Я понимала, что мне предстоит бессонная ночь, нас с Михаилом Евгеньевичем будут допрашивать. Но мне ведь и скрывать-то особо нечего было. Я была готова к вопросу о том, что нас связывает с Родионовым – Лева. Я не собиралась открещиваться от Левы и делать вид, что мы с ним незнакомы. Да, собиралась сказать я, Родионов встретил меня сегодня по прилете из Парижа, сообщил, что Лева арестован, и мы должны были поговорить с ним об этом, он собирался ознакомить меня с планом действий. И первое, что мы сделали, это отправились к вдовцу убитой Софьи Сазыкиной, чтобы призвать его к совести, чтобы он дал правдивые показания. Он был пьян, и мы отправились к Тряпкиной, чтобы поговорить с ней на ту же тему – чтобы она подтвердила, что Лева не выходил в тот вечер из квартиры Сазыкиных, а потому не мог убить Соню. Вот такая простая схема наших перемещений по городу и мотивы действий.
Но все вопросы следователя сводились к одному: что могли искать у Марины дома? На этот вопрос у меня не было ответа. И когда я с невинным видом предположила, что, может, ее просто хотели ограбить, следователь, худощавый с коротко стриженными седыми волосами мужчина лет сорока, поморщился, словно я причинила ему боль своим вопросом, и сообщил мне, что в ее сумочке обнаружен кошелек, полный денег, а на комоде в шкатулке пусть и скромные, но все же драгоценности. Я еще удивилась, зачем он мне все это сказал, ведь существует тайна следствия. Но потом поняла – он просто пытался, чтобы я пошевелила мозгами и вспомнила, что такого важного она могла спрятать в своей квартире. Быть может, подсказывал он, это какое-нибудь письмо, записка, флешка… Посыпались вопросы про ее личную жизнь, не знаю ли я ее друга, любовника. Я сказала, что не знаю, добавила, что последнее время, до поездки в Париж, Марина проживала у меня, поскольку мы все вместе находились в нервном состоянии из-за смерти нашей подруги Галины Горной. Заодно я спросила, известно ли ему что-нибудь по поводу этого убийства. Ну а потом уж, расхрабрившись, спросила, продолжаются ли поиски убийцы Софьи Сазыкиной, потому что Лева ее не убивал, и это всем хорошо известно. Понятное дело, что ни на один из моих вопросов я ответа не получила. Тогда я устроила небольшую истерику, заявив, что таким особам, как Скоробогатова со всеми ее связями и деньгами, не удастся посадить с тюрьму столь уважаемого человека, как Лев Григорьевич Ефимов. Потом я, конечно, сорвалась и разрыдалась, вдруг вспомнив Тряпкину, лежащую в нелепой позе в луже крови с ножом в груди. Как же ей сейчас больно! Ну что такого она могла совершить в этой жизни, за что ее так наказали? Господи, взмолилась я, сделай так, чтобы она осталась жива!
Меня отпустили! Оказывается, и допрос-то длился каких-то полтора часа. Я вышла из кухни – меня допрашивали там, а Родионова, предполагаю, в гостиной – и направилась к выходу. Какой-то человек сказал мне, чтобы я дождалась Михаила Евгеньевича, и я устроилась на стуле в передней. Когда я увидела его в дверях, то бросилась к нему так, словно мы были друзьями и я знала его много лет, как к спасителю.
– Все в порядке. – Он нашел мою руку и пожал ее в знак поддержки. – Поедемте, Лара.
Мы вышли на свежий воздух. Мне не верилось, что все для нас на сегодня закончено и мы можем быть свободны.
– Я отвезу вас домой.
– Нет, сначала в больницу, я знаю, куда ее отвезли.
Ох уж эта Марина! То попадет в парижскую больницу с мнимым отравлением, теперь вот вообще при смерти…
– Она выкарабкается, выкарабкается, – твердила я по дороге.
В больнице нам сказали, что Марина жива и идет операция. Ждать несколько часов в ожидании результата не было смысла. Я понадеялась, что утром будут обнадеживающие новости, и мы поехали ко мне домой. В машине я смотрела в окно на переливающуюся предновогодними огнями Москву, на сияющие праздничными украшениями витрины магазинов, наряженные гигантские елки в скверах и на площадях, мимо которых мы проезжали, и спрашивала себя, а когда я уже вернусь к нормальной жизни, куплю елку и наряжу ее к Новому году? Мне в тот вечер было точно не до праздника.
Какой же это был тяжелый и долгий день! Неприятный разговор с Мариной еще в Париже, когда я попросила ее вернуться в Москву. Затем известие об аресте Левы, мое возвращение в столицу… Стоп. А то, что находилось за шкафом в парижской квартире? Неужели мне все это приснилось? Еще в машине, по дороге домой, я открыла телефон, чтобы посмотреть галерею снимков. Не приснилось… Вот они, эти комнаты, картины, кресло Шери… Вспышка телефона успела высветить разные части комнат, и все это воспринималось теперь как призрачные картинки прошлого или чудом сфотографированные обрывки сна.
Я думала, что, оказавшись дома, успокоюсь. Но остаться в одиночестве я после всего пережитого не могла, попросила Родионова остаться со мной.
– Думаю, Лева бы этого хотел… Не оставляйте меня одну. А вдруг и за мной придут, будут что-то искать… – Я сочиняла сложности прямо на ходу.
– Хорошо. Сейчас только позвоню домой.
Я не стала распаковывать чемодан, сразу же отправилась в душ. У меня не было сил даже нормально помыться. Я вымыла голову, ополоснулась, набросила на себя халат и, пошатываясь, вышла из ванной комнаты. Полусонная, достала из шкафа постельное белье, одеяло, отнесла все Родионову в комнату для гостей, ту самую, в которой не так давно ночевала Марина, и отправилась в свою спальню – спать.
Я была уверена, что мгновенно усну. Но сна не было. Закрыв глаза, я видела мелькающие фрагменты случившегося за последние сутки. К тому же так захотелось горячего чаю, словно только выпив его, я могла успокоиться и уснуть.
Уверенная в том, что господин адвокат уже спит, я в пижаме отправилась на кухню, поставила кипятиться воду, заварила чай и села за стол, все еще не веря, что я дома. Я никак не могла понять, почему улетучился сон. Я же так устала, у меня веки слипались, когда я выползала из ванной комнаты. Я знала это свое состояние. Так со мной случалось, когда я теряла какую-то мысль, когда она, промелькнув, исчезала, словно растворяясь в густом белом облаке. Эта мысль, впечатление могли быть неприятными, и оттого было неспокойно на душе. Или, наоборот, я вдруг вспоминала что-то очень хорошее, цеплялась за это, как за спасение, предчувствуя какое-то облегчение и даже радость, а потом, когда мысль растворялась, исчезала, я мучительно пыталась ее вспомнить. На этот раз я так и не поняла, о чем я подумала и какого рода была эта информация. Но откуда-то знала, что это важно. И почему-то, копаясь в памяти и пытаясь реанимировать воспоминания, я представляла себе мою кухню. Кухня. Да, здесь, вот за этим столом, мы с Тряпкиной проводили много времени. Ели, выпивали, иногда покуривали и много болтали. Ссорились и мирились, размышляли каждая о своей жизни. Ну и что? Ничего особенного. Здесь она рассказала мне о своем новом любовнике, который подарил ей дорогую шубу, но так потом ей и не позвонил. Получалось, что заплатил ей за свидание. Унизил ее. Холодно, совсем холодно. Я вспомнила этот разговор, но у меня ничего не екнуло.
Тихонько постучали. Я от неожиданности аж подскочила на стуле.
– Простите, я вас напугал…
В дверях стоял Родионов. Маленький, в длинном женском халате, полы которого волочились по паркету, он смотрелся уморительно.
– Да нет, ничего… Проходите, будем пить чай.
– Сон пропал, – пожаловался он.
– Вот и у меня тоже. Так чаю захотелось.
– А у вас не найдется кусочка хлеба? – тихо спросил он, смущаясь.
– Ох, вы же голодны! Ну конечно! Сейчас что-нибудь найду!
И я бросилась в кладовую в поисках еды. Хлеба, конечно, не было, но я нашла консервы – сардины в масле, маринованные огурчики, ветчина, а еще джем, диетические хлебцы и печенье.
– Будем пировать! – Я принесла все в кухню, Родионов принялся помогать мне открывать баночки. – Думаю, и без хлеба можно обойтись. Вот, ржаные хлебцы!
– Прекрасно! Давайте я вам помогу.
У меня тоже проснулся аппетит. Я выставила на стол кое-что из своих алкогольных запасов – хороший коньяк, виски. Привезенный из Парижа «Куантро» доставать не решилась – мне же подарила его Клер. Мало ли что…
И мы так славно поужинали в два часа ночи!
– Главное, сейчас лечь и уснуть. Нам понадобятся силы, чтобы вытаскивать Леву, – говорила я с набитым ртом. – Какой же вкусный этот клубничный джем! Знаете, вот сколько раз пыталась сварить такой же, вроде бы все по рецепту делала, но не получается, чтобы и цвет красный, яркий сохранить, и густоту. Если красный, значит, жидкий, а чтобы густой, варить долго надо, и джем получается коричневым… На консервных заводах, предполагаю, существует специальное оборудование, какие-нибудь загустители к тому же… Вы любите клубничный джем, Михаил Евгеньевич?
– Да, очень. Мне жена по утрам делает тосты, я намазываю их клубничным джемом и ем с какао!
У меня в голове словно какой-то взрыв случился. Я на мгновение будто потеряла сознание, а потом меня отпустило. Я замотала головой и все как-то сразу прояснилось. Я встала и подошла к настенному шкафчику, открыла его и достала круглую жестяную банку, на которой были изображены три девушки: шубки, муфточки, румяные щечки, падающий снежок… Три сестры из романа «Маленькие женщины».
Глядя на эту баночку, я словно услышала голос Марины.
«Какао… Роскошная банка! Расписана как! Прямо кадр из фильма «Маленькие женщины»! – «Там нет какао, купила банку из-за красоты». – «Значит, в нее можно что-то спрятать. Денежки, например… Хотя от кого тебе прятать-то? Сама себе хозяйка…»
Родионов следил за мной.
– Вы что, решили напоить меня какао? Что вы, дорогая моя Ларочка, это явно лишнее. Сейчас только чай, и все, спать!
– А у меня и нет какао.
С этими словами я открыла банку и поняла, почему ее содержимое не издавало никаких звуков: она была забита свернутой льняной салфеткой. Я осторожно извлекла матерчатый ком, положила на стол, развернула и увидела крохотную флешку.
– Не может быть… – прошептала я. – Марина как-то ска