На втором подземном этаже койки увидели стулья, столы – все было целехонькое. Но вонь стояла – не продохнуть. Немцы, оказывается, там вещевой склад оборудовали. Завезли валенки для зимних боев, да драпанули раньше, чем им те валенки понадобились. Они и сопрели. Здоровенные такие валенки, на деревянной подошве. Смердели так, что спасу нет.
Стали мы вскрывать ящики. Бондарь показал мне коробочку из коричневого эбонита, а внутри – хлорка для обеззараживания воды. Еще были там старинные телефонные аппараты, фляжки, ножи, каски. Еще вокруг какие-то алюминиевые чемоданы валялись. С ручками, с защелками, все как положено. Внутри – пачки слипшихся немецких газет и листовок. Листовки были про то, чтобы русские в плен сдавались. Пароль для перехода линии фронта был такой: «Штык в землю!» Я еще подумала: «Штык в жопу вам, а не в землю», извините за грубость.
«Где арсенал?» – спрашивает Бондарь у нашего провожатого. Тот пальцем в пол тычет: «Ниже, мол». – «Уверен?» – «Уверен». – «Там заперто?» – «Раньше было открыто. Пойдемте, я провожу». – «Нет, парень, ты остаешься».
Он ему шею свернул, представляете? Зашел за спину, приобнял и – хрусть! Потом положил на пол, аккуратно так. А меня даже не стошнило, представляете? Пообвыклась. И не жаль мне их было, фашистиков недоделанных. После всего, что они с нами вытворяли, – ни капельки.
Короче, на третий ярус мы уже не втроем, а вдвоем спустились. Там не воняло, но воздух был тяжелый, сырой. Конечно: камень повсюду, а вентиляции нет. Метров пятнадцать под землей, наверное, а то и больше. Вот там-то склад боеприпасов и помещался. Зашли и глазам не поверили: в комнатушках стоят стеллажи, на них разложены ящики, а в ящиках артиллерийские снаряды. В масле, не ржавые совсем, блестящие. Потом Бондарь заглянул в остальные казематы, объясняя мне, что к чему. Вот, мол, пороховые заряды в орудийных ящиках, вот лотки с минами, по шесть штук в каждом, а эти блины с ушами – опора для полковых минометов. Словно весь этот арсенал законсервировали на случай следующей мировой войны. В соседних отсеках нашлась взрывчатка, тротил, детонаторы, бухты огнепроводного шнура, ну просто море всего!
Бондарь взял несколько мотков шнура, толовые шашки и целую кучу детонаторов. Все это добро он в какую-то зеленую торбу свалил, а торбу на плечо подвесил. Я спросила зачем, а он удивленно так: «Неужели не ясно? Взрывать это гнездовье будем». – «Может, не надо?» – «Надо, Вера, надо».
В дальнем конце склада была еще одна дверь, бронированная. Бондарь дергал-дергал – не открывается. Тогда он обмотал детонаторным шнуром головки болтов, поколдовал немного и увел меня за угол. Взрыв был несильный, но болты как ножовкой посрезало. Бондарь поддел дверь какой-то железякой, она и вывалилась. Чуть мне ноги не отдавила, я еле отскочить успела.
Из проема ветром подуло, мы – туда. Раз есть сквозняк, – значит должен быть выход, правда? Это я капитана Бондаря спросила: «Правда?» Он мне: «Заткнись». Грубиян, конечно, но я привыкла. Он мне и не то говорил.
В общем я жду, а он что-то там минирует. Потом шнур по полу распустил – метров на девять, не меньше. Сказал, что этого достаточно, чтобы успеть выбраться наружу. «А сколько у нас будет времени?» – спрашиваю я. – «Минут пятнадцать», – отвечает он. – «Этого, по-твоему, достаточно?» – спрашиваю. – «Вполне», – отвечает. – «А если мы все-таки не успеем?» – Тогда конец. Вот и весь сказ.
Он поджег шнур, мы побежали. За дверью коридор длиннющий. Бетонированный, с электропроводкой, уходит неизвестно куда. Хоть мне Бондарь фонариком под ноги светил, я спотыкалась часто. Со страху. Мне казалось, что время чересчур быстро идет. А тут еще Бондарь постоянно в спину подталкивает: «Шевелись, шевелись». Я ему кто, чемпионка по бегу в темноте? Он мне: «Ты, – говорит, – смертница. Если взрыв нас в этой норе застанет, то пиши пропало. Или завалит к чертовой матери, или по стенкам размажет».
Ну я, конечно, поднажала. Тихо, страшно, на стенах плесень колышется, но сухо, воды нет, ни капельки. И темно, как в гробнице. Это капитан Бондарь сказал. Так и выразился: «Как в гробнице Тутанхамона». И поправился: «В заднице».
Короче, бежали-бежали… Вдруг впереди какое-то шевеление, шум. «Что это?» – спрашиваю. Бондарь: «Ничего». – «Но я же слышу, как там цокает: цок-цок-цок». – «Не обращай внимания». Я бы, может, не обратила, да их фонарик высветил. Крысы. Десятка два крыс. Противные, жирные. Перед нами семенят, хвосты по полу волочат. Каждая со здоровенную бурачину, и хвостики такие же. Телепаются.
«Что это?» – кричу. – «Крысы бегут с тонущего корабля», – говорит Бондарь. – «Я их боюсь!» – «Тогда можешь оставаться здесь». – «Неужели ты меня бросишь?» – «Не задумываясь».
А сам в спину толкает. Честно говоря, я упиралась, как последняя дура. Когда крысы оглядывались, у них глаза на свету сверкали. Красные-красные. Короче, Бондарь мне подзатыльник влепил: на! Я побежала. Думала, придется прямо по крысам ступать, но они что-то почувствовали, поднажали. Фьють – и нету. Мы за ними.
А через несколько метров тупик. Новая дверь. Бондарь с ней минуты две возился, я и вспотеть успела, и высохнуть. Холодный пот, он быстро испаряется. Но от этого не легче, это я вам со знанием дела говорю.
В общем, рванул капитан Бондарь дверь, мы туда ка-ак ломанемся. Часов у меня не было, но я попой чувствовала: времени в обрез. Коридорчик. Из коридорчика попали в дот. Получается, подземный ход туда специально был проложен. Я как раз своими наблюдениями с Бондарем собиралась поделиться, когда: ба-бах!
Мне каменными крошками чуток физиономию посекло, сколько можно? Закрылась, упала лицом вниз. Вовремя. Опять: ба-бах! Долбануло так, что у меня все мозги перевернулись. Сверху ящики сыпятся, бревна, песок, труха. Думаю: хана. Бондарь меня на ноги поставил, отряхнул слегка и к выходу подтолкнул: «Вперед».
Через лес мы как лоси продирались. Даже не подозревала, что у меня столько прыти. Оглядываюсь, а за спиной – мама родная! Пламя стеной, до неба, оранжевое. Дым как бы с подсветкой. В нем огненные отблески сверкают. Жуть! Красота! Слышу: у меня на голове волосы потрескивают. Кончики позавивались, как у чучела какого-то. Чумазая, грязная, на затылке шишка.
Остановились. Отдышались. Бондарь все свое взрывоопасное добро под ближайший куст сбросил. Автомат об дерево расколошматил. «Отвоевались», – говорит, а сам хохочет. Худющий, усталый, закопченный, глаза красные. Какой-то разбойник с большой дороги, а не офицер ФСБ. «Сколько же там народа погибло?» – спрашиваю. – «Я, – говорит, – не работник страховой компании, чтобы их пересчитывать. Сколько надо, столько и погибло».
Тут он от пожарища отвернулся и вверх посмотрел, я тоже. Там звезд – не сосчитать. А еще луна. Как будто кружок лимона в дегте плавает. Интересно, думаю, видать нас из космоса или не видать? Вот сидят на земле два маленьких человечка, рядом огонь полыхает, а звездам хоть бы хны. Людишки какие-то, замок, городишко с дурацким названием, страна на берегу моря… И сама планета, что в ней особенного? Ну плавает шарик в космосе. Сколько таких шариков? И на каждом, наверное, что-нибудь взрывается.
Бондарь опустил голову, я, естественно, тоже. Прежде чем пойти дальше, мы еще раз замком полюбовались, напоследок. Он прикурил от зажигалки, а мне почудилось – прямо от пожара. «У тебя, – говорю, – красные искры в глазах горят». – «У тебя, – отвечает, – тоже». В смысле: два сапога – пара.
Когда мы до окраины города добрались, уже светало. Там, откуда мы ушли, еще долго сирены надрывались. Видок у нас был еще тот… Непрезентабельный. В таком виде не то что на границу не сунешься, но и в такси. Впрочем, денег у нас было маловато. Хватило только телефонную карточку купить. Нашли таксофон, Бондарь принялся в российское посольство в Таллинне дозваниваться. Номер как сейчас помню: 443–014, через ноль набирается.
Самого разговора я не слышала, потому что ко мне местная пигалица подошла, спросила по-нашему: «Тетя, вы русская?» – «А ты, что ли, иностранная?» – это я так пошутила. Пигалица на полном серьезе: «Иностранная. Русские – это которые в Москве живут или в других русских городах. Вы из Москвы?» – «С чего ты взяла?» – «А я слышала, как вы разговаривали, – говорит пигалица. – Вы, когда домой вернетесь, обязательно там скажите, что нам в школе ничего на русском не разрешают. Ни читать, ни писать, ни даже говорить друг с дружкой. Это нечестно».
Вот и я думаю: нечестно. А вы?
Ну если без лирических отступлений, то мы часа два в придорожных кустах отсиживали, пока за нами машину с дипломатическими номерами пригнали. До Таллинна долетели стрелой, за час с лишним. Водила с Бондарем парой слов обмолвился и замолчал, намертво. Весь из себя лоснящийся, пахучий. Волосы сзади скобочкой. Молчишь? Ну и молчи, мурло дипломатическое.
Возле консульства «бээмвэшек» и «вольв» как грязи. И народ соответствующий. На нас, как на инопланетных марсиан глядели, чуть ли не морщились. Брезгуют и одновременно побаиваются. Я одному язык показала, так он чуть в урну не сел. Чистенький, как тип тот, который нас в Таллинн доставил. Слишком чистенький.
Они все там такие. Мужик, который принимал нас в какой-то комнатушке без окон, в особенности. Лицо симпатичное, на манер гарри-поттеровского. Только как если бы тот Гарри Поттер постоянно обгадиться опасался. Напряженный, губы ниточкой, очки запотевшие. Списал наши данные и шасть! Пропал без вести, не хуже того чародея. Нам до самого вечера депортации пришлось ждать, а нам даже кофе не предложили, словно заразиться от нас боялись.
«Мы тут с тобой как зачумленные, – говорю я Бондарю, – никому не родные, не близкие».
Он зыркнул на меня и отвечает:
«Это нормально. А вот как только тебя высшее общество начнет с распростертыми объятиями встречать, тогда дела твои плохи».
«Мои дела и так плохи».
Я бы не стала этого говорить, но, знаете, на душе было муторно, кошки на душе скребли: скряб, скряб. Как-никак, я на допросах раскололась и капитана Бондаря сдала с потрохами. Правда, склонять его к предательству я бы по-любому не стала, хотя кто знает… Боюсь пыток, ничего не поделаешь. Героиня из меня никакая. В таком духе я и высказалась. Мол, дома меня за мои подвиги по головке не погладят. Видеозапись с моим участием осталась, возьмут и прокрутят.