Вера каким-то образом смогла подняться и отбежать к воротам, она обернулась, – то ли хотела убедиться, что Эйкен еще в плену могучих рук Рона, то ли просто хотела еще раз увидеть это удивительное зрелище: две нечеловеческие сущности дерутся во дворе обычного американского дома… но инстинкт самосохранения взял верх. Вера, хромая (удар об изгородь не прошел гладко) выбежала из ворот.
Рон, который следил за ней, выждал еще мгновение, рука горела нестерпимо, и отпустил Эйкена. Эйкен, потеряв упор, упал на руки, перекатился и встал поодаль как ни в чем не бывало. Вокруг его головы и плеч, и ниже по всему телу плясали маленькие разряды электричества. Он тяжело дышал, его кожа покрылась потом. Он даже в этот момент был неотразим. Рон смотрел на него с чувством восхищения и грусти одновременно. Сам Рон тоже дышал тяжело, рука саднила, он решил не смотреть на нее.
– Что это, мать твою, было?
Эйкен был в ярости. Маленькие молнии по-над его телом окрасились в красный.
– Это Вера.
– Какая, мать ее, Вера? – Эйкен посмотрел в сторону ворот и, не увидев там никого, опять бросил взгляд на Рона. – Кто это? Какой ребенок?
– Ее маленькая дочка, Руни. Погибла примерно год назад, мать безутешна, ну, все как обычно. Но Вера видит Летополис во сне.
Эйкен опять тихо выругался.
– Рон, мы не оставляем следов. Это правило, оно неизменно и не будет меняться никогда. И наше «никогда» – совсем не похоже на «никогда» этих ребят. Ах, я никогда ему не дам! – цвет молний, горящих возле кожи Эйкена посветлел, он начинал успокаиваться. – А потом бац, и уже там суслики свистят.
– Эйк, ты невозможен. – Рону хотелось и смеяться, и одновременно плакать.
– Нет, я как раз очень даже возможен, – Эйкен опять нервничал, – очень даже возможен, чтобы прибирать за ними все это дерьмо.
– Смерть не дерьмо…
– Смерть именно дерьмо, Рон, – Эйкен сжал кулаки, – в ней ничего, слышишь? Ничего романтического. Это мерзкое окончание энергии, финал всего, и только такие, как ты…
– Что такие, как я?
– А то ты не знаешь! Такие, как ты, продолжают видеть в ней какой-то староанглийский роман, мать твою!
Рон не выдержал и расхохотался.
– Тебе еще и смешно?
– Ты сейчас ворчишь, как будто тебе сто лет.
– А мне и есть сто лет, мне вообще уже тысяча, даже не одна, – Эйкен издал какой-то звук, который должен был продемонстрировать максимум его раздражения. Типа низкого рычания, – что ты вот это вот все тут? Беседы в стиле Дарси. Я не то, я не се, я, видите ли, Царь и спутник. Ты чего от нее ждал? Что она полоснет по тебе и откроет врата Летополиса?
– Это было исключено.
– А я не так в этом уверен, – Эйкен обошел Рона и говорил с ним, стоя к нему спиной. Ворота вышли из поля зрения обоих.
– Откуда она вообще взялась тут, в Вентуре?
– Она нашла меня по видео.
– Что еще за видео? Ты о чем?
– Гас…
– Наш Гас?
– Ну чей еще… он, оказывается, снял меня на камеру телефона, когда случилась та авария у кампуса. И продал видео в новостной канал. Вера увидела меня по телевизору и приехала. Перепутать меня с кем-то было нереально.
– Да, ты у нас знатный жеребец.
Рон покачал головой, как бы говоря, ну невозможный, невозможный Эйкен.
– И она поняла, кто ты?
– Пришлось объяснить. Но в первый раз, мне кажется, она решила, что я просто слетел с катушек. А сегодня она была уже готова. Хотя и боялась.
Эйкен сосредоточенно ходил туда-сюда, меряя двор шагами. Из бассейна к нему робко потянулась тонкая ветка воды, которая словно хотела потрогать его за ногу, но Эйкен, даже не глядя на нее, послал в ответ короткую вспышку, мелкий огонь, – раздалось шипение, пошел пар, ветка воды мгновенно распалась на капли.
– Не подлизывайся, я думаю.
Эйкен еще некоторое время походил вокруг Рона, остановился и посмотрел на него словно впервые. Выглядел он сейчас не таким юным, как обычно. Не тысяча лет, конечно, но много…
– Ты реально сейчас думаешь, убить ее или нет?
Эйкен моргнул от неожиданности.
– Нет, я так уже не думаю.
Вот это «уже», ну да.
– Рон, ты справишься с переходом?
Рон слегка вздрогнул. По его красивому лицу словно прошла трещина, обозначившись мелкими морщинками в уголках рта и глаз. Как по прекрасной античной вазе, чья глазированная поверхность не выдержала хода времени…
– Когда?
Голос Рона был тихим, но Эйкен услышал каждый оттенок звука.
– Завтра. Скорее всего завтра. Мы не знаем точных дат, но…
– …но куда уж дальше, да, я понял.
Рон опустился на траву, ее острые вертикальные язычки, примятые в течение дня, разгибались в произвольном порядке. В детстве Рон любил поздним вечером замереть где-то в наступающих сумерках и наблюдать за травой. Ее нелогичные и такие странные движения напоминали ему священный танец самой природы. Трава остыла, Рон чувствовал это сквозь одежду. Рядом едва слышно сел Эйкен. Они молчали.
– Навещать Агату там… как это?
Рон не повернул к нему головы, но ответил тут же:
– Это больно.
– Каждый раз?
– Каждый раз.
И через небольшую паузу Рон добавил:
– Думаешь о чем-то?
Эйкен не ответил. Вместо этого сказал:
– Если врата Летополиса откроются живым, мертвые придут в мир.
– Я давно слышу эту легенду, но разве она правдива?
– Я бы не хотел проверить, Рон. Поэтому – держим руки при себе, особенно ту, что с ключом.
Они снова замолчали и уже не говорили друг с другом до полной темноты.
…и если бы кто-то мог взглянуть на этот осенний дворик с высоты полета ночной совы, он непременно увидел бы темную фигуру, сжавшуюся у ворот дома Рона со стороны улицы. Вера лежала очень тихо, распластавшись на земле, пока эти двое разговаривали о таких странных вещах. Ей и правда сначала казалось, что они сумасшедшие. Но сразу двое? И таких удивительных красавцев, словно они сбежали с фотосессии в мужской журнал? Такую внешность не носят просто так. Вера как будто раздвоилась: одна ее часть кричала: «беги, это просто маньяки», а вторая… вторая верила.
…если врата Летополиса откроются живым, мертвые придут в мир.
Эти слова продолжали звучать в ушах Веры как хор.
И тогда она наконец обнимет Руни…
Не открывай чужим
В холодные солнечные дни тени делаются резче.
Вентура превращается в городок, словно покрытый татуировками: темные линии несуществующего теневого мира, зеркального миру реальному, формируют карту. И возникает ощущение, что сквозь дома и парковые скамейки, сквозь изгороди и аптеки, сквозь пиццерии и даже сквозь уютную веранду «Барнис» прорастает что-то потустороннее. Другой, тонкий мир, пугающий, неживой, – точнее, с той странной долей жизни, которая только усиливает впечатление от смерти.
Рону всегда нравилась осень.
Она словно была с ним в одной «команде». Команде симпатичных «проводников». Словно давала лицензию на то, чтобы такие, как он (Рон подержал эту мысль в уме, словно льдинку на языке), такие, как он, парни грелись в лучах человеческого солнца… когда вокруг оживало умирание природы (оживание умирания Рон тоже покатал на языке, это его успокаивало). Таким, как он, хотелось тепла, – пусть это тепло было украденным и недолгим. Осень в Вентуре была лучшим временем года для Рона.
Сборы в школу еще никогда за все время не были такими трудными, Рон как будто распадался на части. Он принял душ, стараясь смыть с себя все ощущения прошлого вечера и ночи. Горячая вода на грани выносимого была лучшим средством от всех бед. Красивые с медным оттенком волосы закрутились в тугие кудри. Рон, обнаженный по пояс (его торс был перехвачен небольшим полотенцем в районе ягодиц), рассматривал себя в зеркале. Кудри его бесили, и это чувство слегка и приятно оттеняло грустный пафос осеннего утра.
– Да, мисс Элизабет Беннет, нет, мисс Элизабет Беннет, – Рон скорчил рожу зеркалу и хохотнул.
В душе скребли кошки: вчерашнее появление Веры, – очередное, – лишило его уверенности в том, что он контролирует ситуацию. Неужели эта женщина не успокоится? Вдруг фоном подступила мысль о Дине. Рон буквально не вспоминал о ней до этого момента, – Вера, Эйкен с его молниями и их с Эйкеном разговор после. Дина просто выпала из всех этих переживаний. Милая, добрая Дина. Рон причесал волосы пальцами, ненавидел расчески, и решил сварить себе кофе.
Мысль о том, что Эйкен, – пугающий древний Акен, – мог кого-то любить, показалась Рону травматичной. Он попытался разложить ее: Эйкен, безупречный страж, высший проводник, гораздо более опытный, чем Рон, открывался с неожиданной стороны, – он любил. Сомневаться в этом не было смысла: последний вопрос Эйкена про то, каково Рону навещать Агату в Летополисе, говорил сам за себя. Эйкен спрашивал не просто так. Эйкен знал, что однажды он повторит путь Рона, и поэтому аккуратно – насколько он вообще мог быть аккуратным – спрашивал, как это. Как это будет.
Кофе обжигал, но Рон пил большими глотками. Боль от легкого ожога тоже позволяла чувствовать себя живым.
Эйкен собирался навещать Дину в Летополисе.
Что ж, планы Эйкена – одни из самых точных в мире. Рон снова хохотнул. Ему совсем-совсем не хотелось признаваться себе в том, что он уже, кажется, знал о ближайшем будущем…
Эйкен проснулся рано. Гораздо раньше Дины. Он открыл глаза и какое-то время просто молча смотрел на нее, спящую рядом. Вчерашний вечер столь многое прояснил, столь многое разбил и вернул. Например, Эйкен не мог сам себе поверить, что сегодня проснулся рядом с Диной. Еще более невероятным было то, что Дина была одета, – они не занимались сексом, просто уснули. Возле его дома Дина, как ребенок, попросила его взять ее на руки и отнести в кровать. Она страшно устала. Эйкен ее понимал. Его искала Анна, – события вечера были столь стремительны, что он не успел ей ни перезвонить, ни написать. Правду сказать, он вообще забыл о ней думать, – после случая на старой яблоне.
Эйкен медлил, не шевелясь, старался дотянуть рассвет до дня, – чтобы не пришлось вставать и начинать неизбежное. Дина спала, но по