ельдмаршала Суворова, которые наверняка были любимой цитатой в бывшем полку Антона.
– Точно, – подтверждает Антон. – «Тяжело в ученье – легко в бою». Это было написано краской на двери командира.
– Завтра в полдень выезжаем, – продолжает Ричард. – Куда едем – узнаете в свое время. Сегодня надо разобраться с материальным обеспечением и документами. С вас снимут мерки, чтобы подобрать одежду и снаряжение, вас сфотографируют на паспорт, ну и тому подобная карусель. Это довольно напряженный график, но наши люди привыкли работать в авральном режиме. Ваши документы, одежду и ручную кладь доставят в течение суток. Оружие уже ждет вас там, где будут проходить тренировки.
Я слушаю с растущим недоверием. Не знаю, что там задумали Ричард с «Двенадцатью», но я согласилась участвовать в этом ради Оксаны и в силу отсутствия выбора. Я не могла себе вообразить, что Ричард и Антон, которые знают про меня все, проявят столь самоубийственную недальновидность и поручат мне нечто большее, чем роль статистки. Пару дней в баллингтонском тире едва ли можно считать серьезной подготовкой. Я умею разбирать и чистить табельный «глок», умею стрелять, но этим все и ограничивается. Всю свою профессиональную жизнь я просидела за столом. Я очкарик. Какую лепту могу я внести в операцию, требующую «беспримерной отваги и высочайшего технического мастерства»? Я буду лишь обузой, и всякий, кто думает иначе, – псих. Но ведь Ричард, тем не менее, пригласил меня на этот брифинг.
День тянется медленно и тоскливо. Оксана – вне пределов досягаемости, она даже не смотрит на меня. Вместо этого она вяло флиртует с Чарли, прежде убедившись, что я это вижу, или глазеет в окно. Несмотря на климат-контроль, атмосфера здесь спертая и гнетущая. Мы все на нервах. За окном целый день падает снег, но – пусть на улице сейчас и мороз – я бы отдала все, чтобы оказаться там, подышать чистым холодным воздухом. Однако об этом не может быть и речи. Нам нельзя даже открыть форточку.
Ужин, как и вчера, выше всяких похвал, но у меня нет аппетита, а от запаха полусырого мяса и сдобренной кровью подливки просто воротит. Зато я приговариваю чуть не целую бутылку дорогущего «Шато Петрюс» – я даже помыслить не могла, что когда-нибудь его попробую. Ричард снисходительно наблюдает, как я наливаю пятый бокал.
– «Петрюс» – неофициальное брендовое вино «Двенадцати», – отмечает он. – Так что ты идеально вписываешься.
– О, несомненно, мне не терпится продегустировать вагон и маленькую тележку этого дерьма, – произношу я шлюшьим голоском. – В смысле, если выживу.
– Выживешь, – отвечает он. – Тебя очень трудно убить. И это – то, что мне нравится в тебе больше всего.
– Да ничего тебе во мне не нравится, – говорю я и агрессивно наклоняюсь к нему, пошатываясь и слегка проливая красное вино на белую скатерть. – Я нужна тебе только из-за моей девушки. Будем здоровы!
Он улыбается.
– А она – и вправду твоя? В смысле, девушка. Похоже, ей неплохо и с Ларой или как там ее нынче зовут?
Я вижу, о чем он. Через стол от меня Оксана, не отрывая взгляда от Чарли, играет с их рукой, и они обе покусывают друг дружке кончики пальцев.
– Я бы обеспокоился, будь это указательный палец, который на спусковом крючке, – произносит Ричард, но я уже вскочила со стула и нетвердой походкой обхожу стол.
– Надо поговорить, – обращаюсь я к Оксане.
– А она, может, занята.
– Отвянь, Чарли. Оксана, ты меня слышала.
Она смиренно следует за мной. Полагаю, больше из любопытства.
Захлопнув за нами дверь, я отвешиваю ей такую звонкую оплеуху, что она, выпучив глаза, застывает на пару секунд в шоке.
– Кончай, ладно? Кончай с этой мордой утюгом, с этой херней с Чарли, с тем, что ты ведешь себя, как полнейшая, абсолютнейшая сука!
Ладонь теперь горит, а шов на спине – такое ощущение, что он лопнул. Оксана приходит в себя и бросает мне лукавую полуулыбку.
– Ты же знала, во что ввязываешься, если ты со мной. Знала лучше, чем кто-либо другой.
– Иди на хер, Оксана. Это все неубедительно. Нельзя шагать по жизни и постоянно приговаривать: я, мол, такая как есть, и точка. Ты достойна большего. Мы достойны большего.
– Правда? А вдруг мне нравится быть такой, какая я есть. Вдруг я не хочу быть человеком, какого ты себе нафантазировала. Такая мысль закрадывалась к тебе в голову?
– Еще как закрадывалась. Каждый день. Каждый божий день с тех пор…
– С тех пор, как ты отказалась от всего ради того, чтобы быть со мной? Ты что, сейчас снова затянешь эту волынку? И вот что я скажу тебе, Поластри, это ни фига не сексуально!
– Наплевать. Мне уже все равно.
– Бу-га-га! Какая киска!
Я подхожу к окну и смотрю на фигурки внизу, пригибающиеся навстречу ветру со снегом.
– Слушай, – говорю я. – Единственная причина, почему я здесь, единственная причина, почему я вообще до сих пор жива, состоит в том, что Ричарду и Антону кажется, будто я тебе небезразлична. Им нужна ты, и поэтому они держат тут меня. Но знаешь что? Я, пожалуй, скажу им, что они ошибаются, и что тебе на самом деле на меня насрать. Тогда они преспокойно выпустят пулю мне в затылок, и никаких проблем. С меня довольно.
– Ева, я никогда не говорила тебе, что мне на тебя наплевать. Прошлой ночью…
– Что прошлой ночью?
– Ты же слышала, что я сказала.
– Ты сказала, что любишь меня.
– Именно!
– А потом ты запаниковала. Стала думать, будто теперь у меня есть какая-то власть, которую я смогу использовать против тебя. И ты не захотела довериться мне, не захотела взаимности, а решила отвернуться от меня – как обычно.
– Ты ведь все придумала. Сгребла в кучу все свои теории. Но знаешь что? Это не делает тебя неравнодушным ко мне человеком. Ты просто встаешь в хвост длинной очереди мудаков, которым всю жизнь, с самого моего детства, не терпелось залезть мне в мозги.
– Я просто пытаюсь тебя понять.
– А вот и не надо этого делать. Ты понимала меня куда лучше до нашего знакомства, когда я была просто самым, б…, жутким существом, какого ты могла себе вообразить. Монстром, объектом охоты. Продолжай в том же духе, и сильно не ошибешься.
Я поворачиваюсь к ней лицом.
– Оксана.
– Что?
– У нас тут еще одна ночь. Две, в лучшем случае. А что дальше – фиг знает. – Я беру ее за руку выше локтя. Я чувствую, как подрагивают мышцы под тонким свитером, и вижу взгляд бездонных серых глаз, от которых не оторваться. Я провожу пальцем по шраму на ее губе и слышу, как в ответ робко дрожит ее дыхание. – Есть только сейчас – ты сама так сказала. А ты – это все, что у меня есть, и все, чего я хочу.
Она хмурится, словно пытаясь припомнить что-то далекое.
– У меня нет чувств, как у других людей. Мне приходится симулировать. Но любовь у меня есть – своеобразная, моя. Наверное, она не такая… – Оксана слегка пожимает плечами. – Но она настоящая.
– Я знаю.
Она отводит взгляд в сторону, и я вдруг замечаю проблеск слез. В поцелуе я пробую эти слезы на вкус.
– Извини, – говорит она. – Я сейчас вообще никакая. Просто трахни меня, о’кей?
Глава 8
Cледующим утром выдают одежду. Коробки с утепленными куртками и парками, зимними шапками, брюками, термобельем, обувью. Никакого показного шика, но все – брендовое и, очевидно, весьма дорогое. Еще – каждому по чемодану на колесиках размером с ручную кладь и по папке с неновыми российскими загранпаспортами, водительскими правами, кредитками и прочими документами.
– Как думаешь, куда мы отправляемся? – спрашивают меня Чарли.
– Может, на Гавайи?
Выезжаем мы в полдень. Выйдя из лифта в своих дизайнерских нарядах, мы шагаем за Ричардом через бесконечные холлы, и ни одна живая душа не обращает на нас внимания. Словно мы группа элитных туристов или компания богатых русских в отпуске. На улице – прекрасный мороз, и я поворачиваюсь навстречу ветру, чтобы ощутить снежинки на лице. Но это длится всего лишь мгновение, поскольку мы сразу залезаем в «Порше SUV» с тонированными стеклами. За рулем – Антон, рядом – Ричард, а мы сидим сзади, я – между Оксаной и Чарли.
Мы едем на северо-запад по указателям, ведущим к аэропорту Шереметьево. Видимость ограниченна, а гололедица на дороге – весьма коварна. На обочине появляются силуэты разбитых машин, мигающих аварийными сигналами. Я нервничаю, но рада, что рядом – Оксана. Более того, пусть это и ненормально, но я рада даже тому, что рядом – Чарли.
Мы проезжаем под МКАД, и тут дорогу нам преграждает полицейская машина с включенными маячками.
– Ч-черт! – бормочет Антон, останавливая «Порше» в луже слякоти. – Что еще?
Настойчивый стук пальца с пассажирской стороны, и Ричард опускает стекло. Лицо офицера за шлемом и щитком не разглядеть, но, судя по эмблеме на рукаве, он из ФСБ. Впереди стоят такие же, как наша, машины. Некоторым водителям и пассажирам приказали выйти, и они, взяв документы, направляются к бронированному фургону с зарешеченными окнами и эмблемой ФСБ, припаркованному на обочине.
– В чем проблема, лейтенант? – спрашивает Ричард офицера, а внутрь машины тем временем задувает ветер и залетает снег.
– Проверка. Будьте добры, паспорта.
Мы протягиваем ему документы, он внимательно их изучает, вглядываясь в каждого по очереди. Потом возвращает все паспорта, кроме моего.
– Выйдите, пожалуйста, – обращается он ко мне, указывая рукой в перчатке на фургон.
Снаружи морозец. Натягивая капюшон парки на голову, я становлюсь в очередь к фургону.
– Наверно, ищут кого-то важного, – обращаюсь я к женщине пенсионного возраста в розовом шерстяном платке.
Она с безразличным видом пожимает плечами и притоптывает ногами по снегу.
– Они вечно кого-нибудь ищут. Просто останавливают машины наугад.
Наконец моя очередь. Я забираюсь по лесенке в фургон и, оказавшись внутри, пару секунд щурюсь. После снежной белизны там вдвойне темно. Напротив меня на металлических лавках сидят два офицера, а третий – слева в тени. Он подает сигнал, и те двое уходят.