Лена записывала, усмехалась:
— Неслабо взялись! Надеетесь сыскать концы?
— Надеюсь… Девяносто миллионов — такая здоровенная иголка, что даже в нашем стоге оставляет следы.
Лена подняла на меня взгляд, испытующе посмотрела:
— Босс знает, что вы ищите эти миллионы?
— Он знает, что я ими интересуюсь. А что? Почему ты спрашиваешь?
— Так, к слову пришлось… Я вижу, вы не очень взволнованы сегодняшним ЧП? — спросила Лена.
— Я взволнован, но участвовать в этой бессмысленной суете не хочу. Кот ничего не сделает мальчишке.
— Я тоже так думаю, — согласилась Лена. — Но заложников не обязательно убивать или мучить… А Кот взял Ваньку как заложника. Он будет диктовать условия.
— Ты о-очень вострая девушка, Лена, — заметил я. — И знаешь больше, чем говоришь.
— По-моему, это нормально, — пожала Лена плечами. — Вострый человек и должен говорить поменьше.
— Наверное… Но с Котом ты ошибаешься. Он не будет держать Ваньку, чтобы успешно жать из Серебровского масло.
— А зачем взял с полки пирожок?
— Кот разбирается с Серебровским. По понятиям. Он его учит, он разрушает его дух, он запугивает его, нервирует, заставляет делать ошибки. Он хочет растоптать гордыню великого магната… — Я не говорил с ней, я раздумывал вслух. — Кот пытается показать ему, что, пока люди живы, власть любви и ненависти, память прошлой жизни сильнее любых денег, наемной охраны, политического могущества…
Лена подошла ко мне, быстро обняла и поцеловала. Снова поцеловала, целовала коротко, жарко, будто кусала, потом оттолкнула от себя:
— Вы с Котом оба — пожилые придурки! И Кот обречен…
— Много ты понимаешь! — недовольно буркнул я.
— Как только босс заполучит обратно Ваньку, он прикажет Сафонову бить Кота на поражение, — уверенно сказала Лена.
— Кузьмич не захочет этого делать.
— Тогда он прикажет ему убить Кота через «не хочу» — без удовольствия. Через не могу! Оглядись вокруг себя — у Кузьмича нет выбора, он сам висит здесь на волоске.
— Серебровскому не на кого поменять Кузьмича. И некогда — начинается избирательная кампания. Лошадей не меняют посредине реки, — тоскливо сказал я и с болью ощутил вдруг, что эта молоденькая девочка знает о нынешней жизни больше, чем я. И вписана в нее гораздо прочнее.
— Лошадей — может быть, — усмехнулась Лена. — А ослов топят на самой стремнине…
Я обнял ее за плечи, посмотрел пристально в глаза и медленно, неуверенно сказал:
— Наверное, я слишком долго отсутствовал…
— И что? Это прекрасно! Наблюдать революции издалека — полный кайф! Как ужастик по видику — страшно, но совсем безопасно.
Я помотал головой:
— Не об этом я… Серебровский сказал — здесь нет места тем, кому за тридцать. Мне — тридцать шесть.
— А мне — двадцать три, — сообщила Лена. — Сложи и раздели. Вдвоем, похоже, проходим…
Александр Серебровский: наследник
Ваньку усадили за огромный стол для совещаний, напротив шефа безопасности Сафонова и начальника личной охраны. Серега Ордынцев стоял в стороне, привалившись спиной к каминной полке.
А я, откинувшись в своем рабочем кресле, не вмешиваясь, внимательно слушал их.
— Ваня, твои телохранители говорят, что ты сам, по доброй воле, прыгнул на мотоцикл — это правда? — расспрашивал Кузьмич.
— Правда, — напряженно, но твердо отвечал Ванька.
— Но мы же с тобой только вчера говорили о том, что надо соблюдать обязательные меры безопасности.
— Это не относится к Коту Бойко. Я его знаю дольше, чем вас… Сколько себя помню…
Сафонов тяжело вздохнул, покрутил головой, потом сказал:
— Хорошо… И куда вы поехали?
— В парк.
— С кем вы там встречались, что делали?
— Гуляли, разговаривали о жизни…
— А где именно гуляли?
Ванька подозрительно посматривал на Сафонова:
— А какое это имеет значение?
— Ну, хотелось бы знать — как, где, с кем вы гуляли. Столько часов гулять по аллеям вы не могли — парк прочесывали три десятка людей с вашими фотографиями в руках… Куда делся мотоцикл, на котором вы прикатили в парк? Куда вы пошли после того, как постреляли в тире?
Ванька задумался на минуту, я видел, что он принимает какие-то важные решения, потом повернулся ко мне:
— Папа, ты знаешь, я никогда не врал тебе… Я хочу сказать, что Кот не произнес о тебе ни одного дурного слова. И не задал о тебе ни одного вопроса. И я ни в чем не предал тебя. А отвечать на вопросы твоих охранников я не буду… Это их не касается…
Мне хотелось дать ему по морде. Но это не решение вопроса. Не знаю, может быть, он прав. И гнев мой нелеп, жалок. Страх обессиливает, убивает волю.
Я поправил дужку очков, вяло сказал:
— Наверное, сынок… Правда, это касается меня. И тебя… Впрочем, ладно, многое уже не важно. Машина ждет тебя — поезжай домой, тебе надо собираться… Вы улетаете завтра.
— Мама сказала — послезавтра?
— Я изменил планы — вы полетите на моем самолете. Быстрее и надежнее… Мама уже знает.
Ванька подошел ко мне, я встал, и сын крепко, судорожно обнял меня:
— Я тебя всегда очень любил…
А сейчас он не любил меня. Он благодарил меня за то, что я освободил его от унижения.
— Больше не любишь? — грустно спросил я.
— Я стал взрослым… Я вырос…
— Надеюсь, — со вздохом сказал я. Я хотел сказать ему об очень многом. Но знал, что это бесполезно — он попросту не услышит меня. То, что мы пошло и пафосно называем «жизненной мудростью», не воспринимается изустно. Она приходит только с болью собственных потерь.
— Ты больше не Ванька, сынок. Ты — Иван Александрович Серебровский. Я хочу, чтобы ты помнил об этом всегда. Это как титул, это — миссия, это — пожизненный долг. И большая честь… За это существует ужасная плата — утерянная любовь…
Поцеловал его в лоб, повернул за плечи и подтолкнул в спину: — Иди!..
Иван направился к дверям кабинета и, проходя мимо Сергея, вдруг впервые за весь вечер обратился к нему, и в тоне его звенела сила и уверенность:
— А ты, Сергей, знай — если бы вокруг отца были такие, как Кот, ему вся ваша безопасность была бы бим-бом, до лампочки!
И, не слушая ответа, выскочил за дверь.
Сергей Ордынцев: поколение NEXT
Лена Остроумова хорошо водила машину. Она уверенно гнала джип «блейзер» по московским улицам, забитым транспортом, душной бензиновой гарью и шальными пешеходами — подколесными самоубийцами. Откинувшись на пассажирском сиденье, я тихо покачивался, прикрыв глаза, будто дремал. Уголком глаза наблюдал за своим водилой.
— Сергей Петрович, возлюбленный мой руководитель, вы чего закручинились? — с улыбкой спросила Лена.
— Кручина гнетет, к земле клонит…
— Страшное дело! — ужаснулась Лена. — Помнится, был такой могучий деятель — управделами ЦК партии Кручина…
— Был такой… А ты-то как это помнишь?
— Мы в одном доме жили. Этого Кручину партийные подельники выкинули с восьмого этажа. А меня отец развеселил тогда…
— Невероятно смешно!
— Отец сказал, что пока, мол, летел бедолага, мучился все время чеховским вопросом: почему люди не летают? — рассмеялась Лена и добавила: — Отъявленный был ворюга, диспетчер партийных денег…
— Охота тебе этим мозги занимать? — заметил я.
— А как же? Мне все это надо знать, — пожала изящными плечиками Лена.
— Зачем? — удивился я. — Зачем тебе помнить всю эту унылую, грязную чепуху?
Лена, не отрываясь от руля, закурила сигарету, тихонько засмеялась:
— Мой высокий, нежно любимый командир и повелитель! Ты полагаешь, что секретутничать — это самая подходящая для меня участь?
— Да никогда! — с энтузиазмом протестнул я. — Ты — девочка-праздник, подарок для избранника судьбы! Если честно говорить, я не понимаю — на кой я тебе сдался? И вообще неясно — зачем тебе эта работа? С твоими-то данными!..
Лена щурилась от дыма, затаенно насмешливо улыбалась.
— Знаешь, почему мужики плохо баб понимают?
— Поделись, просвети, — готовно согласился я.
— Мужиков интересует в жизни то, что происходит вокруг. А женщин — то, что внутри событий, отношений, людей… Бабы как часовщики — они не на стрелки смотрят, а чувствуют, как там колесики и шестеренки крутятся…
— Замечательно! — похлопал я в ладоши. — И в какую сторону крутятся колесики и шестереночки твоей волшебной души? Куда они должны прикатить тебя?
— Тебе почтовый адрес сообщить? — покосилась на меня Лена. — Не знаю я пока точно, что будет интереснее — большой бизнес или высокая политика. Не секретаршей, разумеется… Хозяином…
— Хозяйкой?.. — поправил я.
Лена отрицательно помотала головой:
— Хозяйка — это жена или сожительница хозяина. Ира Хакамада или Наташа Раевская, президент «Автобанка», — они хозяева, а не хозяйки. Хозяйки на кухне распоряжаются.
— Забавно, — хмыкнул я, с интересом разглядывая свою молодую подругу. — А ты их знаешь?
— Конечно! Они все дружат или очень давно знакомы с моим отцом. Я просто опоздала на восемь — десять лет родиться, — искренне вздохнула Лена и сразу засмеялась: — Хотя в этом есть свои преимущества…
— Например?
— Мои сверстники, профессионалы, «золотые воротнички» — это класс власти в наступающем веке. Можно будет руководить этим миром и не делать ошибок, которые наворотили голодные молодые акулы капитала.
— Уточни, — смирно попросил я.
— А чего тут непонятного? Их миллиарды ведь не с неба упали. У них нехорошее, стыдное прошлое… У всех магнатов одна общая мечта — сохранив деньги, начать все с чистого листа. — Лена затянулась сигаретой и выкинула окурок в окно.
Я механически заметил:
— Во Франции за это дают пятьсот франков штрафа…
— И правильно! Когда у нас будет чистота, как во Франции…
— Твой папаня давно в правительстве? — перебил я ее.
— По-моему, всегда, — сообщила Лена. — Кроме крикунов и воров, кто-то должен хоть немного работать. Мой старик — классный специалист. И большой хитрец…