Мы проезжаем мимо поворотов на Гатчину, Тосно, Кириши.
«Только побыстрее, пожалуйста».
Новгород, дорога на Боровичи.
«Убей ее и двигайся дальше».
Оксана кладет ладони мне на щеки и мягко поворачивает мою голову к себе.
– Слушай, – тихо, чтобы не слышали остальные, шепчет она. – Я расскажу тебе историю. О моей матери. Ее звали Надежда. Она выросла в деревне неподалеку от города Новозыбкова, ее родители когда-то переехали туда из Чувашии. Мать была красавица-чувашка – высокий лоб и длинные черные волосы. Что-то в ее глазах – или, может, в изгибе бровей – придавало ее лицу удивленный вид. Когда ей было пятнадцать, случилась чернобыльская авария, а это – в ста пятидесяти километрах. Ветер принес радиацию на северо-восток, в Новозыбковский район, и всю деревню эвакуировали. Потом она стала частью закрытой зоны.
Я точно не знаю, как мать оказалась в Перми. Может, ее отправили туда к родственникам. В двадцать два она вышла замуж за отца, а через год родилась я. Я была смышленым ребенком, и не знаю уж откуда, но мне всегда было известно, что мать больна и скоро умрет. Я ненавидела ее за это, за ту печаль, которую она мне причиняет, и мне иногда снилось, что ожидание ее смерти позади, и все уже кончено. Она выглядела такой беспомощной, такой уязвимой, и это тоже меня злило, поскольку я знала: это неправильно. Она должна заботиться обо мне. Учить меня всяким вещам, которые мне надо знать.
Она иногда целыми днями не вставала с постели, и отцу приходилось оставаться дома, готовить мне еду. Он служил армейским инструктором и понятия не имел, как обращаться с маленькой девочкой. Поэтому он обучал меня тому же, чему и своих людей – как воевать и как выжить. Ярче всего мне запомнилось, как мы зимой пошли с ним в лес и поймали в силок зайца. Мне было лет шесть. Он заставил меня собственноручно убить его и освежевать, а потом мы приготовили этого зайца на костре в снегу. Я ужасно гордилась.
Потом через какое-то время мать сказала, что ей лучше, и повезла меня в Кунгурскую ледяную пещеру. Для меня это был настоящий праздник. Отчасти – сама поездка, но главное – я целый день провела с матерью. На меня даже надели новое пальто – стеганое, из розового нейлона, с капюшоном, на молнии.
На центральном вокзале мы сели на автобус. Ехали часа два, в Кунгуре пообедали в кафе. Гамбургер с картошкой фри, кока-кола – настоящее лакомство. Я не знала, что нас, собственно, ждет в этой пещере. Представления не имела, что это такое – пещера, а то, что она ледяная, как-то не интриговало – лед у нас и так шесть месяцев в году. Поэтому, когда мы спустились под землю, я была совершенно не готова. Мы шли по мощенной камнем дорожке, и мне казалось, что она ведет в какое-то потайное сказочное царство. С потолка пиками свисали огромные сосульки, вокруг – сверкающие ледяные колонны и водопады, бассейны чистые, как стекло. Все это было в красочной подсветке. «Это волшебство?» – спросила я у матери. «Да», – ответила она. Потом, когда мы уже ехали в автобусе назад, я спросила, не может ли эта магия ей помочь, и она ответила, что возможно – не обязательно, но возможно – так и будет.
Она умерла через пару недель, и я потом много лет точно не знала – вдруг я все это нафантазировала или увидела во сне? Но я понимала одно: некоторым волшебство помогает – кинозвездам, моделям, – но не простым людям, вроде моей семьи. Когда мать умерла, я не плакала. Я не могла. – Оксана на пару мгновений замолкает. – Я никогда и никому не рассказывала эту историю.
– Правда?
– Да. Во всяком случае, мне так кажется. Это все было настолько давно. А теперь положи голову мне на плечо и спи. До Москвы еще три часа.
– Вчера, – шепчу я, – ты была готова ради меня умереть?
– Спи, pupsik.
Когда я просыпаюсь, уже темно, а наша машина еле тащится в пробке через какие-то промышленные окраины. Дорога под колесами – сплошная взбитая каша из грязи. Антон сворачивает с шоссе за указателем с надписью «Раменки».
– Получше? – спрашивает Оксана.
– Точно не знаю. Может быть.
– Отлично. Надо поесть. – Она пинает спинку водительского сиденья. – Алё, козлы, мы жрать хотим. Какие у нас планы на ужин?
Ричард и Антон переглядываются.
– Антон, жаборылое ты мудло, я к тебе обращаюсь! В какой ресторан ты нас ведешь? Надеюсь, он ох…ный?
– Она все время такая? – спрашивает Ричард Антона.
– Да, она всегда была дегенератка. Хотя одно время вела себя приличнее.
– Отсоси, сука! С тем временем покончено. Куда мы едем?
– Туда, где сможем цивилизованно побеседовать с глазу на глаз, – отвечает Ричард. – Нам предстоит вместе работать. Нельзя, чтобы проект дал трещину из-за личностных проблем. Он слишком важен.
Мы молча петляем по задворкам, а я сижу и слушаю мягкое постукивание «дворников» и шипение слякоти под колесами. Уличное движение в этом городе – сплошной хаос, и, стоило нам проехать МГУ и пересечь реку, как мы снова вынуждены ползти в пробке. Последняя пара сотен метров занимает у нас чуть ли не полчаса, но в итоге мы, наконец подъезжаем к массивному сталинскому дому. Его серый, прорезанный арками фасад тянется вдоль всей улицы.
Мы выбираемся из машины и разминаем затекшие конечности. Безличная необъятность здания внушает мне ужас. Высоченные башни уходят в ночное небо и теряются там. Я стою рядом с Оксаной, в спине – пульсирующая боль, и тут прямо передо мной что-то просвистывает, раздается громкий треск, в мое лицо летят сверкающие осколки. Оксана хватает меня за руку и затаскивает в арочный проем.
– Что за…
– Сосулька, – объясняет она, и я, протерев очки, теперь вижу в снегу обломки – ледяные глыбы, некоторые – величиной с детскую голову.
– Ни хрена себе!
– Да. Здесь надо поглядывать вверх.
Лара вылезает из «Мерседеса» и вразвалку подходит к нам, ухмыляясь.
– Что, опять в миллиметре от виска?
Я не отвечаю. Не могу. В данный момент образ летящего с небес ледяного копья абсолютно не кажется чем-то из ряда вон выходящим.
Антон соскакивает с водительского сиденья, окидывает нас с Оксаной раздраженным взглядом и запирает машину.
– Хватайте свои вещи и – за Ларой, – приказывает он. – И чтобы никакого дерьма. Она будет только рада, если у нее появится повод вас пристрелить, я это точно знаю.
– У них появится повод.
Вслед за Ларой мы попадаем в огромный, тускло освещенный двор со множеством проходов в разных направлениях. Мраморные колонны, элементы классической архитектуры, какие порой можно увидеть на международном вокзале, но общее впечатление от всего этого – безрадостное. Порой нам попадаются закутанные в зимнюю одежду люди, но никого из них, видимо, не смущает, что у Лары – снайперская винтовка и автоматический пистолет. На снегу – тропинка из следов, ведущих к ближайшему лифту, но Лара, миновав ее, ведут нас к небольшой нише и набирают на настенной панели код. Отъехавшая в сторону дверь скрывала за собой лифт из стекла и стали, который на тошнотворной скорости несет нас на двенадцатый этаж.
Мы оказываемся в мягко освещенном холле, где окна с бронированными стеклами и огромный тигр кисти Сальвадора Дали. Мы видим двери справа и слева и слышим тихое, зловещее жужжание – то ли системы кондиционирования, то ли где-то работает какое-то оборудование. Москва-река вдали за окнами вьется среди заснеженных парков и продуваемых ветрами набережных.
Лара касаются кнопки у правой двери, нас впускает молодой человек в полувоенной форме и ведет по коридору, увешанному абстрактными картинами в кремовой, алой и ярко-красной палитре – резкие мазки на них столь сильно напоминают ножевые раны, что шов на моей спине тут же начинает ныть. По дороге нам попадаются несколько мужчин и женщин в деловых костюмах. Лара впускают Оксану в одну из комнат, а меня демонстративно ведут в другую. Комната выкрашена в голубино-сизый цвет и почти ничем не декорирована, кроме бронзовой пантеры на ореховом ночном столике.
– Боюсь, лишние тапочки и халат в сервис не входят, – кисло произносят Лара. – Мы не ожидали, что ты выживешь. Через час ужин, мы за тобой придем.
Я сажусь на кровать и устраиваюсь поудобнее. Спина теперь просто вопит.
– Здесь есть врач? Ты можешь позвать?
– Болит?
– Да.
– Покажи.
В ответ я стягиваю через голову свитер, задираю футболку и поворачиваюсь спиной.
– Угу, похоже на воспаление. Почему ты ей так нравишься? – произносит она после паузы.
– Оксане? Честное слово, не знаю.
– Все время, даже в постели – Ева, Ева, Ева, Ева. Ужасно бесило. Мы пытались тебя убить уже дважды.
– Я заметила.
– «Умри, но не сейчас». Смотрела этот фильм?
– Нет.
– Розамунд Пайк, вся из себя суперкрасотка. Пирс Броснан тоже ничего. Как думаешь, мы могли бы сняться в фильме про Бонда?
– Несомненно. Там всегда есть какой-нибудь ненормальный русский с короткой стрижкой и крутой пушкой.
Лара смотрят на меня с сомнением.
– Ладно, сейчас кого-нибудь поищем.
Не проходит и десяти минут, как появляется врач. Деловитая молодая женщина в российской военно-морской медицинской форме с чемоданчиком, полным всяческих инструментов. Она тыкает в шов, щупает лимфатические узлы и дает мне две упаковки лекарств – антибиотик и болеутоляющее. Она не спрашивает, откуда у меня явно огнестрельная рана, но зато интересуется швом.
– Никогда такого не видела. Обметочный шов. Впрочем, аккуратная работа.
– Это моя девушка, – объясняю я. – После школы ей нечасто доводилось держать иголку с ниткой.
– А что это за следы на шее? Похоже на укусы.
– Это они и есть.
– Тоже ваша девушка?
– Угу.
– Что ж, дело ваше. Но соблюдайте осторожность.
Я стучусь к Оксане. Она только что из душа и закутана в белый банный халат. Торчащие в разные стороны волосы и влажная розовая кожа – она сейчас похожа на ребенка.
– Ты знаешь, что это за место? – спрашиваю я. – Может, Константин или еще кто-нибудь упоминал?