— Почему у вас такие странные лодки?
Старшина в свою очередь удивился вопросу:
— Разве у вас на юге не растут стручки оу?
— Ничего подобного я раньше не видел.
— Это плоды гигантской лозы. Видишь, они похожи на кривые сабли. Когда стручки созревают, мы их снимаем, делаем маленькую прорезь, вычищаем изнутри, потом стягиваем концы вместе, чтобы он сам раскрылся — ну а там уж вставляем внутрь распорки, сушим, полируем, украшаем резьбой, смолим, — и лодка готова.
Путь их закончился на площади, окруженной высокими домами из почерневшего дерева. Это было место гуляний и сходов, на которых решались городские дела.
Собравшаяся здесь толпа ожидала чего-то с непонятным унынием.
А посреди площади сбилась добрая сотня девушек.
Они были нарочито небрежно и безвкусно одеты, растрепаны, а на чумазых лицах застыло одинаковое мрачное выражение.
Гвил повернулся к своему проводнику:
— Этим девушкам, похоже, совсем не хочется быть красавицами?
Старшина криво усмехнулся:
— Скромность — главное украшение наших жен и дочерей.
В душу Гвила снова закрались подозрения.
— Как должен проходить выбор? Мне еще не приходилось этого делать, и я не хотел бы никого оскорбить…
— Ты никого ничем не оскорбишь. Чем скромнее обставлено состязание и чем быстрее оно проходит, тем лучше. Ты просто пройдешься перед ними и укажешь на ту, которая тебе больше понравится.
Гвил, наконец, понял, что от него требуется. Он чувствовал себя дураком: по собственной глупости нарушить глупейший запрет, и получить наиглупейшее наказание, какое только можно придумать. Вот уж точно, надо разделаться с этим побыстрее! Он шагнул к девицам. На него устремились беспокойные взгляды. Задача оказалась не из простых: многие девушки были настоящими красотками, как ни старались этого скрыть.
— Встаньте в ряд, — попросил он, — так мне и вам будет проще.
Девушки без желания подчинились.
Гвил начал приглядываться. Для начала он вывел из ряда самых неказистых — толстушек, коротышек, рябых и конопатых. Затем сказал как можно мягче:
— Никогда не видел столько очаровательных девушек сразу. Любая из вас достойна быть первой, и мне непросто сделать выбор. Но я постараюсь рассудить по справедливости…
Снова и снова разглядывал девушек, просил выйти из ряда то одну, то другую, в ком находил изъян. Перед ним, наконец, остались настоящие красавицы. Он отверг еще нескольких. Оставшиеся смотрели на него с откровенной неприязнью, даже со злостью — особенно, когда он заставлял их поворачиваться, проверяя осанку.
Последний взгляд. До чего же они все хороши… Ясноглазые, гибкие, как тростник, с шелковистыми локонами. Их прелести не могли скрыть никакие лохмотья. Все они чуть ли не тряслись от волнения… И Гвил указал на ту, которая, кажется, совсем не волновалась. Она была воплощением очарования: маленькое личико, огромные задумчивые глаза и прекрасные черные волосы с трогательной гривкой над чистым лбом. Ее нежная кожа цвета слоновой кости была почти прозрачна, стан безупречен, как стебель цветка. «Что тут думать!» — подбодрил сам себя Гвил и взял ее за руку.
Глаза девушки расширились — от ужаса.
Гвилу чуть ли не силой пришлось тащить ее к восседавшему в кресле Воеводе.
— Я выбрал эту, так как нахожу ее самой красивой.
Над площадью повисла мертвая тишина.
Из груди Старшины вырвался хриплый печальный стон.
Он, покачиваясь, шагнул вперед. Голова его поникла, плечи тряслись.
— Гвил из Сфиры, ты отомстил за мою хитрость. Та, которую ты выбрал — моя любимая дочь Шири. И теперь она должна умереть…
Гвил переводил недоуменный взгляд то на Старшину, то на Шири. Девушка была безучастна и глядела куда-то вдаль.
Заикаясь, он выговорил:
— Ничего не понимаю! Я же выбирал первую красавицу…
— Твой выбор безупречен, Гвил из Сфиры, — с горечью сказал Старшина.
— Тогда скажи, что я еще должен сделать, чтобы вы меня отпустили? — спросил Гвил.
— В трех милях к северу лежат развалины, которые мы называем Музеем Человека… — голос Старшины прервался.
— Ну, ну, я слушаю! — торопил Гвил.
— Ты должен проводить туда мою дочь. На воротах увидишь медный гонг, ударишь в него и скажешь: «Мы из Сапониса».
Гвил нахмурился:
— «Мы»?
— Это будет искуплением твоей вины! — закричал Старшина.
Гвил огляделся. Со всех сторон его окружили мрачные горожане.
— Когда я должен отправляться? — сухо спросил юноша.
— Сейчас Шири переоденется в желтое платье. Через час она будет готова, и вы отправитесь в Музей Человека, — прозвучал столь же сухой ответ.
— А дальше?
— Что будет дальше, никому не известно. До вас туда ушли тысячи, и никто не вернулся.
Уже спускаясь с вершины холма по усыпанной листьями тропе, рассерженный Гвил никак не мог унять гневную дрожь во всем теле.
Нарушение дурацких обычаев повлекло за собой жертвоприношение!
Старшина подтолкнул его.
— Вперед!
Жертвоприношение… Гвила колотило, ему хотелось то смеяться, то плакать. Но если он и боялся, то не за себя.
Позади оставались высокие деревья и украшенные резьбой дома.
Наконец перед ними легла равнина.
Внизу возле желтой шелковой палатки ждали восемь женщин в белых хламидах и венках из соломы.
Старший подвел Гвила к верховной жрице. Та откинула полог палатки, и оттуда медленно вышла Шири. В ее темных глазах стыл ужас. Казалось, что платье душит ее, как силок: высокий ворот упирался в подбородок, на спину сползал капюшон, а голые руки казались особенно беззащитными. Девушка походила на маленького пойманного зверька. Она смотрела на отца и Гвила, как на чужих.
Жрица мягко обняла ее за талию и подтолкнула вперед.
Шири робко сделала несколько шагов. Мальчик и девочка подошли к обреченным с чашами. Девушка равнодушно взяла свою; Гвил тоже. Содержимое ему не понравилось.
— Что это за зелье?
— Напиток, — ответил сапонид. — Выпей, дорога покажется короче, страх покинет тебя, и шаг твой будет тверд.
— Нет уж, — заявил Гвил, — я не стану пить, я хочу предстать перед Смотрителем с ясной головой. Не желаю выглядеть пьяницей, качаться и спотыкаться! — И он вернул чашу мальчику.
Шири все еще смотрела на свое зелье.
— Не пей тоже. Не стоит добавлять к числу потерь наше достоинство, — посоветовал Гвил.
Нерешительно она протянула девочке свою чашу.
Старшина помрачнел, но смолчал.
Одетый в черное старец вынес атласную подушку, на которой лежал кнут с резной ручкой.
Взяв кнут, Старшина легонько стегнул им Гвила и Шири.
— А сейчас уходите из Сапониса! У вас больше нет дома. Ищите его в Музее Человека. Не оборачивайтесь! Забудьте прошлое, не думайте о грядущем в Северных Садах. Вы свободны отныне от всего доброго и дурного, что связывало вас с Сапонисом и сапонидами. Заклинаю вас! Прочь! Прочь!
Шири закусила губу. Слезы ручьями текли по ее щекам, но она не издала ни звука. С высоко поднятой головой она пошла вперед. Гвил двинулся вдогонку.
Они не оглядывались, лишь прислушивались к звукам за спиной, пока те не поглотило дыхание равнины — безграничной и мрачной, но живой под жухлым покровом трав. Далеко впереди белели руины Музея. К ним вела едва заметная стежка.
Гвил попытался заговорить:
— Почему мы молчим?
— Говори, — отозвалась Шири.
— Почему мы должны были это сделать?
— Так делали всегда, вот и все объяснение.
— Для тебя — может быть, — проворчал Гвил, — но не для меня. Я хочу знать правду. Я всегда хочу знать правду обо всем, что можно увидеть и пережить! Полное познание мира — вот мечта моей жизни!
Шири взглянула на него с изумлением:
— Неужели у вас на юге все так жадны до знаний?
— Нет, не все, — ответил Гвил. — Гораздо больше тех, кто жаден до удовольствий. Многие говорили мне: «Зачем тебе знания? Земля остывает, людям осталось совсем немного! Так стоит ли отказываться от радостей жизни?»
— И вправду… — начала было Шири, — вот в Сапонисе…
— Ну да, разумеется, — оборвал Гвил. — В Сапонисе умеют радоваться жизни! Из меня тут же сделали одержимого и осудили на смерть! Может быть, я и одержим — знаниями!
Шири сочувственно смотрела на него:
— Скажи, может, я смогу облегчить твою тоску.
Гвил залюбовался ее милым личиком, ее чудными густыми волосами и огромными глазами, так похожими на сапфиры.
— Я счастлив, что ты рядом. Жаль только, что это — единственный повод для счастья.
— Говори, говори, — повторила Шири, — Музей Человека уже близок.
— Все-таки почему нас послали на смерть?
— Истинной причиной было то привидение, которое ты встретил на дороге. Когда оно появляется — это знак, что к Музею Человека надо отправить самых красивых юношу и девушку. Откуда взялся этот обычай, я не знаю. Но так будет продолжаться пока светит солнце…
— Но что будет с нами? И что от нас потребуется?
— Я ничего не знаю…
Гвил принялся рассуждать вслух:
— Едва ли нам обрадуются… Ты, конечно, первая красавица Сапониса — но я-то чужак, и с вашими юношами статью поспорить не могу…
Шири горько улыбнулась:
— Не ты первый… Не ты последний.
— Ну да, моя смерть для Сапониса — потеря невеликая, — мрачно подтвердил Гвил.
— Это так, — согласилась девушка.
Гвил посмотрел вперед:
— Давай не пойдем к Музею Человека, не будем испытывать судьбу! Уйдем в горы, а потом на юг, в Асколэс! Все знания мира не стоят погубленной жизни!
Девушка покачала головой:
— Ты считаешь, что можно перехитрить судьбу? Глаза сотен воинов следят за нами, пока мы не войдем в Музей. Если мы попытаемся убежать, с нас сдерут кожу или запрут в ящик со скорпионами. Таково наказание за трусость.
Гвил содрогнулся.
— Ну что ж… В конце-то концов, мне всегда хотелось найти Музей Человека. Ради этого я и покинул Сфиру.
— С тобой отцовское благословение, — сказала Шири. — И твое заветное желание может исполниться.