которую делал я. Единственное отличие онколога от рядового пациента – он лучше знает диагноз и прогноз болезни. А поведение, как у каждого человека, зависит от характера.
Вопрос: Как вы относитесь к эвтаназии, которая разрешена в Голландии и в американском штате Орегон?
Ответ: Резко отрицательно. Суть профессии врача – продлить жизнь больного, а не облегчить смерть. Помню, два хороших врача-онколога, которые работали в нашем центре, заболели и попали в одну палату. Я боялся в эту палату заходить. Они знали свой диагноз и до последнего дня выдумывали друг для друга оптимальные схемы лечения. И умерли с разницей в неделю, но до конца оставались врачами.
Вопрос: Все без исключения российские научные центры жалуются на утечку умов, в том числе на Запад, на недостаток финансирования, в будущее смотрят безрадостно.
Ответ: Будущее центра видится мне туманным. Все зависит от того, как отнесется к российским врачам и ученым бюджет. Мы работаем в аварийных зданиях, коммуникации рушатся. Я дважды был у Касьянова, он обещал помочь, но правительство отправили в отставку. Новое правительство за старые обещания не отвечает. В США, кстати, директор Национального противоракового института каждый год отчитывается перед Конгрессом, а до нас никому дела нет. Американцы на нас больше внимания обращают, чем родная власть.
Вопрос: Стена у входа в центр облеплена объявлениями с обещаниями о неминуемом выздоровлении. Как вы относитесь к нетрадиционным методам в онкологии?
Ответ: Это химера. Не знаю ничего более безнравственного, чем нажива на жизни человека. Если бы такие методы помогали, онкологи давно бы их применяли. И нигде в мире не применяют. На поверку, а это предлагалось тысячи раз, не могут шарлатаны ни одного вылеченного больного показать. Важно понять, что лицо современной онкологии изменилось. Молекулярно-биологические критерии, анализ крови дают точный и быстрый диагноз, препараты за считаные часы меняют ход болезни. Знахари и колдуны просто вытягивают деньги у больных. Мы каждый день отлавливаем два десятка шарлатанов, но закона против них нет. Просто выставляем за ограду.
Вопрос: Вы давно проходили диспансеризацию?
Ответ: Я в этом вопросе фаталист.
2004
Профессор Вячеслав Сафаров (Франция)РУССКИЕ УЧЕНЫЕ НА ЗАПАДЕ ХОТЯТ ОСТАТЬСЯ РУССКИМИ
Почему иностранные футболисты едут в Россию, а ученые – не едут?
Утечка умов из России остается болезненной проблемой уже два десятилетия. Утечка приобрела массовый характер из-за резкого сокращения финансирования науки в 1990-е годы, но стала возможной благодаря политическим реформам в России. Отъезд интеллектуальной элиты – проблема не только науки, но также политического и экономического будущего, образования, полноценного развития всего общества. Масштаб утечки умов на Запад оценивается в сто тысяч ученых. Но как живет научная диаспора, отрезала ли она себя от России или хочет участвовать в модернизации страны и пытается наладить связи с коллегами? В 2009 году делегация Ассоциации русскоговорящих ученых за рубежом (RASA) впервые посетила историческую родину. Президент RASA – профессор Вячеслав Сафаров (Франция).
Вопрос: Вячеслав Иванович, если перефразировать Толстого, у каждого оставшегося в России ученого похожая судьба, у каждого эмигранта – собственная. При каких обстоятельствах вы, лауреат Госпремии СССР и завлаб легендарного Физтеха имени Иоффе, оказались на Западе?
Ответ: На последнем курсе Ленинградского университета среди студентов бросили клич, вызванный распадом колониальной системы в Африке: кто хочет поехать на работу в Конго? Все захотели, и все объявили, что знают французский язык, хотя на физфаке его знал только один студент. Он за всех написал письменные переводы. А на устном экзамене надо было понравиться девочкам с филфака, и они ставили положительную оценку – «на вопросы реагирует». Потом в Конго убили Лумумбу, никто в Африку не поехал, но французский язык мне понравился, и я выучил его на курсах.
Язык пригодился через 15 лет на международном симпозиуме. Мой язык в дремучие советские времена очаровал французов, и они уговорили выпускника знаменитой Политехнической школы, министра финансов и будущего президента Жискар д'Эстена упросить советское руководство дать мне командировку на полгода. Это была середина 1970-х, и то, что я вернулся домой, очень помогло карьере. Вступил в партию, стал завлабом, защитил докторскую диссертацию, получил Госпремию. 1970-е годы – лучшее время для нашей науки. Я встречаю ученых из России по всему миру, и мы говорим о том, что это было самое светлое время в жизни. Но счастье было недолгим. В начале 1990-х Россия вступила в череду переворотов, стало не до науки, и я уступил уговорам и остался в Политехнической школе в Париже.
В 1995 году меня пригласили стать профессором университета Экс-Марсель, потом избрали президентом департамента физики, что для эмигранта редкость, я стал завлабом физики твердого тела, создал крупнейший в регионе, на 140 человек, центр по нанотехнологиям. В 2008 году, когда была создана наша Ассоциация, меня выбрали ее президентом.
Вопрос: Зачем русским ученым объединяться? Не проще ли адаптироваться на Западе, когда отрезаешь связи с исторической родиной? Надо локтями работать, а ностальгия по березкам – только помеха.
Ответ: Мы хотим остаться русскими. Пусть мы уехали из России, но у нас общее мировоззрение, язык, общая научная культура и общий, не могу подобрать лучшего термина, бэкграунд. Многие русские ученые на Западе выдержали жесткую конкуренцию, но остались русскими людьми. Большинство ученых уехало в 1990-е годы, теперь мы встали на ноги. Россия нам небезразлична, и мы хотим ей помочь. Многие ученые создали процветающие хай-тековские компании, стали состоятельными людьми. Удивительно, что в России чтят всяких Абрамовичей, а этих имен не знают.
Мы не считаем, что из России уехали самые умные. Мы не умней ученых, которые остались в России. Но уехали самые активные – и это проблема для России. Мы можем помочь России в модернизации и становлении инновационной экономики. Возможностей много – от независимой экспертизы, обучения студентов и специалистов до совместных проектов. Но мы не переоцениваем себя. По-настоящему помочь России может только сама Россия. Лишь в том случае, если российское общество захочет построить современную экономику, участие научной диаспоры будет эффективным.
Вопрос: Один из членов RASA призывает к созданию World-wide Russian Brain Network, то есть всемирной русской интеллектуальной сети. Не напугает ли этот прожект западных политиков, не потеряете ли вы рабочие места, а вместе с этим и возможность помогать России?
Ответ: Такую возможность исключить нельзя, поскольку дураков везде хватает. Конечно, кооперацию с Россией мы будем осуществлять не в ущерб основной работе. Во многих аспектах она может оказаться взаимополезной. Кроме того, у ученого на Западе остается достаточно времени для самостоятельной работы, которую никто по закону не может регулировать. Впрочем, у китайской научной диаспоры возникают проблемы, упомянутые вами, но ее это не останавливает.
Вопрос: Распространено мнение, что Россия, став заложницей нефтяных и газовых богатств, в принципе не способна наладить современное высокотехнологическое производство и наука ей не слишком нужна.
Ответ: До 2000 года так и было, и поэтому я лично не особо интересовался российскими делами. А сейчас первые лица России впервые говорят нормальные, правильные вещи – для России это немало. Отношение к науке в России в последние годы очевидно изменилось. От многих ученых в России я слышу: зачем уезжать, ведь оборудование хорошее, зарплата выросла, студенты идут в науку. Отчасти поэтому научная диаспора хочет работать с Россией, хотя поначалу мы объединились просто для себя. Кроме того, в России появились вполне современные менеджеры. Наши контакты с Роснано и Миннауки вызывают оптимизм – минимум бюрократии, максимум четкости, чего о прежней системе сказать было нельзя и близко. Надеюсь, в области нанотехнологий нас ждут удачные совместные проекты – в RASA входит немало ученых с мировым именем и авторитетом.
Вопрос: Что самое сложное для русского профессора на Западе?
Ответ: Все совсем не так, как в России. Когда на Западе приглашают профессора, интересуются первым делом, сколько денег он принесет с собой. Профессор оценивается по тому, насколько востребованы его студенты. Знаю массу примеров, когда профессору приходилось сменить работу, поскольку его студенты не могли найти работу. Уровень университета напрямую зависит от зарплаты выпускников.
Вопрос: Есть мнение, что Запад целенаправленно выкачивает из России интеллектуальные ресурсы. Сначала забрали ваше поколение, которому сейчас 35–50 лет, теперь идет откачка молодежи.
Ответ: Категорически не согласен с тем, что идет охота за русскими мозгами. Утечка умов – проблема для всех стран, кроме США. Накоплен опыт, как смягчить вопрос и даже извлечь пользу из утечки. В Европе госпрограммы направлены на привлечение ученых со всего мира, Россия – в общем ряду. Поощряется мобильность ученых. Во многих странах ученого не берут на работу там, где он писал диссертацию. Мне кажется сомнительной российская практика базовых кафедр, где ученые клонируют самих себя из студентов.
Помимо сложностей с финансированием науки, есть еще три причины утечки умов из России. Во-первых, это эффект котла, который слишком долго был наглухо закрыт крышкой. Во-вторых, в стране реально имеется перепроизводство научных кадров. И в-третьих, в условиях мировой глобализации ученый неизбежно превращается в продукт и за него начинается конкурентная борьба.
Почему в Россию не едут ученые из других стран? Может, России пока это не нужно? Футболисты едут, ученые – не едут, потому что спорт для России важнее науки. Ученые старшего поколения, которые хотели уехать, уже уехали, теперь едет молодежь. Ничего страшного! Пусть кандидат наук наберется кругозора, но через пару лет ему надо предложить в России лабораторию – каждый вернется домой. Но я не вижу в России объявлений: «Требуется профессор с опытом зарубежной работы и знанием русского языка». Это лучший метод борьбы с утечкой умов и путь для возвращения в Россию научной диаспоры. Не надо вздыхать о потерянных мозгах – необходимо создавать условия для притока еще лучших мозгов.