Из кабины выбрался грузный мужчина с объемистым волосатым брюхом, кое-как прикрытым майкой. Спрыгнув на землю, он потянулся, смачно высморкался и, что-то мурлыкая себе под нос, пристроился к переднему скату. Дятел, умолкший при его появлении, выдал очередную трескучую дробь, но тут же смолк, перепуганный не менее резким звуком, прозвучавшим в ответ. Это водитель бесцеремонно выпустил газы, прежде чем приступить к справлению малой нужды.
Ноздри Бондаря непроизвольно сузились, хотя до него не доносилось никаких запахов, кроме упоительного аромата хвои. Выскользнув из укрытия, он пошел на сближение, жалея, что не умеет продвигаться по лесу бесшумно, как индеец. Бежать Бондарь не рискнул, опасаясь выдать себя треском сучьев или шорохом потревоженных кустов. Он преодолел половину расстояния, когда водитель отставил зад, застегивая молнию мешковатых джинсов, напевая при этом:
– Укс, какс, колми, нели, хомме хилджа, вара эйле…
Никакой художественной ценности песенка водителя не представляла. Не дожидаясь продолжения и уже не таясь, Бондарь огромными прыжками понесся к грузовику.
Водитель обернулся. Его щекастая физиономия выражала величайшую степень изумления. Точно так же он отреагировал бы на появление мамонта, выскочившего из полупрозрачного эстонского леска.
– I am sorry, – прохрипел Бондарь, прежде чем с разбегу боднуть водителя под дых. Пока тот падал, он успел поддеть его нижнюю челюсть кулаком, а напоследок добавил ногой, пробив по голове, как по мячу, приземлившемуся на футбольном поле.
Жалобно вскрикнув, водитель вцепился в его штанину. Бондарь поморщился и замахнулся свободной ногой еще раз. Этим ударом была поставлена последняя точка короткой драмы – каблуком, в районе дернувшегося кадыка противника.
Бондарь едва успел отскочить от потока желтой блевотины, хлынувшей из глотки водителя. Мигом вскарабкавшись в кабину, он взялся за ключ зажигания и включил двигатель. Четырехсотсильный мотор взревел, многотонная махина пушинкой сорвалась с площадки и, лихо развернувшись, помчалась на север.
Вороны, взлетевшие в небо, еще долго оглашали округу истошным карканьем, провожая грузовик алчными взглядами. Ярко-красная кабина «Вольво» сверкала в лучах утреннего солнца. Постепенно уменьшаясь, она превращалась в кровяную каплю, ползущую по серой ленте за горизонт. Вороны жалели, что не могут попасть туда, где в конечном итоге окажется эта капля. Они жаждали крови. Сколько бы ее ни проливалось на этой земле, а воронам все равно было мало. Как, впрочем, и людям.
Глава 29На чертовом колесе
Разумеется, Вера корила себя за нерешительность, помешавшую ей дать деру из проклятого автобуса. Но снаружи разгорелся настоящий бой, и она перетрусила. Побоявшись сослепу нарваться на шальную пулю, Вера ждала, чем все закончится. Она так надеялась, что Бондарь, пришедший на выручку, одержит победу и явится за ней, но надежда оказалась напрасной. Явился кто-то из похитителей, грубо потоптавшийся по Вере, словно она была неодушевленным предметом.
В чем-то он был прав. Еще в самом начале перестрелки Верина душа ушла в пятки и теперь упорно не желала возвращаться на место. Судя по голосам эстонцев, их осталось в автобусе лишь двое, но это никоим образом не облегчало участи пленницы. Она почти не сомневалась в том, что больше никогда не увидит Бондаря. Родных и близких, оставшихся в России, она тоже не увидит. Капитан Бондарь или погиб в неравной схватке, или отказался от намерения отбить напарницу у похитителей. Автобус ехал быстро, но не так, как если бы его продолжали преследовать. Этот эпизод жизни Веры явно близился к финалу. И этот эпизод грозил стать последним. Что дальше? Неизвестно, но только не счастливый конец, которым завершались любимые Верины мелодрамы.
Когда автобус заскрипел тормозными колодками, ее сердечко сжалось с таким же томительным звуком. Дальнейшее происходило как во сне. Веру выволокли из салона, сорвали с нее шубу и толкнули в грудь, вынуждая сесть на холодные камни.
Было сыро. Вся покрывшаяся пупырышками, она часто дышала и бессмысленно хлопала ресницами, привыкая к дневному свету, оказавшемуся чересчур резким после душной темноты, в которой проходило Верино путешествие. Вокруг нее собралось пятеро или шестеро мужчин, точно сосчитать которых почему-то не удавалось.
Самым главным из них являлся, несомненно, плюгавый эстонец лет тридцати с небольшим. Его лицо было костистым, угреватым и каким-то синюшным, напоминая по цвету мороженого кальмара. Остальные слушали его, всем своим видом показывая готовность выполнить любое распоряжение командира, которого, как с изумлением догадалась Вера, действительно величали почти… кальмаром.
«Камерад Кальмер» – так обращались к нему присутствующие. Или же просто: «обершарфюрер».
Это была дань старинной эсэсовской традиции, подчеркивавшей, что все члены СС, вне зависимости от званий, являются равноправными боевыми товарищами и что даже солдаты – это не «черная кость», а офицеры – не «голубая кровь». Никаких «герр» при обращении к старшему. Все на «ты» и в первом лице.
Разумеется, Вера понятия не имела об этих тонкостях, но она сразу почувствовала, что находится среди людей, стремящихся всячески походить на фашистов. Об этом свидетельствовали и их плащи, и автоматы, и даже манера гоготать или картинно закладывать руки за спину. Вере почудилось, что она находится на съемочной площадке какого-то военного фильма. Чуть позже, когда на просьбу вернуть шубу ее наградили презрительным пинком под ребра, Вера подумала, что этот фильм называется «Иди и смотри». Она видела его урывками в детстве. Урывками – потому что то и дело закрывала глаза, ужасаясь происходящему на экране.
Особенно ей запомнилась сцена, в которой такую же, как она сама, беззащитную русскую девушку затащили в кузов грузовика, полный хохочущих эсэсовцев. Когда девушку освободили партизаны, стало ясно, что лучше бы она сгорела вместе со своими односельчанами в сарае. То, что с ней сотворили, не поддавалось никакому описанию. Находясь в турецком борделе, Вера не раз вспоминала спятившую девушку из фильма «Иди и смотри» и это помогало ей выжить, поскольку ее собственная участь все же была не столь страшной.
Но теперь ее положение не казалось лучше. Эстонская речь звучала для нее точь-в-точь, как немецкая. И стоящие рядом мужчины поглядывали на нее весьма недвусмысленно. По рукам пошла уже вторая фляга спиртного, голоса подвыпивших эстонцев делались все громче, все развязней. Похоже, они отмечали успешное завершение операции. Может быть, поздравляли друг друга с победой и похвалялись меткостью, позволившей им убить Бондаря. Или спорили, кому первому достанется пленница. Было раннее утро и, приняв натощак изрядную дозу алкоголя, эстонцы совсем осоловели. От них можно было ожидать чего угодно.
Не решаясь встать с холодной каменной поверхности, Вера обхватила себя руками и тоскливо посмотрела по сторонам. Она находилась во дворе какого-то средневекового замка, где похитители чувствовали себя полноправными хозяевами. Площадка была вымощена серыми плитами, в щелях между которыми щетинилась прошлогодняя трава. Двор окружали высоченные крепостные стены. В центре торчала массивная круглая башня с маленькими стрельчатыми окошками. В некоторых из них сохранились цветные витражи, но большинство окон было черными и пустыми, как глазницы черепа. Крест над дверью наводил на мысль, что когда-то башня являлась католическим храмом.
Остальные башни были ее слегка видоизмененными уменьшенными копиями. Помимо них, внутри замка имелось несколько полуразвалившихся сараев или конюшен. Наверняка им было не меньше ста лет: деревянные крыши строений почти полностью сгнили, каменная кладка местами обрушилась, все поросло мертвым бурьяном, за которым угадывались кучи мусора. Кроме того, по периметру двора торчали огрызки колонн, некогда поддерживавших рассыпавшуюся в прах галерею. Вырваться отсюда, не имея пары крыльев за спиной, было невозможно.
Убедившись в этом, Вера снова переключила внимание на эстонцев, пустивших по кругу третью флягу. Их веселое настроение сменилось унынием – ни прежнего смеха, ни шуточек, ни похлопываний по плечам. Надо понимать, мужчины поминали соратников, отдавших жизнь в борьбе за свободу и независимость. Догадку подтверждала торжественная речь, произнесенная Кальмером. Его синюшная физиономия сделалась подчеркнуто скорбной, когда, подводя итог сказанному, он взялся выкрикивать имена погибших:
– Айно…
Мужчины откликнулись на возглас неразборчивым ворчанием, которое было легко принять за собачье.
– Яак…
Общее ворчание усилилось.
– Пеэп…
Ответом были разрозненные возгласы, в которых угадывалась угроза и жажда мести. Среди взглядов, устремившихся на Веру, не было ни одного трезвого. Самым невменяемым оказался Кальмер. Швырнув в пленницу пустую фляжку, он что-то сказал по-эстонски. Остальные восприняли предложение с энтузиазмом. Особенно обрадовался рослый альбинос, выделявшийся в компании красными кроличьими глазами. Выражение их было отнюдь не кротким, нет. Когда он склонился над Верой, чтобы получше рассмотреть ее изуродованное лицо, ей показалось, что она находится нос к носу с кровожадным бультерьером. Или со свирепым хряком.
Отстранив альбиноса, вперед выдвинулся Кальмер. Сцепив пальцы под животом и широко расставив ноги, он заговорил по-русски:
– Сначала мы хотели позволить тебе просто обслужить нас, без затей, но потом мне пришла в голову идея получше…
Он так и выразился: «позволить». Выдержав значительную паузу, Кальмер выпятил нижнюю губу и надменно продолжил:
– Но ты слишком уродлива, чтобы иметь с тобой дело при ярком свете. Поэтому развлекать нас ты будешь иначе.
– Я не собираюсь вас развлекать! – вырвалось у Веры. Из-за того, что она отчаянно трусила при этом, ее голос прозвучал необычайно звонко.
– Ты есть Зоя Космодемьянская? – саркастически осведомился альбинос, говоривший по-русски не так свободно, как его командир