Он поехал в свой опустевший без матери дом, раздумывая, во-первых, как осторожно убрать Сергея, а во-вторых, что Пушкин оказался в интересах разнообразней, чем он предполагал. Оказывается, его занимают еще и женщины. Он успел завести шашни с Катей. А в-третьих, и это было уже странно — та, которая оказалась на больничной койке Пушкина сегодня, очень интересовала Левшу. Помимо дел, эта женщина была того редкого породистого типа, который ему нравился. Неужели Пушкин вечно будет стоять у него на дороге? Хотя врага, если уж иметь, то равного. Сегодня опять говорил, что сдает дело, выходит. Если не врет, значит, придумал кое-что другое. Интересно что. Надо бы познакомиться с его бабой поближе, она, правда, шарахается.
Через неделю после подачи заявления Нюра поняла, что попала впросак. Петрович, вместо дома и сада, занялся ее бумагами. Развил бурную деятельность. Все вышарил, все подсчитал и перестал церемониться. Дом в Ейске его не интересовал, весь свой интерес он перенес на Сашку и вызнавал и что в детстве, и что потом, и про зону, и после, и про личную жизнь. Про детство тетка Нюра рассказывала, а все остальное хотела утаить, но он то водочкой, то уговорами своего добивался. Вскоре она сообразила, что интересует Петровича мало, а сеть плетется вокруг Сашки. Предупредить племянника она не могла — стыдилась. Разлетелась замуж на старости лет, но не тут-то было. Получила не мужа, а семейного интригана.
Петрович вел под Сашку подкоп, она хоть не понимала зачем, но, видно, была в этом корысть — Сашка при деньгах, дураку ясно, а посоветоваться Нюре было не с кем. Месяц она наблюдала за Петровичем с нехорошим чувством обиды, а потом решила действовать, потому что он принялся за Сашкину фабрику, разведывал товар и все прочее. Поэтому Нюра решила хоть через третьи руки, но племянника обо всем известить, и позвонила Ире, той, что по телефону его выискивала и, видно, окрутила, раз поселил в своей квартире.
Ира приехала в отсутствие Петровича, они специально подгадали, чтобы он отправился по своим шпионским делам в город, и первое, что она сделала — отправила подальше от дома Юльку. Та последнее время ходила как в воду опущенная, на все подряд обижалась, и все у ней из рук валилось. Ира выслушала, нахмурилась, начала таблетки вытаскивать. Видно, новости оказались нехорошие. Пообещала Сашке рассказать аккуратно и не все сразу.
Потом пили чай, и тетка Нюра неожиданно расплакалась. Что не была замужем никогда и нечего было и соваться ей, простодырой, в калашный ряд. Ира помрачнела, вытащила сигареты, закурила и тоже принялась всхлипывать. Явилась Юля и, застав картину женских переживаний, схватилась готовить травный настой их отпаивать, но вместо этого уронила банку с травой и завыла в голос. Из ее бессвязных выкриков стало ясно, что уж ее-то так обманули, как никого. И ребенка сделал, и бросил, и другую завел. Ира морщилась от вульгарности, тем более оскорбительной, что сама была не в лучшем положении, хотя и не позволяла себе орать, как свинья недорезанная.
К вечеру, напившись настоев и приняв по рюмочке, они разошлись спать по разным комнатам, но ночью Иру разбудил топот по дому. Домработница топала, как слон, куда-то собираясь. Ира полежала немного, сон не шел. Она поднялась, накинула халат, вышла на крыльцо, увидела, как в свете уличного фонаря мелькнул за сарай сарафан и, подчиняясь инстинкту преследователя, двинулась туда же. В сарае происходила недвусмысленная возня с подвизгиваньями. Ира постояла немного, решив послушать — когда-нибудь все равно перейдут на речь, — но замерзла и вернулась домой. Проходя мимо соседнего участка, увидела машину, поняла, что теткин жених внезапно вернулся, и ей придется уехать рано, чтобы с ним не встретиться.
Возвратившись ранним утром в город, уже по-осеннему желтый, с налетом грусти по празднику лета, приняла душ и поехала к Саше. Чем дольше он болел, тем сильнее она к нему привязывалась. Бьется, как муха в паутине, ради чего? Были бы хоть дети, еще можно понять. Хотя его жизнь чем-то привлекала, опасность манила, переходы от страха к уверенности разбавляли пресность. Зачем она ночью отправилась за домработницей? Так, инстинкт охоты. Ночь, тишина, неизвестность. Да, вот это — стоять за шторой в чужой квартире, ключ поворачивается в двери — хозяева. Бр-р, морок! Такое редкое ощущение, если Сашку этого лишить, что останется? Кукла без кукловода. На таком пустяке может держаться судьба! Дело же не в том, что ему захотелось когда-то прокатить ее по берегу моря. Не было бы ее, была бы другая принцесса. Но Сашку все равно жаль. Мальчик заигрался, и уже не остановишь.
Она доехала до больницы, с огорчением увидела пожелтевшее, отекшее лицо и, присев на краешек стула, осторожно начала выкладывать дачные новости. Саша чуть не выпрыгнул из растяжки.
— Отвези меня домой.
— Как это?
— Вместе с этой штуковиной, с подвеской. Я ее куплю. Или другую им куплю.
— Как будто дома…
— Не рассуждай, иди к завотделением, быстрее. Проси, вставай на колени, заплати! — бушевал Сашка.
К вечеру она его вывезла вместе с техником и медсестрой, которые с трудом приспособили систему к домашним условиям.
Выходя из больницы, Авилов уперся костылями как вкопанный перед девяткой, потом передернулся: «Машина-убийца! Где нанимала?» Дома немного успокоился и повис на телефоне, звонил в пункт проката автомобилей. Потом начал прозванивать свои каналы.
Вечером в доме появились молодой человек с девушкой. Ира провела их в комнату, оба сидели как пришибленные, разглядывая растяжку и отворачиваясь от мрачного больного.
— Нас уже допрашивали, — сообщил молодой человек, аккуратно выбритый, в ослепительной рубашке. Девушка его, лохматая и невзрачная, с ярким ртом цвета свежего синяка, сразу начала перебирать ногами, поправлять волосы и дергать шеей, как будто стремилась избавиться от одежды.
— Толя никуда не выходил, — сказала она и закрутила ноги винтом одна вокруг другой, и блузка тут же съехала с левого плеча.
— А кто выходил? — спросил Авилов.
— Выходил только Олег за водкой, остальные на минуту-две, не больше.
— Во сколько выходил Олег?
— В два примерно.
— Машина стояла?
— Стояла. Я в окно все время поглядывал. Да и Олег видел.
— А ты пил?
— Немного пива.
— Толя не выходил, — снова произнесла лохматая и взглянула на Пушкина в упор. Один глаз косил, как у Татьяны Митковой. — Толя меня в компаниях никогда одну не оставляет. — И поправила лямку под блузкой.
— Любой бы так поступил на его месте, — отозвался Пушкин, а про себя добавил: «Чума». — Адрес общаги скажи.
— Саперов, 12. Рядом. — Парень дернулся. — Езды две минуты. Сквер объехать.
— Вы спали?
— Нет. Никто не спал. В восемь мы ушли, а они — по комнатам. Машину я сдал в десять, брал на сутки.
Вопросов больше не последовало, и удрученная парочка засобиралась. Девица в коридоре надевала куртку, ерзая так, будто снимала все, что было под ней. Авилов переглянулся с Ирой.
— Никаких следов. Вернее, следы-то есть, но не того, кто это сделал. Он мог взять любую подвернувшуюся на улице машину, отправить меня на тот свет и вернуть девятку на место. Квалификация называется. Хорошо было раньше. Собрал дружину и пошел на врага. А теперь все не просто так: и кто враг неизвестно, и дружину не соберешь — продадут. Только себе можно верить.
— А мне?
— Тебе? — он озаботился. — Хотелось бы, конечно. Но «сердце красавицы», сама знаешь… Утопленник оживет, мне конец. Не так ли?
Ира задумалась. Он потянул ее к себе, положил рядом, погладил по спине.
— Очень бы хотелось, чтобы утопленник не всплыл. А тебе?
— Мне бы хотелось его увидеть живым. Один раз.
— Только один? Ты уверена?
— Уверена.
— Спасибо и на том. А как ты думаешь, мы не могли бы изловчиться и предпринять что-нибудь совместное в этом гамаке?
— Можно попробовать, — улыбнулась Ира.
— Попробуй, родная, вдруг получится.
Глава 11Портсигар
Письмо № 11.
«Таня, случилась полная и ужасная катастрофа. Павел оказался подлец каких поискать. Я никогда ему не прощу и мстить буду всегда. Пока крест над его могилой не появится, не успокоюсь. Он, конечно, прощенья просил. Даже на коленях стоял, умолял не оставлять его, но я не могу этого вынести. Знаешь, что он вытворил? Женился на старухе из-за денег. Сам признался, блядун. Вернее, они заявление подали. Тетка Лео, у которой я огород вспахивала, по его расчетам, через год будет богатая женщина, и тогда мы заживем. Это он якобы точно знает и рассчитал. И вообще, все это провернул ради нас. Как тебе это? Чтобы я жила с ним на старухины деньги, ну не козел он после этого?
Вся моя любовь в пять секунд испарилась. Я считала, что он благородный человек, а не обносок, чтоб старух обирать. К тому же тетка мне ничего плохого не сделала, и я вижу, как она убивается. Он нас обеих провел, козел этот. Как я не распознала, когда через забор жили? И планы его на жизнь идиотские. Так Лео и позволит ему обобрать тетку, деньги-то его. Не знает, с кем связался. Я вначале плакала целыми ночами, так разочаровалась, что жить не хотела. И как мне Марусю растить? Я на него хоть в этом надеялась. А теперь сделала вид, что простила. Хотя он мне противен, но я выжду момент, когда он сильнее прочувствует, и отомщу. Надо сделать, чтобы не без пользы для себя. Поэтому я притворилась, что стану ему помогать, а сама не стану, убей бог. А не получится — придушу платком, и делу конец. Ненавижу потому что.
Посреди вселенской подлости случилось одно хорошее. Один из мальчишек, помнишь, я тебе писала, которые на меня набрасывались, Костя, в меня влюбился. Павлу я каждый раз нос натягиваю: пусть со старухой живет, раз женится, а сама бегаю в сарай к Косте. И очень распрекрасно себя чувствую, что этому козлу рога наставила. Костя, кстати, предлагает пожениться, когда ему будет восемнадцать, да только это не скоро случится — он меня на полтора года младше».