Я думаю, признаться, что кельты в насмешку над эллинскими богами придают Гераклу столь противный обычаю вид и подобным изображением бога мстят ему за то, что он однажды совершил нападение на землю их и угнал добычу, когда в поисках стад Гериона он пробежал большую часть западных стран.
Впрочем, самое непонятное в этом изображении еще впереди. Дело в том, что этот Геракл, хотя и старик, влечет за собой целую толпу людей, причем все привязаны за уши. А привязью служат тонкие цепочки, из золота и электрона сработанные и подобные прекраснейшим ожерельям. И вот люди, увлекаемые столь слабой цепью, даже не помышляют о бегстве, хотя они могли бы легко убежать, и вообще не сопротивляются и ногами не упираются, не откидываются всем телом назад, борясь с увлекающей цепью, напротив, со светлыми и радостными лицами они следуют за уводящим их богом и, славословя его в один голос, сами спешат и, желая забежать вперед, ослабляют узы, и, кажется, опечалены будут, если получат свободу. Не премину я рассказать и о том, что показалось мне в этом изображении всего неуместней: не зная, куда прикрепить концы цепочек, – так как правая рука Геракла уже занята палицей, а левая – луком, – художник просверлил кончик языка, заставив бога языком увлекать пленников, и он ведет их таким образом, повернув к ним лицо и улыбаясь им.
Я долго стоял, глядя на это изваяние, дивясь, недоумевая и возмущаясь. Тогда один кельт, стоявший рядом со мной, не чуждый, как обнаружилось, эллинской образованности, – один из местных философов, я полагаю, – обратился ко мне на безукоризненном греческом языке и сказал: “Я разрешу тебе загадку этого изображения, чужестранец. Я вижу по тебе, что ты совершенно сбит с толку. Мы, кельты, в отличие от вас, эллинов, не думаем, что Слово – это Гермес, но Гераклу его уподобляем, так как последний гораздо сильнее Гермеса. Не дивись и тому, что бог изображен стариком: ведь одно только Слово имеет склонность в старости как раз являть совершенный расцвет, – если, конечно, не лгут ваши поэты, говоря, что
…в сердце у юноши ветер гуляет,
старик же
Всегда найдет слова мудрее, чем юнец.
Так точно и у вашего Нестора течет мед из уст, и троянские старцы рассыпают лилейные цветы красноречия: насколько я помню, поэт называет лилиями цветы.
Таким образом, если этот старик, Геракл – Слово, увлекает людей, за уши привязанных к его языку, – то и в этом ты не найдешь ничего странного, зная близкое родство ушей с языком. И ничуть это не оскорбительно для бога, что язык у него просверлен. Вот, я припоминаю ямбы одной из ваших комедий, которые тоже мне знакомы:
…да, да: всегда
У болтунов просверлен кончик языка.
Вообще мы полагаем, что и сам Геракл, бывший человеком мудрым, при помощи слова совершил все свои деяния и побеждал большей частью силой убеждения. Например, стрелы его – это, по-моему, острые слова, меткие, быстрые, пронзающие сердце: недаром и вы утверждаете, что слова – “крылаты”. Так говорил этот кельт» («Про Геракла», 1–7).
Но возвращаемся к обожествлению сына Алкмены. Как известно, Геракл умер в страшных мучениях – жена прислал ему одежду, пропитанную кровью и спермой убитого кентавра Несса – он попытался изнасиловать Деяниру, и был застрелен стрелой, пропитанной ядом убитой Гераклом Лернейской гидры. Коварный, умирая, сказал, что его (отравленные) истечения – лучшее приворотное зелье, и когда Геракл дал повод, он и получил роковую посылку. Будучи не в силах переносить страдания, он живьем возлег на костер: весьма символично, что героя не смог одолеть никто из живущих существ – только два мертвеца.
Как гласит XV орфический гимн Гераклу Львинодушному:
Зевсова сына Геракла пою, меж людей земнородных
Лучшего. В Фивах его родила, хороводами славных,
С Зевсом-Кронидом в любви сочетавшись, царица Алкмена.
Некогда, тяжко трудяся на службе царю Еврисфею,
По бесконечной земле он и по морю много скитался;
Страшного много и сам совершил, да и вынес немало.
Ныне, однако, в прекрасном жилище на снежном Олимпе
В счастье живет и имеет прекраснолодыжную Гебу.
Славься, владыка, сын Зевса! Подай добродетель и счастье.
Диодор излагает то же в прозе: «Геракл… взошел на костер и попросил одного из своих постоянных спутников поджечь костер. Однако никто не повиновался ему, и только Филоктет внял просьбе: получив в благодарность за последнюю услугу лук и стрелы, он поджег костер. С неба сразу же ударили молнии, и весь костер объяло пламя. Те, кто пришли с Иолаем собирать останки после сожжения, не смогли найти ни одной кости и поняли, что Геракл, согласно пророчествам, ушел от людей к богам. Воздав поэтому Гераклу священные почести как герою и насыпав земляной курган, все возвратились в Трахин. Следуя этому примеру, друг Геракла Менетий, сын Актора, принес ему в жертву как герою кабана, быка и барана и велел ежегодно приносить в Опунте жертвы и почитать Геракла как героя. Нечто подобное учредили и фиванцы, а афиняне первыми почтили Геракла жертвоприношениями как бога, подав пример почитания этого бога, научив всех прочих эллинов, после чего Геракла стали почитать как бога во всем мире. К сказанному следует прибавить, что после обожествления Геракла Зевс убедил Геру усыновить его и впредь во все времена выказывать ему материнскую доброжелательность… Миф гласит, что после усыновления Гера отдала Гераклу в жены Гебу, о которой Гомер говорит в “Некийи” следующее:
Видел я там наконец и Гераклову силу, один лишь
Призрак воздушный, а сам он с богами на светлом Олимпе
Сладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи цветущей.
Рассказывают также, будто Зевс принял Геракла в число двенадцати богов, но тот не принял этой почести: его ведь невозможно было принять в это число, не исключив предварительно оттуда кого-нибудь из двенадцати богов, принимать же почесть, несущую бесчестие другому богу, не пристало» («Историческая библиотека», IV, 38, 4–5; 39, 1–4); здесь Диодор в противоречии сам себе, ранее рассказав о причтении Геракла к олимпийцам за заслуги в войне с гигантами).
Самосожжение Геракла. Художник Г. Рени
Однако, по ходу дела, и Гомер сам себе противоречит, и мы сейчас это покажем, разбираясь в следующем вопросе: смогли ль эллины беспрепятственно принять мысль об обожествлении, а не только о героизации Геракла? Ведь и у Диодора ясно обрисовано постепенное перерастание культа героя в культ бога!
По ходу дела, с осмыслением обожествления человека у них-таки возникли серьезные трудности. Гомеровский Одиссей встречает Геракла, как и положено, в царстве теней, т. е. Аидовой преисподней, и натяжно пытается объяснить это несоответствие обожествлению следующим образом, «вводя» призрак:
«Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишь
Призрак воздушный; а сам он с богами на светлом Олимпе
Сладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи, цветущей
Дочери Зевса от златообутой владычицы Геры.
Мертвые шумно летали над ним, как летают в испуге
Хищные птицы; и, темной подобяся ночи, держал он
Лук напряженный с стрелой на тугой тетиве, и ужасно
Вдруг озирался, как будто готовяся выстрелить; страшный
Перевязь блеск издавала, ему поперек перерезав
Грудь златолитным ремнем, на котором с чудесным искусством
Львы грозноокие, дикие вепри, лесные медведи,
Битвы, убийства, людей истребленье изваяны были:
Тот, кто свершил бы подобное чудо искусства, не мог бы,
Сам превзошедши себя, ничего уж создать совершенней.
Взор на меня устремив, угадал он немедленно, кто я;
Жалобно, тяжко вздохнул и крылатое бросил мне слово:
“О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,
Иль и тобой, злополучный, судьба непреклонно играет
Так же, как мной под лучами всезрящего солнца играла?
Сын я Крониона Зевса; но тем от безмерных страданий
Не был спасен; покориться под власть недостойного мужа
Мне повелела судьба. И труды на меня возлагал он
Тяжкие. Так и отсюда был пса троеглавого должен
Я увести: уповал он, что будет мне труд не по силам.
Я же его совершил, и похищен был пес у Аида;
Помощь мне подали Эрмий и дочь громовержца Афина”.
Так мне сказав, удалился в обитель Аидову призрак».
Критические умы это никак не удовлетворяло, и сначала по тому поводу язвил Цицерон: «И что касается тех, которые, как ты утверждаешь, из людей стали богами, приведи основание, каким образом это могло произойти и почему перестало происходить, я охотно поучусь. А при нынешнем положении дела я не постигаю, каким образом тот, для которого, как говорит Акций, “на горе Эте возложены были факелы”, из этого огня достиг “вечного училища своего отца”. И, однако, Гомер представляет, что его, как и других умерших, Улисс посещает в подземном царстве» («О природе богов», III, 41).
А потом обсмеял Лукиан в своих «Разговорах в царстве мертвых»:
«Диоген. Не Геракл ли это? Да это он, клянусь Гераклом! Лук, палица, львиная шкура, рост – Геракл с ног до головы! Значит, ты умер, будучи сыном Зевса? Послушай, победоносный, ты мертв? Я тебе на земле приносил жертвы как богу.
Геракл. И хорошо делал: сам Геракл живет на небе вместе с богами “близ супруги Гебы цветущей”, а я только его призрак.
Диоген. Как же это? Призрак бога? Можно ли быть наполовину богом, а наполовину мертвецом?
Геракл. Да, ибо умер не он, а я, его образ.
Диоген. Понимаю: он тебя отдал Плутону в качестве своего заместителя, и ты теперь мертвец вместо него.
Геракл. Что-то в этом роде.
Диоген. Отчего же Эак, который всегда так точен, не узнал, что ты не настоящий, и принял подмененного Геракла?