орых хранится ядерное топливо, отливают из циркония – и это основное предназначение удивительного металла, а вовсе не браслеты, о которых трубили шарлатаны. Такая вот, чита-грита, чита-маргарита.
Владимир Рождественский 25 лет работал на Ульбинском металлургическом заводе, который нынче оказался за рубежом. И 15 лет был директором Чепецкого механического завода. Судьба уникальная, и есть великая и горькая несправедливость в том, что о таких людях страна не особенно печется, но поклоняется актерам, которых природа одарила всего лишь обаянием и сладким голосом. Мало того, жизнь положив на службе государству, Рождественский столкнулся с тем, что в годы перестройки его стали брезгливо величать «красным директором» и «вредителем». Но когда в годину псевдолиберальных реформ завод погибал, «красный вредитель» Рождественский спас предприятие. Он пустился во все тяжкие: печатал на ксероксе червонцы и раздавал их рабочим, чтобы они могли пообедать и отовариться в заводском магазине.
«Грозились посадить, но не посадили, – вспоминает «красный директор». – Потому что знали: к моим рукам ничего не прилипает. У меня никогда сберкнижки не было, ни одной акции в глаза не видел, в банке в жизни не был. Сейчас это дико, но даже в те годы, когда завод процветал, у меня, директора, зарплата была всего на 100–200 рублей выше, чем у начальника цеха. Ведомости открыты – это все знали».
Кстати, сын последнего «красного директора» ЧМЗ, тоже Владимир Рождественский, несколько лет, до повышения и перевода в Москву, был директором родного завода. При этом, пока отец стоял у руля, служебного роста сыну он не давал. Не знаю, много ли у государства найдется примеров директорских династий.
У циркония есть еще одно свойство, которое пока не нашло применения. В Глазове из него пробовали отливать церковные колокола. Из епархии приехали знатоки, послушали, почесали бороду и вынесли вердикт: «Божественный звук, но безбожные цены». Для атомной промышленности вопрос в такой плоскости не стоял. Для легковерных пациентов – тоже.
Цех, где производят сверхпроводящие стренды для термоядерного реактора, произвел на делегацию ИТЭР настолько благоприятное впечатление, что его назвали лучшим среди всех площадок международного проекта. Мне многократно приходилось писать о том, что Россия довела себя до такого унизительного положения, что ничего путного и достойного произвести мы не можем, а если производим, то сами же пугаемся. Это тот случай, когда испытываешь удовольствие от опровержения собственных умозаключений. Жаль только, что уникальную высокотехнологическую продукцию мы производим по чужому заказу. Когда у нас возникнет собственная нужда в развитии высоких технологий, с великой радостью возьму свои слова назад. Российские ЯМР-томографы, о которых говорит профессор Шиков, возможны, но они были возможны еще в далекую эпоху Горбачева и Рыжкова…
«Денег на настоящую моцилу на заводе не заработаешь, – рассуждает рабочий Данила Захаров по прозвищу Дранкель, которое он получил в среде байкеров. – Глазов не Франция. Зато логику современной техники начинаешь понимать. После работы мы перевариваем старые мотоциклы, делаем их мощнее. Думаю, наши моцилы ревут сильнее, чем термоядерный реактор во Франции. Кроме того, я студент, а в этом цехе – как в университете».
Центральная фигура на производстве – начальник цеха Денис Анищук, внешностью совершеннейший голливудский актер. В Глазов он приехал из благоустроенного и насиженного Екатеринбурга, чтобы самому пробиться в жизни и встать на ноги. «Молодая жена, как декабристка, – с гордостью поведал Денис, – поехала в глушь, но теперь какая же это глушь?» Денису всего 31, но он дотошный начальник: каждого из двухсот рабочих лично отбирал после долгого собеседования. «Главное – желание осваивать новую технику и постоянно учиться на производстве», – раскрыл он свое менеджерское ноу-хау.
Абсолютно неведомо, как сложится судьба начальника уникального цеха, но важный чин из Москвы негромко сообщил: во всех главках и ведомствах, когда речь заходит о сверхпроводниках, как заклинание повторяют фамилию Анищук.
Удмурты – самый рыжий в мире народ. Процент рыжеволосых у удмуртов выше, чем у ирландцев. Тем не менее, именно в городе Глазов, расположенном в Удмуртии, нашлись веские доказательства того, что мы все-таки не рыжие и умеем делать вещи, которые никому в мире сделать не удается. Это большое и несомненное достижение, несколько более важное, чем начатая по почину городской администрации Глазова и победно завершившаяся борьба со сквернословием, в ходе которой неожиданно выяснилось, что сквернословие тесно связано с пьянством.
На обратном пути никто из пассажиров не читал газету «За решеткой». В купе ехали побитого вида предприниматели, которых сразил кризис, и, шипя друг на друга, спорили, кому расплатиться за чай. Читали они юридический справочник и обреченно искали логику в российских законах. Ночью они не храпели, а тихо и робко посапывали. Это было омерзительно и пошло. Накатывала ностальгия о мощном народном храпе. «Недаром Ленин и Чехов презирали интеллигенцию», – подумал я, засыпая.
Во сне увидел, как байкер Дранкель, насвистывая мотивчики из «Мимино», разъезжает на ревущей моциле с термоядерным двигателем и расплачивается за топливо фальшивыми червонцами, которые напечатал последний «красный директор»…
РАЙ НА ЛАГЕРНОЙ ПЫЛИ
Над чем бы ни работал ученый, в результате всегда получается оружие.
Главная улица в этом городе носила имя Лаврентия Берии. Потом – Ленина. Вторая по значимости улица как называлась, так и называется улицей Дзержинского. Даже небольшие руководящие должности здесь занимали офицеры НКВД. Начальником отдела рабочего снабжения был, к примеру, полковник НКВД, начальником транспортного отдела – тоже полковник, а все начальники завода были генералами. Строили город заключенные, единовременно их было 30 тысяч. После того как по улице проходила колонна зеков, в грязи оставались затоптанные письма. Никто поднимать их не решался. «Сотру в лагерную пыль» – угроза, которую руководители стройки не раз слышали от Берии. Он приезжал сюда на спецсоставе и проводил в своем вагоне персональный опрос-допрос…
Это все и сейчас работает: город, построенный зеками, центрифуги, запущенные еще при советской власти. Тут нет новых русских, нет олигархов. Практически нет новой русской политики с ее страстями. Нет казино. И даже «Макдоналдса». И иномарок тоже нет. Попав внутрь, на короткий миг задумываешься: а может, так оно и во всей стране сейчас бы работало? Побывав за колючей проволокой, понимаешь: нет, не работало бы. Ностальгическая идиллия в одном отдельно взятом городе обернулась бы провалившейся утопией в масштабах всей страны.
Слова Берии лично доводилось слышать даже интеллигентнейшему научному руководителю комбината академику Исааку Кикоину. Имя автора знаменитых учебников физики известно каждому школьнику. Узнать, что академик был создателем оружейного урана, начинки для атомной бомбы, – так же удивительно, как если узнать, что Чуковский был Циолковским.
Угроза превращения в лагерную пыль, постепенно затухая, спускалась по служебным этажам. Но не было случая, чтобы ее привели в действие. Задания обгоняли срок – Берия выполнял любые просьбы. Страх дамокловым мечом висел над начальством – остальные, как ни странно по нынешним временам, были увлечены работой. «Ощущение боевого окопа, – вспоминает академик Юрий Каган. – Чувство сопричастности большому делу. Своего рода целина. Только в науке». В гости к этим людям не мог приехать никто – даже родная мать. После режимных проверок разрешалось остаться в городе. Навсегда.
Верх-Нейвинск, войсковая часть № 15799, завод № 813, п/я А-7354, Свердловск-44, Новоуральск – так назывался этот город в разные времена. На карте он не значился никогда, нет его и сейчас. Хотя нельзя исключить, что в недалеком будущем российская карта будет состоять исключительно из закрытых городов. На фоне вымирающей провинции отсутствующий в географическом пространстве Новоуральск процветает. Средний заработок на комбинате около 10 тысяч рублей, инженер получает 16–17 тысяч. Зарплата поступает в срок, о массовых протестах здесь никогда не помышляли. Перебоев с электричеством и теплом не бывает. В хорошем состоянии стадионы, клубы и детские дома творчества, функционируют освещенная лыжная трасса и два горнолыжных спуска с подъемниками. Мясомолочный комбинат работает на новом импортном оборудовании. На больничный комплекс никто не жалуется, загруженность роддома не падает. Люди одеваются аккуратно, но безлико, словно из одного распределителя. Машины ездят медленно, московские пешеходы и то быстрее бегают. Кстати, машины только отечественные, иномарок нет и в помине. В местном Театре оперетты каждый день дают спектакли, ставят премьеры. А иногда там даже случаются аншлаги.
Одним словом, в этом городе все хорошо. Правда, жить приходится за колючей проволокой. Но к этому можно привыкнуть. «Тридцать лет назад меня привез сюда муж – я почти плакала, – вспоминает Наталья Санникова. – Теперь привыкла. Спокойно, нет страха. И я уже не завидую московским друзьям. У нас нет “Макдоналдса”, но у нас и машины не взрывают».
И кажется, что вернулось советское время. Если кто-то испытывает по нему ностальгию, надо срочно ехать в Новоуральск. Но ведь не проберешься – город за колючей проволокой…
Здесь находится Уральский электрохимический комбинат, где была сделана начинка для первой советской атомной бомбы, реакторное топливо для подлодок, для АЭС. Это самое большое в мире разделительное производство, где гексафторид урана, который привозят с других комбинатов атомного царства, доводят до нужной степени обогащения. По технологической сложности в длинной этой цепочке обогатительное производство считается наиболее изощренным.