а.
– Чарли. Нас зовут Чарли. Если уж мы говорим о работе в команде.
Молчание. Стиляга с Имбирем обмениваются ухмылками.
У Антона вид – словно он проглотил пчелу.
– Ладно, пусть будет Чарли. Теперь дальше. Мы разобьемся на две группы. Каждая будет состоять из корректировщика и стрелка. Удобный момент для удара будет очень кратким, так что роль корректировщика в этом проекте – решающая. Стрелками будут Вилланель и … э-э-э… Чарли. Корректировщиками – Ева и я.
– А что не так с этими двумя героями? – интересуется Оксана, махнув большим пальцем в сторону инструкторов. – Если они, б…, такие все из себя крутые, то на кой хрен нужны мы?
Во взгляде Антона – тихое отвращение.
– Стиляга и Имбирь ушли со сцены. Они предпочитают делиться мудростью с новыми кадрами.
– То есть риск настолько огромен, – произносит Оксана с ухмылкой.
– Я не собираюсь врать вам и говорить, что это не так. Это в самом деле чрезвычайно опасно. И поэтому подготовка – наше всё. У нас есть неделя, чтобы полностью сосредоточиться на этой задаче. Здесь нет вай-фая, поэтому никаких активных связей с внешним миром. Единственное, чем мы будем здесь жить и дышать, – наша миссия. Тяжело в ученье – легко в бою.
В этот миг все мои надежды рушатся. Связаться с Тихомировым – нереально, и к тому же у меня нет ни единой зацепки, чтобы понять, кто будет целью – ну или целями, – так что думать о связи бессмысленно. Более того, Антон явно не собирается раскрывать нам детали операции до самого последнего момента. А может, ему они тоже неизвестны. Тот факт, что нас привезли аж в Северное море, а не на какой-нибудь режимный объект в России, показывает, насколько серьезно «Двенадцать» относятся к тому, чтобы наружу не просочилось ни слова. Мы ограничены этой крошечной, изолированной, побитой штормами платформой, не имея ни малейшей возможности сбежать или как-то контактировать с внешним миром.
– Группы будут заниматься раздельно, – продолжает Антон. – Мы с Вилланель занимаемся у Стиляги, а Чарли с Евой – у Имбиря. Участникам запрещено обсуждать свою миссию с членами другой группы. Жить вы будете в отдельных помещениях, три помещения – в северной части платформы, три – в южной, и никакого сожительства. – Он бросает злобный взгляд на нас с Оксаной. – Это не просьба, это – приказ.
Глядя на Антона с его неестественно бледными глазами, волчьей челюстью и тонким, брезгливым ртом, я не могу не содрогнуться. Он – из тех самцов, чья мизогиния укоренилась столь глубоко и столь основательно, что стала чуть ли не базовой для их натуры характеристикой. С мужчинами он всегда знает, как себя вести. С Ричардом он слегка подобострастен, а со Стилягой и Имбирем обращается по-приятельски, но все же как начальник. Со мной ему тоже более-менее все ясно: я слишком большая трусиха, чтобы ожидать от меня неприятностей. А вот как быть с Чарли и Оксаной, он понятия не имеет: они обе ни капли не уступают ему в крутизне и не боятся это демонстрировать. Я поворачиваюсь к Оксане, но она бесстрастно глядит в пространство. Что она думает по поводу спальных условий, понять невозможно.
За брифингом следует приготовленный Стилягой ужин – теплая печеная фасоль с ветчиной из консервных банок. Все это время Оксана остается безмолвной, замкнутой и ни разу не удостаивает меня даже взглядом. Хоть это и ранит, но уже давно не удивляет. Я успела изучить ее циклы настроения. Мне прекрасно известно, что, когда я пожелаю ей доброй ночи, она поднимет взгляд и посмотрит куда-то сквозь меня. Так и происходит.
По вертикальной лестнице я спускаюсь с палубы в отведенное мне жилье. Это – будка с бетонными стенами во внутренней части северного крыла. В ней – металлические нары с отсырелыми матрасом и бельем и шкафчик с зимним обмундированием.
Я набираюсь решимости раздеться в этом холодильнике, но тут раздается стук в стальную дверь. Это Чарли.
– Итак, мы с тобой теперь – одна команда, – говорят они.
– Похоже на то. – Я сажусь на нары, развязываю ботинки и скидываю их с ног. – Как тебя разместили?
– То же самое, что у тебя, только в южном крыле, между Оксаной и Стилягой. Чем-то смахивает на Бутырку.
– Сочувствую, что к тебе прицепили такого корректировщика. Я понятия не имею, как это делается.
– Как у тебя с математикой?
– Вообще никак.
– Дело в том, что на корректировщике лежат все расчеты. Ну, там, дистанция, направление ветра, вот это всё. И наша безопасность тоже на тебе. Ты стоишь на стреме.
– М-да, ясно. А ты?
– А мы смотрим в прицел. И видим только этот кружок. Потом стреляем. Потом мы обе смываемся как можно быстрее. Как думаешь, кто будет целью?
– Не знаю, Чарли. Даже думать не хочу.
– Во всяком случае, не ты. Уже что-то.
– Да, не без того.
Чарли прислоняются к покрытой ржавыми подтеками стенке и складывают руки на груди.
– Ты скучаешь по ней? В смысле, по Оксане, когда вы не вместе?
– Ну-у. Да, скучаю. Даже сильно. Как жилось в тюрьме?
– Ужасно хреново. Одиноко. Дерьмовый секс.
– Боже мой, Чарли!
– Знаю. Но мы-то думали, что нам там сидеть всю жизнь. И когда нам сказали, что скоро выпустят, мы были на седьмом небе. И кстати, люди говорят, что «Двенадцать», мол, – патриархальная контора, но мы считаем, что они предоставляют реальные возможности женщинам и людям вне бинарной гендерной системы. Шанс на самореализацию и воплощение мечты. В нашем случае – в виде стрельбы по людям.
– Опасная работа.
– И мы превосходно с ней справляемся. Конечно, ты так не думаешь, но…
– Я никогда этого не говорила.
– Говорить не обязательно. Послушай, мы понимаем, что ты не сильно впечатлена тем, как мы дважды не смогли тебя убить, но дело, может быть, в том, что тут было много личного? Типа, мы знали, что ты нравишься Оксане, ну или что-то в этом роде, и поэтому не могли расслабиться. Ведь у нас тоже есть чувства, мы не робот Рэйчел из «Бегущего по лезвию».
– Да, Чарли, понимаю.
– Но объясни нам, как ты вообще оказалась с женщиной? В смысле, ведь ты же жила с мужем? Как там его, Нико? Оксана всегда называла его «польским козлом».
– Он не козел, он хороший человек – но да, так и есть.
– И все было нормально?
– Ну-у. Да.
– И что же случилось? Ты проснулась однажды утром и сказала: нахрен все это дерьмо, хочу киску? Так?
– Нет, совсем не так.
– Так как же? Расскажи.
– Думаю… Боже, тут все так сложно. Ладно. Начнем с того, что Оксана – ее тогда звали Вилланель – меня просто очаровала. От тогдашней работы руки опускались, было ощущение, что она ведет в никуда, и тут вдруг появляется эта женщина, которая не подчиняется никаким правилам, которая на ходу сама сочиняет жизнь, которая творит любую херню, какую заблагорассудится, и выходит сухой из воды, и поначалу меня это бесило, поскольку моя собственная жизнь была настолько… была совсем не такой. «Да как она смеет?» – думала я. Я негодовала. Но потом, мало-помалу, меня начало восхищать ее мастерство, ее хитроумие, да и вся эта игра, которую она ведет. Это стало очень личным. Очень интимным. Помнишь браслет, который она купила мне в Венеции?
– Еще бы не помнила. Мы были готовы ее придушить.
– Знаю. А ведь на тот момент мы с ней еще даже ни разу не встречались.
– Переходи к сексу.
– Секс был вообще ни при чем. В то время.
– Секс всегда при чем.
– Тогда зачем ты меня расспрашиваешь?
– Потому что, б…, мы ревнуем. Потому что хотим вернуть ее.
– Чарли, спустись на землю. Думаешь, кому-то из нас позволят просто уйти? Думаешь, будет, типа, «стали жить-поживать»?
– А ты так не думаешь?
– Нет. Если провал, мы погибнем. Если успех – и если наша цель настолько высокого полета, как говорят, – мы все равно погибнем, поскольку никто не захочет, чтобы мы шлялись по миру и трепали языком.
– Но зачем нам что-то рассказывать? Мы будем молчать, ты тоже, Оксана – тем более. Просто будем дальше работать на «Двенадцать».
– Чарли, если ФСБ услышит хотя бы полслова, что мы в этом замешаны, ты не успеешь произнести «Бэйлиз», как уже будешь сидеть на допросе в лефортовской камере. А там мы заговорим, можешь мне поверить. Там любой заговорит.
– Мы любим «Бэйлиз», это лучший напиток в мире. И извини нас, конечно, но мы все равно хотим, чтобы Оксана вернулась к нам. Нет, ну в самом деле – что у вас с ней общего? Ничего. И сегодня вечером. Она с тобой даже словом не обмолвилась. Одной тебя, Ева, ей мало.
– Иди спать, Чарли. Я устала. Завтра увидимся.
Рано проснувшись, я сползаю вниз по лестнице в уборную, которую Антон упорно называет «гальюном». Она крошечная, но уединенная, и в ней есть душ с пресной водой, нагреваемой от генератора. Окутанная паром, я тороплюсь насладиться горячей водой, которую позволяю себе включить на минуту с небольшим. Подозреваю, что основную часть дня мне предстоит провести на собачьем холоде.
Вместе с Чарли и Имбирем, приземистым, лысеющим валлийцем с белозубой улыбкой, мы завтракаем сэндвичами с беконом и чаем.
– Чудный выдался день для занятий, – ухмыляется он, а снаружи тем временем завывает ветер, проносясь по палубе.
Он ведет нас почти к краю платформы, где примерно в десятке метров друг от друга стоят две конструкции из бензиновых бочек и брезента – импровизированные укрытия для стрельбы. Под брезентом лежит плоский матрас, а на нем – снайперская винтовка, оптический прицел, металлическая коробка с патронами и непромокаемый рюкзак. Самый край платформы – метрах в двух от нас, если не меньше. Внизу кипит и пенится море, ударяясь волнами в бетонные опоры.
– Теперь устроимся поудобнее. Ты, Чарли-девочка, на винтовке. Ты, Ева, сзади справа, а я приткнусь слева. Ну что, уютно?
Я вижу, как Чарли напрягаются, когда их называют «девочка», но потом нехотя расслабляются. Мы занимаем свои места на матрасе. Сидеть почти впритык к Имбирю и Чарли стремно, но зато не на ветру. Здесь все равно довольно холодно, и моя спина начинает жутко ныть. Интересно, успею ли я избавиться от этого шва при жизни?