Арестованных, разбив на семерки, загоняли в грузовики, в которых уже сидели гитлеровцы.
Защелкали запоры бортов, и машины одна за другой взревели моторами.
Сразу стало легче дышать, поскольку тишина душила, тишина сковывала волю, рождала невольный страх.
Сегодня Александр смог увидеть многих из своих друзей, с которыми ни разу не встречался со времени ареста. Перед ним видением страшным и неожиданным мелькнуло изможденное лицо Катюши с безумными от непроходящей боли глазами. Кармин даже не успел взглянуть на нее толком, как их растащили, и он не смог бы поручиться, что это была она, Катюша Борисова, или, вернее, то, что от нее осталось. Кармин ловил на себе жадные, вопрошающие взгляды ребят. Братья Архаровы, Стас Тукмаков, Казначеев…
«Значит, они не выпустили почти никого! Но почему нас так мало? Где остальные? Может, все-таки удалось отбрехаться и их освободили? Так это хорошо! Так это же почти победа! Хотя весь штаб, за исключением Токина и Караваева, здесь. Точная информация…»
Моль с Гельдом ехали в мощном черном «вандерере».
Моль пристально всматривался в полосы света, выхватывавшие из темноты, углы старогужских заборов, состарившихся за одну зиму настолько, что молодые веселые палисадники превратились в пустыри заброшенного города.
Лимузин обгонял грузовики, порой выскакивая на тротуары, и, когда последний остался позади, круто повернул к Коломенскому кладбищу. Водитель хорошо знал дорогу. Ему трижды пришлось быть здесь только сегодня. «Вандерер» затормозил, почти уперевшись бампером в огромный старый дуб со срезанной снарядом вершиной, будто в целях маскировки уложенной на склон высокого железнодорожного полотна. Моль вышел из машины и зябко поежился: «Легковато оделся. Так и простудиться можно. Опять гланды с куриное яйцо вздуются. В этой проклятой России не было дня без болячки: то гланды, то почки, то сердце…»
Лучи сильных фар упирались в желтую глину, выброшенную из большого, метров в десять, рва, зиявшего бездонной чернотой.
Солдаты, застывшие с автоматами на изготовку, оцепили с трех сторон небольшой пятачок между кладбищенской стеной и железнодорожной насыпью. Земля, выброшенная из рва, прямо на насыпь, своим валом как бы продолжала стену за рвом. Разбрызгивая жидкую весеннюю грязь, подскочил сержант и доложил, что все сделано согласно инструкции. Моль хотел пройти к яме и посмотреть, какова глубина, но хлюпающая грязь остановила его. Он подтянул на коленях брюки и, выбрав местечко посуше, остановился на бугорке, довольный тем, что не промочил ног.
Со стороны города послышался шум идущих машин, и Гельд бросился им навстречу, скользя по комьям сырой глины. Размахивая руками, он давал указания, тонувшие в шуме моторов. Грузовики, визжа колесами по глине, развернулись строем и, образовав полукруг, ударили светом фар в насыпь и яму перед ней. Ночь обернулась ярким днем. Только в слепящем свете фар от каждой кочки, от каждого предмета бежали, словно хотели скрыться от этого всепроникающего света, жалкие, тощие тени.
Когда Кармин выпрыгнул из грузовика и увидел сложное автомобильное построение, он сразу понял, что это конец. Стоявшая с краю машина наехала колесом на кочку, и задранная правая фара бросала свет далеко вдоль ограды кладбища на стену часовни.
«До нее метров сто, и в подполе оружие! Если броситься всем сразу, то в суматохе они не сообразят, где свои, а где чужие, и можно уйти. До спасительной темноты двадцать шагов, не больше. Если всем уйти не удастся, то хоть кому-то».
Кармин услышал рядом тихий женский плач. Он не понял, чей это, но сразу перед глазами всплыло лицо Катюши.
«Что же ты, Юрий, не прихватил ее с собой или не спрятал куда подальше?! Неужто подумал, что ее не тронут?»
Плач произвел на Александра странное действие — он как бы сковал волю, разоружил его. Кармин понуро опустил руки, уставившись на часовню. На яму Александр смотреть не хотел. Часовня притягивала его взгляд. Она служила как бы немым укором, и Кармин мучительно вспоминал, что говорил, стоя там всего месяц назад, когда бунтовал против Токина.
Арестованных тем временем разбили на группы. Стоявшую справа толчками в спину отогнали к яме и выстроили лицом к насыпи. Только один — самый маленький — арестованный повернулся. И Кармин узнал в нем двенадцатилетнего сына типографского рабочего Владимира Кострова. Игорек не раз с гордостью подносил до стадиона карминовский чемоданчик.
— Сволочи, ребенка пожалейте! — крикнул он, но выросший из темноты Гельд заорал:
— Заткни глотку, а то глиной замажу!
Отец, стоявший рядом с Игорьком, взял сына за плечи и повернул лицом к насыпи, но мальчик, держа руку у глаз, еще продолжал щуриться от ослепительного света фар. И ударили автоматы. Они били из стоящей в темноте шеренги оцепления. Фигуры напряженно ждавших людей, подобно белым столбам, начали ломаться. Несколько рухнуло в яму. Игорек, которого отец перед залпом оттолкнул в сторону, остался лежать на бугре, цепляясь скрюченными пальцами за мокрую рыжую глину. Фонтанчики пуль заплясали по рукам, и тело медленно сползло вниз.
Когда повели к яме вторую семерку, Кармин, истошно выкрикнув, ринулся на ближайшего солдата. Еще кто-то метнулся из соседней группы. Раздался поспешный выстрел, второй… Потом крики слились в рев.
Ударом ноги Кармин опрокинул стоявшего рядом немца и вырвал из рук автомат. Он совсем уже разогнулся, поднимаясь навстречу кинувшемуся от легковой машины Молю, но спина будто вспыхнула от огня, и автомат стал тяжелым, таким тяжелым, что сразу пригнул его к земле.
Моль не ожидал, что так тщательно продуманный сценарий расстрела полетит насмарку.
— Стрелять! Всех стрелять! — в панике завопил он и, вырвав из кобуры парабеллум, начал посылать пулю за пулей в сторону еще стоявших у ямы людей. Потом кинулся к месту, где происходила свалка.
В свете со всех сторон направленных фар тени плясали по ночному небу, будто шла схватка гигантов. Моль увидел одного из арестованных, поднимавшего ему навстречу автомат. Он попятился. Но очередь в спину скосила русского, а Моль для верности сделал еще один выстрел. Все смешалось на тесной площадке. Стреляли в упор, в каждый штатский костюм. Добивали раненых, пытавшихся встать из грязи. Наконец побоище кончилось, и запыхавшийся Гельд сказал:
— Кажется, все…
— Пересчитайте трупы! Если ушел хоть один арестованный, голову сниму! Слышите? Сниму голову!
Моль тяжело зашагал к машине и, плюхнувшись на сиденье, словно последним выстрелом, захлопнул дверь. Сквозь запотевшее стекло он видел, как солдаты начали стаскивать трупы к яме, а Гельд считал лично. Моль сидел в теплой машине, но у него мелко стучали зубы. Он пытался сдержать дрожь, чтобы не заметил шофер. А тот, вцепившись в руль, смотрел широко раскрытыми глазами на происходившее, как бы стараясь непременно запомнить все до мельчайших подробностей.
Устало подошел Гельд.
— Все в порядке, господин оберштурмбаннфюрер! Трупов, к сожалению, даже на один больше — убит один из полицейских, копавших яму.
— Черт с ним, Гельд, садитесь. Остальное доделают без нас, — уже миролюбиво сказал Моль.
Гельд, хлюпая мокрой одеждой, завалился на заднее сиденье, и «вандерер», взвыв мотором, выскочил из светового каре.
Вскоре навстречу опять помчались углы домов и заборов Старого Гужа. Моль устало прикрыл глаза.
МАЙ. 1960 ГОД
Честно говоря, столь спешного вызова к Нагибину я не ожидал. Он позвонил в ту самую минуту, когда я подошел к своему рабочему столу, еще не успев поздороваться с Вадькой.
— Андрей, прошу вас немедленно зайти ко мне. Пропуск вам заказан. Номера подъезда и комнаты в нем проставлены. Если нужно, готов позвонить вашему начальству.
— Нужды никакой нет. У меня есть время и еще нет начальства, — растерянно отшутился я. — Случилось что-нибудь?
— Приходите, все узнаете.
Нагибин сидел за столом в большом темном кабинете. Перед ним лежала пухлая папка. Он выслушал два каких-то коротких телефонных сообщения и, поздоровавшись, сказал:
— Извините, Андрей, мне еще нужно минут пять. Вот вам любопытный документ. Почитайте, полезно.
Он протянул мне пожелтевший от времени лист, исписанный с обеих сторон мелким, но четким почерком.
Я сел в углу у окна и принялся читать.
«Данцер Ганс Георгиевич, 1918 года рождения, обер-ефрейтор штаба 83-й пехотной дивизии германской армии, п/я 19338-«а». Взят в плен 16 мая 1943 года в городе Старый Гуж.
Показывает:
Был начальником электростанции с февраля 1942 года по. 16 мая 1943 года. Ни Юрий Токин, ни Владимир Пестов мне не знакомы. До вступления в должность начальника занимался оснащением электростанции. Как мне сообщил военно-технический инспектор штаба 83-й пехотной дивизии отделения «5-Б» Ройман, работавший ранее начальником станции, Морозов расстрелян за связь с партизанами, подготовку взрыва электростанции и уничтожения охраны ко дню 23 февраля 1942 года. В период работы на станции знал Сизова Алексея и Кармина Александра. Еще знал одного лейтенанта, 33 лет, по имени Василий, выбывшего, как и все военнопленные, в распоряжение коменданта по приказу об эвакуации в последних числах февраля 1943 года. Всего на станции работало около ста сорока человек. Водонапорная станция также подчинялась мне. О Морозове многое рассказывал Ройман, который выехал в Германию до окружения гарнизона в Старом Гуже. И Сизов и Кармин считались на станции хорошими рабочими. Отдельные факты, которые можно трактовать как попытки к диверсии, наверно, имели место. Но они могли рассматриваться и как обычная халатность рабочих. Однажды в дизель попали металлические стружки. Но я сам присутствовал при пуске дизеля и сам устранил угрозу. Много аккумуляторов испортилось, особенно в феврале и во время моего отпуска в 1942 году. Когда на должность начальника мастерских назначили Сизова, порча аккумуляторов значительно сократилась…»
Я дважды прочитал протокол допроса от начала до конца. Не за тем же вызвал меня Нагибин, чтобы показать эту бумажку?