший брат. В детстве была сорвиголовой. Корь, ветрянка, скарлатина. В одиннадцать созрела, в двенадцать потеряла девственность, в шестнадцать сделала аборт. Несколько лесбийских приключений. Постоянный интерес к французским поэтам-декадентам. ЛСД, мескалин, псилосибин, даже кокаин. Жерманте давал. И в постель он укладывал ее раз пять или шесть. Живые воспоминания. Мозг Лайзы рассказал мне о Жерманте больше, чем я ожидал. Он выглядел весьма впечатляюще: жесткий, агрессивный, хозяин души и тела и т. д. Но за всем этим таится и обида; Лайза была чертовски оскорблена. Неплохая девочка. Я чувствую себя немножко виноватым за то, что не спросясь забрался в ее голову. Но у меня свой интерес. И я продолжаю шарить в ее сознании, а она усаживается на меня. Даже не помню, кто вытворял такое со мной в последний раз. Лайза оказалась большим специалистом по оральному сексу. Я рад бы ответить взаимностью, но не могу себя заставить. Иногда я бываю брезглив, а она не из тех, кто быстро остывает. Ну да ладно, оставим это занятие для всяких Жерманте. Я лежал, изучая ее мозг и наслаждаясь ласками, чувствуя себя могучим, мужественным, уверенным, гордым. А почему бы и нет? Сумел же я хозяйничать одновременно и в голове и между ног. Наконец, выбираюсь из ее мозга и губ одновременно, переворачиваю Лайзу, раздвигаю ей ноги и глубоко-глубоко вхожу в узкую щель. «У-ух!» – выдыхает она, сгибая колени. И начинается игра в зверя с двумя спинами. Я пылаю, ее пыл удваивает мой. Каждое движение увеличивает наслаждение. Но затем – смешной конфуз. Хотя она еще далека от экстаза – я давно знаю, что при экстазе контакт прерывается, – но уже сейчас сигналы ее мозга становятся неустойчивыми, невнятными. Шумы, а не сигналы. Образы искажаются, расплющиваются. Я силюсь удержать их, но без толку, без толку. Лайза ускользает от меня, ускользает, под конец связь прерывается совсем. И в этот самый момент мой член внезапно становится мягким и выскальзывает из вульвы. Лайза даже вздрагивает от неожиданности.
– Ты чего? – удивляется она.
Мне нечего ей ответить. Помнится, Джудит тоже спрашивала меня недавно, не воспринимаю ли я потерю моего дара как своего рода импотенцию. «Бывает», – ответил я тогда. И вот сейчас, первый раз в жизни, метафора становится реальностью; два провала одновременно. Импотент там, импотент здесь. Бедный Дэвид!
– Отвлекся, – говорю я. Она пускает в ход все свое искусство, пытается возбудить меня кожей, волосами, губами, грудью. Ничего не помогает, отвращение становится все сильнее.
– Не понимаю, – шепчет Лайза, – ты же так хорошо начал. Или я что-то делаю не так?
Уверяю ее, что она не виновата.
– Ты великолепна, крошка. Но со мной порою такое случается, сам не знаю почему. Давай отдохнем, может быть, я вернусь к жизни.
И вот мы отдыхаем. Лежим бок о бок, я глажу ее без всякого волнения. Пытаюсь проникнуть в нее ментально. Ни единого намека! Гробовое молчание. Неужели это конец, именно сейчас? Неужели я выгорел дотла? И теперь, как обыкновенные люди, обречен общаться только с помощью слов?
– У меня есть идея, – говорит она. – Давай вместе пойдем под душ. Иногда это взбадривает.
Я не возражаю: может быть, душ и сработает; во всяком случае, она хоть смоет пот. Мы направляемся в ванную.
Вихрь ледяной воды. И успех. Ее намыленная рука оживляет меня.
Мы прыгаем в кровать. «Он» еще твердый. Я на ней, я беру ее. Вздохи, вздохи, вздохи, стоны, стоны, стоны. Но на ментальном уровне – пустота. Внезапно она дергается, судорожно сжимает ноги, и тут же я выплескиваю из себя семя. Все прекрасно: мы вместе дошли и вместе отдыхаем. Я снова пробую зондировать ее мозг. Нуль! Чистый нуль! Ушло. На самом деле ушло. Сегодня вы присутствовали при историческом событии, юная леди. При вас погибла замечательная экстрасенсорная способность. Осталась лишь мертвая оболочка. Увы!
– А теперь я хочу, чтобы ты почитал мне свои стихи, Дэви, – заявляет она.
Понедельник, вечер, около половины восьмого. Лайза наконец ушла. Я иду обедать в ближайшую пиццерию. Я спокоен. Удар, поразивший меня, еще не осознан. Как странно, что я могу примириться с потерей. Но ведь я знал, что когда-нибудь это обрушится на меня, пошатнет, сокрушит. Знал, что буду плакать, рыдать, биться головой о стену. Однако сейчас я на удивление холоден. Идиотское состояние, как бы посмертное, словно я пережил себя. И чувство облегчения: волнения позади, процесс завершен, умирание произошло, и я выжил. Конечно, я не думал, что подобное настроение останется у меня навсегда. Я потерял что-то главное в своем существе, вероятно, вскоре прорвется боль, горе и отчаяние.
Но, кажется, со стенаниями следует повременить. То, с чем я простился, еще не ушло. Когда я вхожу в пиццерию, продавец приветствует меня равнодушно-холодной нью-йоркской улыбкой, но я отчетливо слышу его мысли: «Ага, вот он опять пришел, этот малый, который всегда просит побольше рыбки».