Если оценивать наши достижения на мировом рынке наукоемкой продукции, а он, кстати, больше сырьевого, то картина удручающая. Лишь 0,3 % этого рынка принадлежит России, хотя по числу ученых мы на третьем месте в мире. Доля США, пусть мы сто раз назовем американцев тупоголовыми, составляет 36 %. Япония взяла 30 %, Германия – 16 %. Крошечный Сингапур стоит впереди России! Денег мало наука получает? За последние 8 лет финансирование науки из федерального бюджета выросло в два раза, но использовать ресурсы, которые инвестируются в науку, она не может. Ни в одном из исследований, которые проводились и российскими специалистами, и европейскими, не установлено связи между ростом финансирования нашей науки и благосостоянием общества. А на Западе – связь прямая: чем сильнее наука – тем богаче общество. У нас директора институтов уже не жалуются на безденежье, как в былые годы, но взывают о том, что нет научных кадров, нет менеджеров, нет внедренческого звена и контакта с промышленностью.
Законы постиндустриального общества таковы, что в развитых странах 80 % роста ВВП определяется инновациями и высокими технологиями. У нас же на громадном большинстве предприятий пыли больше, чем в конторе Остапа Бендера «Рога и копыта». 65 % организаций расходуют на исследования менее 1 % своего оборота. А если идеи возникают, нет возможности довести их до коммерческого продукта. В эту ловушку могут попасть и нанотехнологии, на которые сделана ставка как на одну из отправных точек общего роста страны. Нанотехнологии не нуждаются сегодня в средствах, идей выше крыши, но практически нет стройных коммерческих проектов. Это не наш конек. Выбраться из трясины можно по опыту развитых стран, где при господдержке построено множество технополисов и зон внедрения. Россия вступила на этот путь с громадным опозданием и движется недопустимо медленно, хотя выгода очевидная: в одном из первых наших наукоградов Дубне в структуре бюджета за 10 лет инновационная составляющая возросла с 2 до 50 %.
Может быть, государству следует еще подбросить деньжат, чтобы поощрить внедрение? В Англии пытались создать инновационный сектор за счет государственных средств – гиблое дело. Слишком живое, быстрое, рискованное занятие, чтобы чиновники могли уследить. Инновации обеспечиваются только малым бизнесом. В Кембридже на каждую инновационную компанию приходится 13 сервисных фирм. Но малый бизнес требует больших свобод и гарантий, а это в нашей стране пока еще нерешенная проблема.
Академик Владимир Фок, который обсуждал пользу инвестиций в науку, был одним из немногих ученых, кого, как Ландау, удалось быстро вытащить из тюрьмы. Но Фок успел прийти к выводу: «Свобода – это когда вам выдают шнурки». Сегодня политики говорят: свобода лучше несвободы. Академик Фок присовокупил бы: чтобы инвестиции заработали, одних шнурков мало.
НАШ УЧИТЕЛЬ – РИШЕЛЬЕ
Последняя неделя при всех громких политических изобличениях прошла все же под знаком Учителя. Всемирный день учителя, присуждение премии лучшим учителям года, которыми признаны два математика, космический урок в ЦУПе, кадровые перестановки в Министерстве образования и науки, одобрение Госдумой закона о присоединении России к Болонскому соглашению, в результате чего высшее образование станет двуногим и разделится на бакалавриат и магистратуру…
Если верить официальным отчетам, наше образование на подъеме. Но перед самым Днем учителя закончила работу Всероссийская педагогическая конференция, которая выразила недоверие руководству Минобрнауки и обратилась к президенту РФ с просьбой разделить это ведомство на два, как прежде, – образования и науки. Эту идею поддерживают многие, но до выборов президента, дабы не мутить лишний раз воду, ничего не произойдет. Кстати, с момента учреждения в России в 1802 году первых министерств, у нас впервые нет министерства просвещения, которое в те времена было создано одновременно с военным и финансовым и раньше министерства внутренних дел.
Небезызвестный кардинал Ришелье говаривал, что государство, все подданные которого образованны, было бы так же чудовищно, как тело, имеющее глаза на всех своих частях. Но в постиндустриальный век принято считать, что знания стали производительной силой, а социологи договариваются до того, что современный пролетариат – это люди, занятые в сфере информационных и компьютерных услуг. Если это так, то возникает вопрос, почему российский учитель стоит на социальной лестнице ниже и живет хуже, чем во времена мракобеса Ришелье? По нашей исторической шкале – хуже, чем в XIX веке, когда папа маленького Ленина, работавший учителем, был вполне состоятельным и уважаемым в обществе человеком.
Учитель – самая массовая из интеллигентных профессий. В России 1,6 миллиона школьных учителей, на каждого приходится по 10 учеников, хотя в Европе по 15. Беды и несчастья, которые обрушились на прочие интеллигентные профессии – ученых, врачей, инженеров, музейных работников и библиотекарей, – острее всего, просто из-за массовости, ощущают на себе учителя. Как бы ни расписывались в своем уважении к этой профессии на торжественных мероприятиях высокие чины, положение учителей измениться не может, пока не изменится сама оценка и востребованность интеллектуального труда. А она не изменится до тех пор, пока страна будет жить за счет продажи сырья, для чего шибкого образования не требуется. Сырьевым олигархам оно даже во вред, ибо создает опасное желание изменить гибельный путь. У многих образование в цене только потому, что помогает стянуть не канистру с бензином, а целиком месторождение.
Современное государство далеко ушло от времен Ришелье и жизненно заинтересовано в высоком уровне образования. Иначе падает конкурентоспособность, страна становится зависимой от чужих технологий и товаров. Что у нас и происходит – за год импорт вырос на 48 %. Образование и импорт – это сообщающиеся сосуды. Количество бюджетных студентов в российских вузах год от года падает. В этом году их уже менее 40 %, а в Германии 90 %. В Оксфорде и Кембридже родной студент платит 1 тысячу фунтов в год. Такую цену посчитает смехотворной самый завалящий российский вуз, где учат так, что забудешь то, что из школы вынес. После введения бакалавриата расходы государства еще сократятся. Финансирование образования, несмотря на все декларации, по-прежнему не превышает 3,5 % ВВП, хотя в развитых странах оно достигает 7 %. Поэтому, к слову, у нас и нет нобелевских лауреатов, а вовсе не потому, что Россию забижают в наградах.
Впрочем, в Европе тоже наблюдается массовый отток школьных учителей. Просто у образованных людей все шире поле для деятельности. Но чем, по моим наблюдениям, отличаются российские учителя от европейских, так это стремлением нести не столько знания, сколько умение различать добро и зло. То есть наш учитель не просто преподаватель, а маленький Христос. А если так, то жаловаться на безденежье неприлично. Вот у нас и не бывает учительских манифестаций и забастовок, как во Франции. Христос терпел и нам велел.
ИННОВАЦИИ ПО МАКИАВЕЛЛИ
Итальянский политик и философ эпохи Возрождения Никколо Макиавелли, а он был голова, сказал, что справедливости не бывает, но есть лишь справедливость в определенных обстоятельствах. Макиавелли много чего наговорил, и все как будто про нас, потому что мы к законам испытываем отвращение, а до справедливости падки. Величайшей несправедливостью кажется то, что при всех несомненных преимуществах России для развития инноваций – высоком образовательном уровне, мощных научных школах мирового уровня, предрасположенности русского ума к изобретательству – построить инновационную цепочку у нас не получается. И помехой тому часто являются наши законы, которые препятствуют развитию малого бизнеса, основы инновационной системы.
Нет сейчас слова более модного, чем «инновации». Во всех ведомствах наперебой проводятся ярмарки инноваций. Термин «инновационная экономика» затмил прежде первостатейную «экономику знаний», что, в принципе, одно и то же. Общим местом стало то, что без инноваций страна не выберется из сырьевой ямы. Пока грустная картина: самые популярные статьи экспорта из России – природные ресурсы и люди, обремененные знаниями. Экспорт последних называется очень обидно – утечка мозгов. Показательно, что поскольку в сырьевое производство не надо вкладывать ничего нового, инновационно активных предприятий в этом секторе всего 2–3 % – меньше, чем в любом другом. В пищепроме, к примеру, – 34 %, в связи – 30 %.
Инновации России побоку, ими занимается менее 10 % предприятий, в США – 65–70 %. Оборудование в российской промышленности настолько старое, что специалисты в один голос предрекают системные аварии и кризисы. А ведь дело доходное. Национальный научный фонд США на инновационную деятельность за 10 лет потратил 12 миллиардов долларов, а собрало государство в результате налогов в два раза больше. Но нашим научным институтам закон запрещает заниматься коммерческой деятельностью, что увеличивает пропасть между наукой и промышленностью, делает разговоры об инновациях пустым звуком. Из-за законов трудно заниматься инновациями и российским вузам, хотя на Западе именно университеты являются основным родником инновационных идей.
Цифры жестоки, мы не желаем ничего придумывать, внедрять, ломать голову. 65 % российских организаций расходуют на исследования менее 1 % оборота. Более 4 % расходуют лишь 15 % организаций. На Западе в порядке вещей, когда на Research & Development, по-нашему НИОКР, идет 20 % оборота. За 20 лет объемы продаж наукоемкого сектора в развитых странах росли в два раза быстрее, чем во всей обрабатывающей промышленности. Доля «хай-тека» в структуре мировой обрабатывающей промышленности выросла с 7 до 12 % и продолжает расти. Но Россия на рынке наукоемкой продукции сегодня уступает Тайваню и Сингапуру…
Надежда только на молодые умы, у них ценности другие. С этим бы и Макиавелли, специалист по справедливости, согласился. Он, к слову, считал, что в основе поступков человека лежит личный интерес, который проявляется чрезвычайно разнообразно, но имеет в основе преумножение своей собственности. Если посмотреть на то, как богатеют самые богатые страны, то инновации – самый надежный путь для преумножения личных богатств.