емерка. Сколько? — Одиннадцать, — высказал предположение Махмуд. — Нет. В королевском покере короли по двенадцать идут. — Девятнадцать? — удивился он. — Правильно. А у тебя: туз и десятка. Двадцать одно. Но есть еще правило. Ты можешь за одно очко поменять обе карты. Вообще, тебе при таком раскладе менять ничего не надо. А Лева меняет. У него два, восемь и один. Одиннадцать. Вова тоже может поменять. У него король — двенадцать, десятка и один, всего — двадцать три. Он выиграл. — А я поменяю, — произнес тупой узбек. — Но ты же не знаешь, какая карта у остальных. Ну давай! Два туза? Вы с Вовой вскрываетесь и выигрыш пополам. — Давай еще, — попросил гость из Средней Азии. — Хватит, — твердо произнес Николай. — Скоро подъезжаем. Шеф, сколько до метро? — Минут пятнадцать. — Объясни еще раз, может, поймет, — попросил за несчастного Лева. — Ну давай. Только так. Договоримся: всего один раз, и никаких больше просьб. Все согласны? — Согласны, — радостно ответил Махмуд. Николай шустро раздал карты. Курбатова, честно говоря, вся эта учеба тупого узбека утомила. Он, не желая даже вникать в простейшие правила, уже все понял. А этот никак не въедет. Вова усмехнулся и зевнул. Лева выругался: — А одну оставить нельзя? У меня король с мелочью. — Нет, надо менять обе, — пояснил Коля. Лева поменял обе карты. Узбек загадочно улыбнулся. Вытащил десятку и бросил на «дипломат». — Ты что? — спросил Николай. — А так. Не хотите — не надо, — ответил радостный Махмуд. Вова кинул тоже десятку. Лева в свою очередь поддержал. Махмуд положил пятьдесят рублей. Вова, не думая, вынул купюру и поставил на кон. Лева накрыл ее пятисотенной. Узбек кинул тысячную. Вова заметно занервничал и, показав Курбатову двух королей, произнес: — Пожалуй, я пасую. — Пасуй, — пожал плечами Александр. — Ты что? У тебя что, денег нет? — испуганно шепотом спросил Николай, заглядывая в его карты. — Совершенно пустой лечу, — объяснил Вова. — А дома? — Конечно есть. — Может, одолжить? — предложил Николай. — У тебя же чистый выигрыш. — Нет. За половину пойдешь? — предложил Вова. Николай немного задумался и произнес: — Я иду за половину. Полез в карман и кинул сто долларов. Лева отсчитал пятьсот. Узбек испуганно замахал руками и произнес: — Все, пас. У меня таких денег нет. — Ну что, вскрываемся? — обрадовался Вова. — Через пасующего нельзя. Мы поддерживаем ставку, — доставая пять зеленых бумажек, произнес Николай. — Вскрываешь? Однако Лева полез в портфель и вынул три пачки стодолларовых купюр. — Ты хорошо подумал? — вскричал Николай. — Мужики! — вскрикнул водитель. — Вы что? Уже в возрасте. У тебя как с сердцем, Лева? Лекарства есть? — У меня свой бизнес, — успокоил тот, — если что, не обеднею. Здесь три тысячи. — Я могу кинуть карты? — осведомился Вова. — Нет, — прозвучал ответ. — Ты должен положить на банк три тысячи, а потом, вскрывшись, забрать весь выигрыш. — Но какой смысл? Ты же видел карту. — Такие правила, — констатировал Николай, доверительно наклоняясь к Вове и спрашивая: — У тебя дома деньги есть? В этот момент Саню пробил холодный пот. Он все понял. Если бы не усталость, раскусил бы их давно. Какие, однако, артисты. У парня просто не было шанса. Курбатов решил подыграть: — Ладно, поехали. Я положу сверху три штуки. Треть выигрыша моя! — Куда? — спросил водитель. — Большую Дмитровку знаешь? Ну я покажу, где остановиться. Автомобиль помчался по Каширскому шоссе. Николай заставил соперников расписаться на картах во избежание подмены. Остальную колоду выбросил в окно. — Дома есть заначка отцовская. Только я для спокойствия Вову с собой возьму, — предупредил Саня. Остановились в двух шагах от управления, Курбатов вошел в подъезд и, подойдя к дежурному, спросил: — Я заместитель прокурора Сахалинской области Курбатов. Назначен к вам. Где советник юстиции Турецкий? — Третий этаж, первая дверь направо, — прозвучал ответ. — Стой здесь, — обратился Курбатов к несчастному Вове. — Хорошо, что пустой едешь. А то перо в бок получил бы — и дело с концом. Начальник Следственного управления по расследованию особо важных дел Казанский нервничал. Известие о том, что Турецкий выбил себе троих помощников, отравляло жизнь. Теперь он должен был подыскивать новое место своим ставленникам. И главное, в окружении Турецкого не оставалось человека, способного информировать о делах, которые он курировал. Казанский устроил так, что дежурным по управлению заступил его человек. Перед ним была поставлена задача: прибывших следователей направлять прямиком в кабинет Казанского. Он решил прощупать слабые места, в крайнем случае попробовать создать такую обстановку, чтобы они сами не захотели оставаться служить в этом учреждении. Наконец раздался звонок: — Идет. Поремский прибыл первым. Несмотря на вечерние припарки, выглядел он неважно. Синяк под левым глазом, на правой челюсти несколько покрывшихся коростой царапин, из-под соломенных волос проглядывала зеленоватая шишка на лбу. Постучавшись, открыл дверь. За столом восседал мужчина лет пятидесяти. При взгляде на Владимира он, похоже, испытал чувство глубокого удовлетворения. Поремский было попробовал ретироваться, произнеся: — Извините, наверное, ошибся, мне к помощнику генерального прокурора Турецкому. Однако хозяин кабинета произнес: — Заходите. Я начальник Следственного управления по расследованию особо важных дел Казанский. Ну представляйтесь! — Советник юстиции Поремский, представляюсь по случаю вступления в должность старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры, — произнес Владимир заученную фразу. — Так-так. Ну и что же с вами произошло? — Ничего, — ответил Поремский, — упал с верхней полки. — Молодой человек, вы только начинаете службу в Генеральной прокуратуре, а уже врете. Далеко же вы пойдете, если не остановить вовремя. Вы что, думаете я не знаю о телефонном звонке из пятого отделения милиции оперативному дежурному? Считаете, что мы ничего не выяснили о том безобразии, которое вы там натворили? Напасть на сержанта милиции при исполнении служебных обязанностей! Неслыханно. И главное — бессовестно врет! Садитесь. Пишите объяснительную. А мы посмотрим, давать ход делу или постараться замять. В этот момент раздался второй стук в дверь, и зашел Елагин. Он лишь успел переглянуться с Порем—ским, как на лице Казанского появилось выражение, еще более зловещее, чем при появлении Владимира. Он приподнялся и произнес: — Я начальник Следственного управления Казан—ский. Ну, представляйтесь! — Советник юстиции Елагин, представляюсь по случаю вступления в должность старшего следователя по особо важным делам Генеральной прокуратуры. — Вы? — спросил Казанский. — Советник? Да знаете кто вы? Вы еще не успели вступить в должность, а уже прославили серьезную организацию. Такого позора Генеральная прокуратура никогда не видела. Вы не читаете утренних газет? Прошу. На стол упал свежий номер «Соли жизни». На первой страничке был изображен Елагин с ужасной свиньей в обнимку. Жирный заголовок гласил: «Представитель Генеральной прокуратуры охотится за сумочками старушек». Елагин схватил газету и пробежал глазами по тексту: «Вчера в электропоезде Москва — Монино около четырнадцати часов дня гражданка Машкина, оставив сумку, вышла в тамбур покурить. Едва пожилая женщина отвернулась, подскочил одетый как представитель секс-меньшинств молодой человек и выбросил сумку в окно, явно из хулиганских побуждений. Каково же было удивление пассажиров, когда на просьбы объяснить свое загадочное поведение он начал размахивать служебным удостоверением, из которого следовало, что он советник юстиции Елагин Рюрик Николаевич. Спрашивается, кто отвечает за законность и порядок в стране? Такие Рюрики?» Елагин рухнул в кресло. — И что? Все ложь? — ехидно стал допытываться Казанский. — Нет, только про одежду. С чего они это взяли? — убитым голосом произнес Елагин. — Правда, но какая-то вывернутая. — Не пытайтесь выкручиваться. Звезда, блин! Мы еще будем думать, как с вами поступить. Пишите объяснительную. Неожиданно дверь распахнулась. Ворвался покрытый потом Курбатов. Не обращая внимания на начальство, он закричал: — Три штуки баксов и опергруппу! Срочно! …Казанский, прогуливаясь взад-вперед перед новым пополнением, наставлял: — Вы поступаете в мое непосредственное подчинение. Все вопросы решаются через меня и с моего согласия. С вашими личными делами я ознакомился. Ну а ближе, думаю, сойдемся в процессе работы. Максимум, что могу дать, три дня на отдых и приступаете к работе. Вопросы есть? — Мы должны были встретиться с помощником генерального прокурора Турецким Александром Борисовичем, — произнес Поремский. — Ему сейчас не до вас. Все свободны. Вышли на улицу. Курбатов нахмурился и произнес: — Если я хоть что-то понимаю, нам здесь рады, но не очень. — Ребята, вы где остановились? — спросил Поремский. — Я пока у родителей. Не знаю, сколько выдержу, — ответил Курбатов. — Пытаюсь раскрутить на ключи от квартиры сестры. — Я тоже. Правда, они на даче. Поехали ко мне? — предложил Рюрик. — Знаете, как-то все фальшиво, — задумчиво произнес Поремский. — Санек, ты почувствовал? — Нас явно вели, — ответил Курбатов, — причем профессионально. — Вывод? — произнес Елагин. — Тайны бургундского двора. Обратно возвращаться — можно крупно нарваться, не зная всех подводных течений. Есть предложение завалиться вечерком к Турецкому на хату, — предложил Елагин. — Хорошая идея, но лучше поехали сейчас, — сказал Поремский. — Быть может, застанем кого. У него дочка должна из школы вернуться. Она-то должна знать, как найти папу. — Идет. Выйдя из метро «Парк культуры», стосковавшиеся по столице следователи пешком прошлись по Фрунзенской набережной до дома Турецкого. Поднялись на шестой этаж. Поремский нажал на звонок. — Кто там? — спросил детский голос. — Дядю Володю помнишь? — ответил Порем—ский. — Которого Александр Борисович после прилета из Германии встретил в аэропорту и затащил к себе в гости. — А, безнадежно устаревший красавчик? — узнала радостно девочка. — Сейчас. Дверь открылась. Друзья увидели симпатичную девчонку лет тринадцати. Она озорным взглядом обвела незваных гостей и скомандовала: — У нас коридор разделен на стерильную зону и нестерильную. Разуваться здесь. Вот эту черту переступать чистой ногой. Мыть руки и можно проходить в комнату. Повернулась и вышла. — А дочку Борисович сделал ювелирно. Я думаю, стоит подождать три-четыре годика, — произнес Курбатов. — Ты видел взгляд? — шепнул Рюрик. — Мне как-то стало не по себе. Она же оценивала нас как мужчин.