– Ты похожа на белку, когда смеешься, – Гас не выдержал.
– Что? – Кристина в притворном недовольстве стукнула Гаса кулаком в плечо, но совсем не больно.
– А еще к нам пришел новенький, Рон.
– Видела, кажется, – он такой длинный, как псалом Ветхого Завета, – мне снизу даже его глаз не видно, если он только не наклонится. Но он симпатичный.
– У него руки такие сильные, татуировка прикольная.
– Я видела его с этой… Диной, кажется. У нее мама с собой покончила. Наверное, эти сильные руки уже что-то делали с Диной.
Гас пропустил пассаж про Дину, которую Кристина недолюбливала и всячески подкалывала за равнодушное отношение к Гасу, мимо ушей.
– Это еще ничего не значит. Моя мама вот не покончила, а все равно ее как будто и нет среди живых с тех пор, как уехала от нас.
– Ты скучаешь?
– Не знаю. Я не думаю об этом. Просто ты сказала про Мадину, про ее маму.
– И что, этот Рон с ней? С Диной?
– Я их видел один раз в школьном кафе. Сидели, мило болтали.
– Тебе не кажется, что он какой-то страшный? Нет, не в том смысле – Кристина смешно замахала руками и чуть не упала с качелей. – Он красивый, но и страшный, понимаешь? Ну как вот мы смотрели «Тридцать дней ночи»… вроде как люди, но не как люди.
– У них были огромные зубы. У Рона с зубами все нормально.
– А ты ему и в зубы уже посмотрел? – Кристина не унималась.
– Да нет, но он когда говорит – никаких клыков. Расслабься, Крис, он не Эдвард Каллен.
Оба от души засмеялись.
– Да я была бы не против Каллена в нашем болоте, тут никого красивее Эйкена давно не было, а он – всем известно – тот еще трэшер. Но никого красивее. Не в зубах дело.
– В чем тогда?
– Не знаю, как объяснить… – Кристина перестала раскачивать качели, взрыла мыском кроссовка землю, – он жуткий. Я один раз встретилась с ним взглядом, он меня не знает, о чем-то думал, а я оказалась рядом. И вот он на меня посмотрел, и, знаешь, это как будто на тебя посмотрела… статуя. Каменные совершенно глаза, в них какое-то безумие…
– Безумие – мне кажется – это апофеоз жизни, – Гас хихикнул.
– Я же в образном смысле, – Кристина начинала злиться. – Просто он смотрел – как будто на меня падала статуя, вот так я точнее скажу.
– Ты настоящий поэт, Крис.
– Как статуя падает, понимаешь? Это очень стремно.
– А вот это уже не поэзия.
– А ты душный зануда, – Кристина толкнула его плечом и спрыгнула с качелей.
Гас тоже спрыгнул, и они медленно пошли рядом, чувствуя, как луговая трава карабкается по их щиколоткам.
– Он меня спас. От Эйкена.
Кристина удивленно остановилась и посмотрела на друга.
– Спас, перекинул через накачанное плечо и унес прочь?
– Нет, но я сохранил свое страшно красивое лицо.
Гас и Кристина снова засмеялись.
– А вообще он странный, я тебя понимаю, Крис. Не скажу, что жуткий, на меня статуя не падала, но странный точно. Смотри, – Гас достал из заднего кармана смартфон и показал Кристине фотографии, которые рассматривал до ее прихода. Видишь, место той автокатастрофы. Вот Рон, он размытый, но его видно. А вот он с кем-то идет… в стену, ты видишь?
– В стену ходят только упоротые и то недолго, стены, знаешь, не самые дружелюбные создания.
– Но он реально шел в стену, я же не сошел с ума…
– Может, этот твой Рон сошел… дай посмотреть…
Гас протянул Кристине свой телефон, отлистал опять на фото, где размытый Рон спиной все равно был похож на себя, а в стене не удавалось разглядеть никакой двери.
– Слушай, а чего мы все вокруг этого Рона топчемся?
Гас пожал плечами и забрал телефон из рук Кристины.
– Я продал эти фото местному новостному порталу, – Гас спрятал телефон в карман джинсов и зашагал дальше рядом с подругой. – Они делают сюжет, может, там найдется объяснение всему.
– Красивые мальчики, Гасси, не нуждаются в объяснениях.
– Фу, Крис, никогда не думал, что доживу до твоей мудрости насчет красивых мальчиков.
Кристина внезапно остановилась и посмотрела на Гаса с хитрым прищуром:
– А теперь признайся, ты что, совсем не ревнуешь Дину к нему?
– К кому? К Рону?
– К кому ж еще.
Гас ощутил, как слабый электрический разряд прошел неглубоко под кожей, исчезнув в кончиках пальцев.
– Крис, я… я не знаю. У меня нет опыта. Девчонки, ну эти роскошные местные девчонки, которые мне нравятся, и которых третируешь ты, вообще не смотрят в мою сторону, как будто я не существую. А те, кому нравлюсь я, – мне кажется, они просто не существуют на самом деле. Знаю, афоризм так себе, но он про меня. Я и есть тот, кто живет в так себе афоризме, – Гас неловко засмеялся, но Кристина его остановила, крепко обняв за плечи.
– Гасси, надеюсь, что я все же существую. Потому что ты мне нравишься – таким какой ты есть. Считай, что ты почти выжал из меня слезу. Но, во-первых, ты не один – на худой конец у тебя всегда есть я, чтобы встретить старость. Я буду очень вменяемой старушкой без претензий на старческую романтику. Во-вторых, ты же идешь на вечеринку к Рону в эту субботу?
– Рон звал всех, но я, честно говоря, не планировал, – там же будет почти весь наш класс, если не вся школа…
– И что? Ты разве не хочешь узнать, как относится к тебе Дина?
– Мне вообще кажется, что она не относится ко мне, хаха.
– Если ты не пойдешь, – Кристина наседала, – ты вообще никогда не узнаешь. И даже если там была крупица интереса, ты ее никогда не получишь, и твоя Дина достанется кому-нибудь типа Рона. Ты должен взять в руки все, что ты можешь взять, даже если целиком ты себя в руки не возьмешь, – и пойти. Даже самую большую рыбу можно съесть только один раз. Ну чем ты рискуешь? Зато узнаешь наверняка: да – значит, да. Нет – значит, ты свободен для нового чего-то.
Гас на секунду запрокинул голову и посмотрел наверх: небо казалось очень близким. В нем как будто ходил огромный маятник – туда-сюда, Гас следил за ним взглядом, потом зажмурился и отпустил фантазию.
– Хорошо, я пойду.
Кристина запрыгала на месте от радости.
– Но если мне разобьют сердце, я женюсь на тебе и буду жить с тобой долго и счастливо, так и знай!
Тут они оба, словно сдав экзамен и пережив тревогу, засмеялись и наперегонки побежали к дому, покрытому сумраком.
Маятник в небе продолжал свое движение…
Агата
Жить сотни лет и ходить на свидания – та еще идея.
Рон разложил перед собой на кровати три варианта одежды: джоггеры и футболка с золотой молнией на груди, синие джинсы прямого кроя и малиновое худи со смешными завязками на капюшоне, холщовые брюки и свитер с еле заметными косичками на рукавах. Может, прав Эйкен, и мне без толку пытаться выдавать себя за подростка. Но что делать, если ты выглядишь на семнадцать, будущее твое туманно – такие, как ты, просто не стареют, – а другого настоящего у тебя нет и не будет?
Рон сел на пол перед кроватью и запустил пальцы в волосы.
Даже сто лет назад в каком-то смысле было проще: много работы – постоянные войны, люди гибли в огромном количестве ежедневно, не было необходимости чем-то занимать себя на досуге, досуга просто не было. Переход, переход, снова переход, – разные ситуации, конечно. Рон вспомнил женщину, которая умерла в своем огромном поместье в 1917 году, в разгар испанского гриппа… Йоркшир никогда не был овеян для Рона романтическим ореолом, несмотря на то, что он вживую видел Байрона и Шелли… Англия не трогала его сердце, но тогда он решился, условия показались ему настолько заманчивыми, что попытка оживить себя, стать еще немного более похожим на обычного человека, научиться чувствовать, – все это не могло не позвать в дорогу. Агата – женщину звали Агатой, – жила одна, прислуга ее оставила, поскольку война и болезнь меняют человеческие приоритеты. Даже самая старая служанка, которая с детства была при госпоже, ушла, оставив горячий обед на несколько дней вперед и прибравшись в комнате. Сам огромный дом уже давно никто хорошо не убирал, – он стоял, постепенно обрастая небытием, словно невидимым мхом. Рон соткался из этого небытия в один из дней позднего лета, чтобы остаться и забрать Агату в уже исчисленные сроки.
Добираться до графства, где ему предстояла скорбная работа, было сложно: на перекладных, в плохую погоду, – благо Рон не мог заболеть и умереть, в этом была какая-то даже неуместная ирония. Он ехал молча, глядя в окно путевой кареты, понимая, что очередная порция чужого страдания его вряд ли изменит, но втайне надеясь на живые эмоции. Так, наверное, хирург, в сотый раз вскрывая грудную клетку пациента, надеется обнаружить внутри не кусок мяса, а розовое сердечко с круглыми краями…
Англия в принципе не могла не вызывать эмоций: даже на фоне послевоенного упадка и эпидемии пейзажи дышали поэтической негой, если ты просто смотрел на них – внутри уже начинала звучать музыка, словно ты сам мог выразить невыразимое и ускользающее ощущение природы вне тебя. Рон тоже чувствовал это, но фоном готовился к работе. Агата, – он знал имена заранее, – уже больна, но она пока не знает об этом. В стране, где болен каждый второй – каждый первый, конечно, догадывается, что и за ним недуг придет, но кто, скажите, верит в собственную смерть? Рон скучал, – профессиональное выгорание, если это понятие вообще применимо к работе проводника между мирами, – делало свое дело: Рон тяготился своей миссией, но «уйти пораньше» или «взять больничный» не мог.
Спрыгнув в придорожную грязь из кареты, Рон огляделся: перед ним на небольшом холме возвышался особняк, спрятавшийся за старыми раскидистыми деревьями, которые словно прорастали сквозь него. Рон, обычно довольно равнодушный к своему внешнему виду, стряхнул капли дождя с пальто, пригладил непослушные рыжие волосы, разочарованно посмотрел на забрызганные сапоги. В таких не то, что к даме являться, – даже в кабак не вполне пристойно.
Рон был уверен, что его встретит дама средних лет, грузная и уставшая, – от этого собственное мимолетное желание казаться привлекательным посмешило его. Он двинулся к дому, уже не разбирая дороги, – какая разница, если сапоги испачканы почти по голень. Нечего терять.