– Что скажешь? – трепетно спросила Ингрид.
– Такая площадка имеется в каждом европейском городе, – пожал плечами Бондарь. – Они совершенно идентичны. Хоть в Австрии, хоть в Швеции, хоть в Финляндии.
– Но такой ратуши, как в Таллинне, нет больше нигде.
Имелось в виду мрачное каменное строение с вертикальными щелями окон. Оно походило на громадный сарай под остроугольной черепичной крышей. К торцу здания лепилась башня, высокая и тонкая, как фабричная труба. До половины она была забрана строительными лесами и полиэтиленом, а ее основание опоясывал дощатый забор, обклеенный одинаковыми плакатами. На них была изображена каска русского солдата, продырявленная пулей. Каску оседлал орел, торжествующе раскинувший крылья.
– Что там написано? – спросил Бондарь, вглядываясь в латинские буквы.
– «Никто не забыт, ничто не забыто», – перевела Ингрид.
– Это они верно подметили. Никто и ничто.
– Тогда почему ты злишься?
– Будь моя воля, я бы снес этот забор к чертовой матери. Танками.
– Вас, русских, не поймешь, – пожаловалась Ингрид. – Забор как забор. Через месяц будет отмечаться шестисотлетие ратуши, там ведутся реставрационные работы. В газетах писали, что с чердака убрали двести кубометров мусора и грязи.
– Мусора и грязи тут по-прежнему хватает, как я погляжу, – сказал Бондарь, испытывая сильнейшее желание сплюнуть на вылизанную мостовую. – Пошли отсюда. Обедать пора.
– Я тоже проголодалась. Но потом мы обязательно сюда вернемся.
– Зачем?
– Я давно мечтала побывать в ратуше, – сказала Ингрид.
– Но там ведь ремонт! – удивился Бондарь.
– Только снаружи. Внутрь туристов пускают, я узнавала по телефону.
– Если ты проявишь достаточно нежности и такта…
– Сколько угодно нежности и такта! – Ингрид натянуто улыбнулась. – Вот видишь, мы уже начали цитировать друг друга. Это свидетельствует о том, что мы почти достигли взаимопонимания. Не отставай, а то потеряешь меня и очень об этом пожалеешь!
Гадая, что же она замышляет, Бондарь поплелся за ней. Нырнув в очередную арку, они остановились перед небольшим ресторанчиком «Олде Отто» со старичком из папье-маше в витрине.
Следующие тридцать минут прошли в сосредоточенном выборе блюд и дружном поглощении оных. Обед, обошедшийся Бондарю примерно в полторы сотни крон, насытил бы любого обжору.
Они выпили три литра разных сортов пива – с корицей, с медом и с травами, отдававшими каким-то лекарством. Слопали по огромному куску жареной свинины. Умяли «картошку по-деревенски», заправленную жареным луком и сырыми яйцами. Наконец, добрались до горы пирожков из сдобного теста, начиненных печенкой, рисом, яблоками, клюквой и еще чем-то не поддающимся определению. Запивали их ликером и кофе, поскольку места для пива в желудках не осталось. Ингрид кстати припомнила байку о хуторянке, которая, варя кофе для заблудившегося помещика, добавила в напиток муки – чтобы сытнее было.
– После этого случая, – сказала Ингрид, – все эстонцы поголовно пристрастились к благородному напитку, называя его «похлебкой после похлебки». Они пили кофе с мукой вплоть до середины прошлого века, хотя не любят вспоминать об этом.
– Забавно, – сказал Бондарь, внимательно вглядываясь в осадок на дне своей чашки. – Ты пробовала такую похлебку? Тебе понравилось?
– Не забывай, что я выросла в Америке.
– А как зовут твоего американского бойфренда?
– У меня нет бойфренда, – отрезала Ингрид. – Кажется, мы совсем недавно говорили на эту тему. Я презираю мужчин. Все мужчины – подонки.
– Почему? – удивился Бондарь.
– Вы думаете только о себе, а нас, женщин, попросту используете в своих целях.
Роль лесбиянки давалась Ингрид легко. Впрочем, любая женщина способна часами рассказывать об обидах, нанесенных ей мужчинами. Особенно захмелевшая. Бондарь налил еще. Ликер, похоже, оказывал на Ингрид отнюдь не расслабляющее действие. Она становилась все более агрессивной. Что ж, это хорошо. В запале человек способен наговорить многое.
– Когда ты говоришь о мужчинах, у тебя сверкают глаза, – заметил Бондарь.
– Это от злости, – потупилась Ингрид.
– Хорошенькая злость! Я видел тебя ночью с каким-то типом. Ты висела у него на шее.
– Неправда! Мы даже не прикасались друг к другу!
– Чем же вы тогда занимались в укромном уголке? – вкрадчиво спросил Бондарь. – И как отнесется к этому Сергей Николаевич, если узнает?
Вопрос загнал Ингрид в тупик. Покрывшись красными пятнами, она промолчала. Было заметно, что ей не хочется выглядеть потаскушкой в глазах Бондаря, но и сказать правду она не может.
Он поспешил усилить нажим:
– Мало того, что сношаться стоя не очень удобно, это вдобавок оскорбляет чувства окружающих.
– Мы не сношались! – возразила Ингрид. – Однако ее шепот не был услышан.
– Ладно, ты обманываешь постылого жениха, это я еще могу понять… Но зачем ты морочишь голову мне? – Бондарь с удовольствием закурил и прищурил один глаз. – Ты утверждаешь, что все мужчины подонки. Что ж, твое право. Но, в таком случае, кто такие женщины? И ты в частности?
Похоже, нападки достигли цели. Одно мгновение казалось, что Ингрид выплеснет свой ликер в лицо Бондарю, но она сдержалась. Здравый смысл возобладал над эмоциями.
– Очень скоро ты все узнаешь, – пообещала Ингрид. – Обещаю.
– Но я хочу услышать правду сейчас, – воскликнул Бондарь.
– На обратном пути.
– Опять двадцать пять! Тогда допиваем и немедленно едем домой. Экскурсия отменяется.
– А ратуша? Мы собирались подняться на башню…
– На бок она мне упала, твоя башня, – грубо сказал Бондарь. – Вместе с ратушей.
– Это последний каприз, честное слово, – взмолилась Ингрид, глядя на него повлажневшими глазами.
– Тогда выкладывай правду да побыстрее.
– Сейчас могу сказать тебе одно: никакая я не американка и в Америке никогда не была.
– Об этом я давно догадался. Продолжай.
– Не могу. Юхан меня убьет.
– Кто такой Юхан?
– Мой старший брат, – тихо призналась Ингрид. Она выглядела очень подавленной и несчастной.
– Так это с ним ты встречалась вчера ночью? – догадался Бондарь.
– Да.
– Почему он на меня напал?
– Вы нам мешаете, ты и твоя жена, – прошептала Ингрид, теребя скатерть. – Юхан опасается, что профессор увлечется твоей Верой, и тогда наши планы рухнут.
– Какие планы?
– Не спрашивай меня, прошу!
– Какие планы? – настойчиво повторил Бондарь.
– Дом… – сорвалось с губ Ингрид.
– Так женитьба лишь предлог для того, чтобы унаследовать особняк Виноградского?
– Нам дают за него сорок тысяч долларов. Это большие деньги для нас. Я и Юхан хотим уехать в Финляндию.
– Черт! – выругался Бондарь, закуривая новую сигарету. – Так ты обычная аферистка!
– Не говори так, – взмолилась Ингрид. – Мне больно это слышать.
– Больно? А что, по-твоему, должен испытывать человек, которого вы травите собаками?
– У нас никогда не было собак. И машины у нас тоже нет. Я понятия не имею, откуда взялись доберманы. – Собравшись с духом, Ингрид продолжала: – Да, я специально оставила тебя на берегу одного, потому что Юхан собирался хорошенько отдубасить тебя, прикинувшись местным хулиганом. Но появление джипа спутало наши карты.
– Очень жаль, – сказал Бондарь вставая. – Я охотнее свернул бы шею не псу, а твоему братцу, который заслуживает этого гораздо больше.
Ингрид достала из сумки платочек и, шмыгая носом, пролепетала:
– Не бросай меня. Я чувствую себя последней гадиной, но ведь я рассказала тебе правду. И потом… и потом… – она вскинула на Бондаря покрасневшие глаза. – Ты мне нравишься. Подари мне этот день, а вечером я уеду, раз уж так получилось.
– У тебя будет не так уж много времени на сборы, – сухо предупредил Бондарь.
Оставив на столе деньги, он пошел к выходу. Шмыганье носом, сопровождающее его, свидетельствовало об окончательной капитуляции Ингрид. Если бы в этот момент она осмелилась сказать хоть словечко, не видать бы ей экскурсии по ратуше, как своих ушей. Но девушка обреченно молчала, семеня за Бондарем, как побитая собачонка. Скрипнув зубами, Бондарь взял ее за руку и потащил через площадь.
Глава 21С высоты птичьего полета
Левая створка двери, ведущая в башню, была выкрашена черной рояльной краской, изрядно облупившейся от времени. Правую створку, сделанную из светлого дерева, не успели насадить на петли. Распространяя праздничный запах лака, она лежала поодаль. Арочный проем двери был черен и неприветлив.
Не обнаружив поблизости ни туристов, ни экскурсоводов, Бондарь решил, что подъем на вершину башни отменяется, однако радость его оказалась преждевременной. Крикнув, чтобы он никуда не уходил, Ингрид испарилась.
Предоставленный себе, Бондарь сунул руки в карманы и принялся наблюдать за немногочисленными рабочими, копошащимися вокруг. Одни выносили из здания джутовые мешки с мусором, другие затаскивали внутрь стройматериалы, третьи монтировали дополнительный ряд лесов. Вид у всех был весьма глубокомысленный, но коэффициент полезного действия от этого не повышался. В таком темпе могли бы трудиться, к примеру, водолазы в тяжелых скафандрах или космонавты в открытом космосе. Прикинув, сколько движений делает один рабочий в минуту, Бондарь подумал, что реставрация ратуши растянется не на один год.
Хождения Ингрид заняли значительно меньше времени – что-то около двадцати минут. Она вернулась в компании сухопарого мужчины неопределенного возраста. Цвет его волос тоже был неопределенным, они были какими-то пыльными. Резко очерченное лицо выражало полнейшее безразличие к происходящему. Судя по бирке, нацепленной на грудь, звали его Юри Куускемаа. Отвечая на его сдержанную улыбку, Бондарь почувствовал, что у него сводит челюсти, как при непреодолимом желании зевнуть.
Ингрид скороговоркой сообщила ему, что это единственный экскурсовод, согласившийся сопровождать их наверх. Без него в башню не пустят, а остальные экскурсоводы находятся на каникулах по причине реставрационных работ. Уже завтра они начнутся полным ходом, а сегодня, на подготовительном э