Бедная, встань, пробудись и, одетая мантией темной,
Бей себя в грудь, говоря, что погублен прекрасный Адонис.
«Ах, об Адонисе плачьте!» – в слезах восклицают эроты.
Раненный вепрем, лежит меж нагорий Адонис прекрасный,
В белое ранен бедро он клыком; и на горе Киприде
Дух испускает последний; и кровь заливает, чернея,
Белое тело его, и застыли глаза под бровями.
С губ его краска бежит, и с ней умирает навеки
Тот поцелуй, что Киприда уже от него не получит.
Даже и с уст мертвеца поцелуй его дорог Киприде,
Он же не чует уже, умерший, ее поцелуя.
«Ах, об Адонисе плачьте!» – в слезах восклицают эроты.
Тяжкая, тяжкая рана зияет у юноши в теле.
Много страшнее та рана, что в сердце горит Кифереи.
Как над умершим любимые псы завывают ужасно!
Плачут и девы над ним ореады. Сама Афродита,
Косы свои распустив, по дремучим лесам выкликает
Горе свое, не обута, не убрана. Дикий терновник
Волосы рвет ей, бегущей, священную кровь проливая.
С острым пронзительным воплем несется она по ущельям,
Кличет супруга она, ассирийца, крича неумолчно.
То у него с живота она черную кровь собирает,
Груди свои обагряет, к ним руки свои прижимая, —
В память Адониса грудь, белоснежная прежде, алеет.
«Горе тебе, Киферея, – в слезах восклицают эроты, —
Муж твой красавец погиб, погибает и лик твой священный,
Гибнет Киприды краса, что цвела, пока жив был Адонис.
Сгибла с Адонисом вместе краса твоя!» – «Горе Киприде!» —
Все восклицают холмы, «Об Адонисе плачьте!» – деревья.
Реки оплакать хотят Афродиты смертельное горе,
И об Адонисе слезы ручьи в горах проливают.
Даже цветы закраснелись – горюют они с Кифереей.
Грустный поет соловей по нагорным откосам и долам,
Плача о смерти недавней: «Скончался прекрасный Адонис!»
Эхо в ответ восклицает: «Скончался прекрасный Адонис!»
Кто ее скорбную страсть не оплакивал вместе с Кипридой?
Только успела увидеть Адониса страшную рану,
Только лишь алую кровь увидала, залившую бедра,
Руки ломая, она застонала: «Побудь здесь, Адонис,
Не уходи же, Адонис, тебя чтоб могла удержать я,
Чтобы тебя обняла я, устами к устам приникая!
О, пробудись лишь на миг, поцелуй подари мне последний!
Длится пускай поцелуй, сколько может продлиться лобзанье,
Так чтоб дыханье твое и в уста мне и в душу проникло,
В самую печень; хотела б я высосать сладкие чары,
Выпить любовь твою всю. Я хранить это буду лобзанье,
Словно тебя самого, раз меня покидаешь, злосчастный.
Ах, покидаешь, Адонис, идешь ты на брег Ахеронта,
К мрачному злому владыке, а я, злополучная, ныне
Жить остаюсь: я богиня, идти за тобой не могу я.
Мужа бери моего, Персефона! Ведь ты обладаешь
Силою большей, чем я, все уходит к тебе, что прекрасно.
Я ж бесконечно несчастна, несу ненасытное горе.
Я об Адонисе плачу о мертвом, повергнута в ужас.
Умер ты, трижды желанный, и страсть улетела, как греза;
Сохнет одна Киферея, в дому ее чахнут эроты.
Пояс красы мой погиб. Зачем ты охотился, дерзкий?
Мальчик прекрасный, зачем ты со зверем жаждал сразиться?»
Так восклицала Киприда, рыдая, и с нею эроты:
«Горе тебе, Киферея! Скончался прекрасный Адонис!»
Столько же слез проливает она, сколько крови Адонис,
Но, достигая земли, расцветает и то и другое:
Розы родятся из крови, из слез анемон вырастает.
Ах, об Адонисе плачьте! Скончался прекрасный Адонис!
Но не оплакивай больше ты в дебрях супруга, Киприда!
В диких трущобах, на листьях Адонису ложе плохое;
Ляжет на ложе твоем, Киферея, и мертвый Адонис.
Мертвый, он все же прекрасен, прекрасен, как будто бы спящий.
Мягким его покрывалом покрой, под которым с тобою
Ночи священные раньше на ложе златом проводил он.
Дремлется сладко под ним. Пусть и мертвый он будет желанным
Множество брось на него ты венков и цветов: пусть увянут.
Если он умер, то пусть и цветы эти с ним умирают.
Мажь его мазью сирийской и лей драгоценное миро —
Гибнет пусть ценное миро, погиб драгоценный Адонис.
«Ах, об Адонисе плачьте!» – в слезах восклицают эроты.
Вот уже нежный Адонис положен на тканях пурпурных.
Возле него, заливаясь слезами, стенают эроты,
Срезавши кудри свои; вот один наступает на стрелы,
Этот на лук наступил, у другого – колчан под ногою…
Тот распускает ремни у сандалий Адониса; эти
Воду в кувшинах несут, а вот этот бедро омывает.
«Горе тебе, Киферея!» – в слезах восклицают эроты.
Здесь, возле самых дверей, угасил Гименей свой светильник,
Брачный венок растерзал, и «Гимен, Гименей» не поется
Песня его; нет, он сам запевает уныло: «О, горе!»
«Ах, об Адонисе плачьте!» – все громче ему отвечают
Воплем Хариты, тоскуя о мертвом Кинировом сыне;
Молвят друг другу они: «Ах, умер прекрасный Адонис!»
Плачет Диона, но громче пронзительным криком взывают
Мойры; его возвратить хотели б они из Аида,
Шлют ему вслед заклинанья. Но их не услышит умерший;
Он и хотел бы внимать им, но Кора его не отпустит.
Нынче окончи свой плач, Киферея, смири свое горе!
Вновь через год тебе плакать и вновь разливаться в рыданьях.
Вообще оптимизм греков потрясает. Перемена религии на Кипре привела к интереснейшим причудливым формам, в которых под личиной иудео-христианских персонажей неумолимо выпирают все те же Афродита и Адонис. Если Афродита «переварила» Астарту, чем Богородица хуже? И вот уже на высокой горной вершине Троодос киприоты устраивают Престол Богоматери, считая, что она посетила остров в I веке н. э., и по всему Кипру возводятся многочисленные богородичные храмы и монастыри. Но было ли знаком полной победы Девы Марии над языческой – хотя и похотливой, но в целом добродушной – Афродитой возведение на месте святилища последней в Куклии храма Богородицы Панагии… Афродитиссы??? Ряд исследователей видит – и, надо полагать, справедливо – преломление культа Афродиты и ее возлюбленного Адониса, убитого кабаном, оплаканного богиней и затем воскресшего, в кипрских народных традициях, связанных с приуготовлением и благоукрашением кипрскими женщинами плащаницы Иисуса Христа на Страстной седмице. Прихожанки-гречанки в среднем довольно молоды, поэтому, вспомни они о традициях своих античных прапрапра…бабок, их предпасхальное зрелище топлес доставило бы большое эстетическое удовольствие, не то, что если б наши бабки стали так шнырять по храмам. Где ты, блаженное время миноек?..
Персефона, Цербер, Аид. Музей Ираклиона. Крит
Глава 4Фригийско-лидийский Аттис
Изучение мифов о малоазийском Аттисе сталкивается с той же проблемой, что и изучение мифов об Осирисе. Главное свидетельство – вновь куда более позднего времени, и опять же принадлежит иностранцу-греку. На этот раз – Павсанию. «В Диме есть храм Афины и очень древняя ее статуя, есть у них и другое святилище, воздвигнутое в честь Диндименской Матери (богов) и Аттиса. Кто такой был Аттис, я ничего не мог узнать, так как это считается божественной тайной. У поэта Гермесианакта, писавшего элегии, сказано, что он был сыном фригийца Калая и что с момента рождения он был неспособен к деторождению. Когда он вырос, то, по словам Гермесианакта, он переселился в Лидию и учредил у лидийцев оргии (священные празднества) в честь Матери (богов) и достиг у них такого почета, что Зевс, разгневанный на Аттиса, наслал на поля лидийцев кабана. Этот кабан умертвил многих лидийцев, в том числе и Аттиса. Вследствие этого, вероятно, галаты, живущие в Пессинунте, соблюдают обычай не употреблять в пищу свинины. Однако в народе совсем не так рассказывают об Аттисе, но у них есть другое, местное предание. Они говорят, что Зевс, заснув, уронил семя на землю и что с течением времени от этого родилось божество, имеющее половые органы, мужские и женские. Имя этому божеству дали Агдистис. Испугавшись этой Агдистис, боги отрезали у нее мужские половые органы; из них выросло миндальное дерево, и когда на нем созрели плоды, то, говорят, дочь реки Сангария сорвала этот плод и положила себе в платье на грудь, плод этот тотчас же исчез, а девушка стала беременной. Когда она родила и родившийся мальчик был выкинут, то коза стала о нем заботиться. Когда мальчик начал подрастать, он стал сверхчеловеческой красоты, и Агдистис влюбилась в него. Когда же он вырос и стал юношей, родственники послали его в Пессинунт, чтобы он женился на царской дочери. Уже пелась брачная песня, как вдруг предстала Агдистис, и Аттис, приведенный в безумие, отсек себе половые органы, и так же изувечил себя и отец его невесты. Раскаяние охватило Агдистис из-за того, что она сделала с Аттисом, и у Зевса она вымолила разрешение, чтобы Аттис телом никогда не увядал и не подвергался разложению. Таковы наиболее известные сказания об Аттисе» («Описание Эллады», VII, 17).
Он же добавляет: «(В Пессинунте) под горой <Дидимом… есть храм Матери богов, называемой Агдистис>, где, говорят, похоронен Аттис» («Описание Эллады», I, 4). «(В Патрах) на пути к нижнему городу находится святилище Матери <богов> из Диндима, в котором воздается поклонение и Аттису. Но ни одной его статуи не показывают; статуя же Матери <богов> сделана из мрамора» («Описание Эллады», VII, 20).
Препарируя известные свидетельства, Ф.Ф. Зелинский предлагает рассматривать двух Аттисов – фригийского и лидийского (впрочем, обе эти исторические малоазийские области – рядом). Из них первый – автохтонный, т. е. местный, второй – более приглаженный, на который наложился миф об Адонисе. Он пишет, что культ Адониса, «вряд ли из Финикии, а скорее, непосредственно из Вавилона – проник и в семитскую Анатолию, главным образом, в Лидию, и там существенным образом изменил местный миф и культ Великой Матери и Аттиса. Имена остались местные; но была введена одна подробность, сближающая Аттиса с Адонисом: его самооскопление было заменено смертью на охоте, и притом именно от поранения клыком вепря. В этом, действительно, отличие лидийского Аттиса от… фригийского… И это проникновение должно было состояться в очень ранние времена; оно успело повлиять на легенду о лидийских царях и создать тот ее вариант, который мы знаем благодаря пересказу Геродота (136 сл.). Здесь Аттис (правда, с правописанием Atys, не изменяющим дела) является сыном царя Креза, и гибнет он от руки Адраста («Неизбежного», т. е. бога смерти) во время охоты на вепря».