…Меня тошнит от слова «творчество». Меня тошнит от творческих людей. И меня тошнит от Себя самого, потому что мне нравятся кое-какие книги и кое-какая музыка. Надеюсь, тем, кто сочинял все это, было нескучно…
…Зачем? Вот вопрос вопросов! Вопрос, стоящий в тупике всех начинаний, всех попыток улыбнуться и всех попыток зарыдать всерьез. И слава Богу!.. Зачем? Короткое слово, тяжелой, готовой обрушиться глыбой зависающее над моей рукой, вяло потянувшейся к перу. И над моей головой, поднявшейся к небу с глоткой, открывшейся для воя. И над моим телом, готовым содрогнуться в пароксизме почти сексуального удовлетворения… Я ненавижу писать, говорить, объяснять. Это проклятие моей природы, всего моего существа, не приспособленного для кайфа. Что это за кайф, для которого нужно еще что-то, кроме моего настоящего «я» – безмолвного и зыбкого, как солнечный свет?..»
Раздался звук открываемой двери, и Макс почувствовал себя неуютно. Ему вовсе не хотелось встречаться с тем, кому принадлежала эта квартира. Однако тяжелый день, по всей видимости, еще не закончился.
В комнате появился высокий тип с красивым лицом и жестким оценивающим взглядом. На нем был костюм канареечного цвета, галстук с бриллиантовой заколкой и туфли на тонкой подошве, из чего следовало, что на улице его ждала машина. Казалось, он только что вышел из парикмахерской. Подбородок идеальной формы лоснился в электрическом свете.
Незнакомец бросил на Максима неприветливый пренебрежительный взгляд и сел в свободное кресло, закинув ногу за ногу. Видимо, он был слишком крут, чтобы снизойти до разговора. Голикову приходилось встречать таких придурков, считавших себя солью земли. От тех семерых, напавших на него под фонарем, этот отличался только чуть большей утонченностью в манерах и одежде.
Он закурил сигарету «Мальборо» с «легким» табаком, выпуская вверх тонкие струйки дыма. На его указательном пальце мерно раскачивался серебряный брелок в форме египетского креста «анх», символизировавшего таинства загробной жизни. Эта деталь совершенно не вязалась со всем остальным.
Из ванны появилась Ирина. Она переоделась в длинный халат; волосы были собраны на затылке. Она смыла остатки косметики, но, по мнению Макса, не стала от этого менее красивой.
Но теперь была хорошо видна свежая рана на левой стороне лица. Из нее все еще сочилась кровь. Даже незначительное сокращение лицевых мышц причиняло девушке боль.
– А, это ты… – растерянно сказала она, увидев человека в ослепительно-желтом костюме.
– Кто это? – буркнул тот, даже не взглянув на нее. Ирина присела на узкий диванчик и устало откинула голову на спинку.
– На меня напали. Он помог мне и привез сюда.
Человек в канареечном костюме еле заметно зевнул.
– Разве я даю тебе мало денег на тачки?.. Кто напал? Скажешь Ягненку, он с ними разберется.
– С ними уже разобрались. Незнакомец недоверчиво посмотрел на Голикова и хмыкнул.
– Тогда я плачу за услуги. Сотни хватит? Макс не понимал, к кому он обращается.
– Слушай, Виктор, – тихо сказала Ирина. – Меня порезали. Бритвой.
– Да ну? – тот, кого назвали Виктором, впервые проявил некую заинтересованность. Он встал и подошел к девушке. Взял ее за подбородок и развернул лицом к свету. Несколько секунд он с брезгливой гримасой рассматривал рану, потом налил себе грамм пятьдесят коньяку в бокал со следами помады.
– Ты поедешь со мной, – бросил он Максу. – Поможешь найти этих уродов. Я хочу, чтобы они извинились.
– В другой раз, – сказал Голиков. Виктор повернулся к нему с недоуменным видом, как будто не поверил своим ушам.
– Я же сказала – извиняться уже некому! – раздраженно крикнула Ирина.
– Тсс-с-с, – произнес Виктор с очень нехорошей усмешкой. С его сигареты упал столбик пепла и рассыпался по ковру. – В любом случае, товар испорчен, и ты должна понимать это. Завтра освободишь хату. Ключи отдашь Майку.
Он загасил недокуренную сигарету в бокале с остатками коньяка и направился к выходу. Из темного коридора появилась его рука. Указательный палец был направлен на Максима.
– Тебя я запомнил, – сказал Виктор и закрыл дверь. Голикову вдруг стало жарко. Меньше всего ему были нужны дополнительные неприятности. Снаружи донесся визг шин отъехавшей машины.
– Твой факер? – спросил он у Ирины. Та не поняла и закрыла глаза ладонью. Макс догадался, что она беззвучно плачет. Когда тишина стала нестерпимой, он нарушил ее вопросом:
– К кому ты переедешь?
– Не знаю, – зло бросила она.
– Тогда я пошел, – сказал Голиков, сворачивая дневник Строкова в трубку и пряча его в карман. Дискеты он собирался вытащить из сумочки в коридоре, но обнаружил, что та исчезла.
– Подожди, – голос девушки остановил его возле двери. – А мне куда деваться?
«Это твои проблемы», – хотелось ответить Максу и побыстрее исчезнуть из этой квартиры, ставшей вдруг очень враждебным местом, но что-то помешало ему так поступить. Не сострадание и не жалость. Даже не комплекс «настоящего мужчины». Наверное, ему понравилось, что она не ныла по поводу своей навеки испорченной вывески. Кроме того, он чувствовал, что общая тайна и недавно совершенное убийство связывают их сильнее, чем ему хотелось бы. Шок пройдет – и тогда одно слово этой женщины может погубить его.
– …Вообще-то, я живу один, – сказал он, не глядя на нее. – Завтра ты сможешь перевезти свои вещи.
– Я не хочу оставаться здесь сегодня. И у меня очень мало своих вещей.
Она была права. Все ее вещи поместились в большую сумку. Перед тем, как выйти на улицу, Максим выглянул из подъезда. Любая из машин, припаркованных возле дома, могла принадлежать Виктору. Отбросив бессмысленную осторожность, парочка отправилась к ближайшей станции метро. Денег на такси у Макса уже не хватило.
Глава четырнадцатая
Один из малых спутников Сатурна – Янус.
За пять миллиардов лет существования Солнечной системы приливное ускорение, создаваемое на Янусе планетой-гигантом, затормозило его вращение, и теперь он был повернут к Сатурну одной стороной. Другая сторона периодически слабо освещалась маленьким шариком Солнца. Поверхность спутника была покрыта водяным и метановым льдом.
Ледяное королевство, погруженное в вечные сумерки. Неизменное господство зимы. Страна уснувших фей и мертвых гор. Таким увидел этот осколок тверди первый человек, нашедший загадочную усыпальницу в километровой толще.
Но человеку снилось и другое – то, что находилось по ту сторону физики и логики. Это место было спящим телом Януса – демона дверей, входов и выходов. Двери вели вовне и внутрь усыпальницы; двуликий кошмар был обращен в обе стороны – к тому, кто прятался, и к тому, кто искал. В глубине этого кошмара была спрятана тайна прошлого и будущего.
…И был темный, неразличимый остров в застывшем океане, где двигались лишь частицы света и края теней… Гигантская полость внутри острова могла присниться только сумасшедшему астроному, но теперь ее заполняла субстанция беглеца. Саркофагом ему служила вся планета. Идеальное убежище – до тех пор, пока слуги герцога не найдут его… или ребенка.
– Уходи!.. – попросила благодарная тьма, и Саша с трудом оторвался от созерцания двуликого Януса.
Неудивительно, что кошмар отравил чувства Седого. Художник был гораздо более впечатлительным, чем слепой мальчик, и это погубило его.
Глава пятнадцатая
Он проснулся в кресле. Беззвучно мерцал экран телевизора. Макс вспомнил, что смотрел его далеко за полночь. В местных ночных новостях прошло сообщение о трех трупах с огнестрельными ранениями, обнаруженных в районе «Пролетарской».
Потом ему снился какой-то сон, почти кошмар – о слепом ребенке, которого он искал в пустой гостинице. Конечно, он не мог сказать, зачем ему нужен был этот мальчик, и даже – был ли мальчик вообще… Макс бродил по бесконечным полутемным коридорам, поднимался и опускался с этажа на этаж. Везде были двери, двери, двери. Слишком много комнат, чтобы обыскать их за всю жизнь. Иногда он слышал слабый отзвук детских шагов, как будто ребенок, играя, убегал от него…
Он вздохнул. Дурацкое место. Хорошо, что его не существует в действительности. «Нужно будет взять отпуск, сменить обстановочку», – подумал Голиков и повернул голову направо.
Ира спала на диване, закутавшись в плед. Сейчас она выглядела очень юной, беззащитной и не вызывала у него желания. Ее лицо казалось фарфоровым. На краях разреза запеклась кровь.
Он вышел на кухню и стал варить кофе. За окном занимался унылый рассвет. Мысли текли вяло и беспорядочно, как грязные талые воды по тротуарам. Макс думал о том, зачем Виктору могла понадобиться сумочка любовницы. Тот взял ее не ради помады, пудры или даже кошелька… Максим вспомнил о брелке в форме символа «анх». Теперь уже Виктор не казался ему случайно попавшимся на пути богатым болваном.
Голиков снова взял в руки дневник Строкова. Хлебнул обжигающего кофе и раскрыл тетрадь. На этот раз страница начиналась со стихов, написанных в новогоднюю ночь.
«…31.12. 23 часа 47 минут – 1.01. 01 час 28 минут.
Он не хочет сойти с ума. Он вдруг увидел, что достиг середины черного сердца. Внутри у него ревущая тишина, снаружи – погребальная музыка свадебных маршей. Город – затемненный корабль, неизбежно плывущий к омертвелому айсбергу.
Смотрю в дыру, из которой дует ветер. Ожившее чучело в темноте движется к нейтральной полосе. В куче тряпья тоскливо бьется голодный ветер, не находя дрожащего тела… Город сквозных течений воздуха, трупного запаха, лилового света. Крысы на задворках пережевывают новый день. Еще ниже уровень холода, падает ртуть, неприкаянный взгляд скользит по лысому миру. Если замерзнешь – спускайся вниз! «Сколько можно жить?» – спрашивает сморщенное существо из шезлонга. Одно и то же, одно и тоже… Движение в нескончаемом тумане. Растекается ночь, падают руки. В моих перепонках бьется ветер. Все сильнее рвется пространство… Смотрю в глубину шезлонга – моя мертвая жена улыбается какому-то солнцу… Неужели ты, крыса, не чувствовала? Мы давно идем ко дну…»