Перед отъездом я навестила Птицу. Я уговаривала ее полететь со мной, но она не могла бросить своих только что вылупившихся птенцов.
На берегу стояли жители Птички. Они обступили Пату и меня, говорили, спрашивали, задавали ей вопросы, но не слушали ответов, перебивали друг друга, гомон нарастал, они все кричали, размахивали руками, что-то требовали, но я не могла понять, что именно. Вдруг один из них схватил мой парик и сдернул его с головы.
– Ага! – закричал он. – Вандербутово отродье! Вот кто привел к нам беду!
Толпа наливалась гневом так яростно и быстро, что Пата едва успела задвинуть меня за свою спину и рявкнуть:
– Молчать! А ну назад! – Она ткнула веретеном в того, кто все еще держал в руке мой парик. – А ты, Зайра, послушай-ка меня. Когда твоя жена умирала в родах, я спасла ее. Когда твой первенец задыхался, проглотив рыбью кость, я спасла его. Когда твоя матушка собралась в последний свой путь, я ее проводила. Я доила твоих коз, когда ты уплывал пьянствовать на Окаём, а жена твоя разрывалась между малышами. Попробуй тронуть мою внучку, попробуй хоть слово плохое про нее сказать, хоть мысль подумать, и узнаешь, что такое гнев Паты с Семи островов! Дорогу!
Они расступились перед нами, притихшие и пристыженные. Пата вырвала из рук Зайры белый парик и повела меня к лодке. Около самой воды она развернулась к толпе и сказала:
– Вместо того чтобы молоть чушь своими глупыми языками, шли бы лучше искать дырявые камешки, как я вам велела. И не говорите потом, что я вас не предупредила!
И она закинула парик далеко в море. Потом мы сели в лодку, все тот же парень, что привез нас сюда, развернул парус, и мы поплыли к Патанге. Пата, скрестив руки на груди, смотрела на удаляющуюся Птичку и ее жителей, разбредавшихся по берегу, на мой белый парик, качавшийся на волнах.
А я скорчилась на скамейке и плакала. Я старалась плакать тихо и незаметно, но у меня не получилось. Пата услышала, очнулась и присела рядом со мной. Она посадила меня на колени, и я там еле поместилась, она гладила меня по голове и приговаривала:
– Слепые тупицы! Что они понимают? Разве они не видят, что у тебя глаза моей доченьки, моей Птвелы, что ты ее птичка, ее росточек, ее кровинушка? Что они знают о твоем отце? Ничегошеньки! Какой он хороший был мальчик, какой добрый и ласковый! Не плачь, моя девочка, они злые и глупые…
Но я плакала вовсе не от обиды. Я плакала, потому что впервые в жизни за меня вступились, и я почувствовала, что не одна.
Патанга стояла притихшая, будто все люди спрятались по домам, боясь самого воздуха острова. Пата постучала в дом Книты и спросила меня:
– Ты держишь по рту камешек, что я тебе дала?
Я кивнула.
Нам открыла Ида.
– Бабушка! Уна! Слава пряхам, а то мы уже с ума сходим!
Парень, что привез нас, поставил на крыльцо мешок с сырами и мешок с пряжей. Бабушка поблагодарила и что-то прошептала ему на ухо. Он разулыбался и поклонился ей. Потом втащил мешки в дом, мы вошли следом.
В доме было тихо и как-то тревожно.
– Где мама? – спросила Пата Иду.
Ида сморщила нос, она делала так всегда перед тем, как расплакаться, и всхлипнула:
– Они ушли к Сави. У нее все заболели и некому помочь.
– Ясно.
Я не знала, кто такая Сави, но бабушка, похоже, знала и очень расстроилась. Устало она села на скамью, побарабанила пальцами по столу.
– Вы нашли дырявые камешки?
– Да, три штуки. Мама повесила их на шею всем, кроме меня, потому что и Эльмар, и она, и Сольта везде ходят, а я только дома сижу, даже на берег мне выйти нельзя!
– Так надо, Ида! – строго сказала Пата, но тут же смягчилась. – Иди сюда, у меня есть для тебя камешек.
И она вынула из кармана серый камешек с дырочкой, протянула его Иде и опять вздохнула:
– Только надо держать его за щекой, Ида. Поэтому пока положи-ка ты лучше его в карман, да смотри не потеряй, скоро каждый такой камешек будет дороже мешка отборной пшеницы.
Ида засмеялась. Это показалось ей удачной шуткой, но Пата даже не улыбнулась. Я поняла: она думает о дочери и внуках, что пошли помогать больным, повесив камешки на шею, тогда как надо держать их во рту.
– Что такого в этих камешках? – спросила я.
– Я не знаю. Но знаю, что только они и могут спасти нас от порчи, которую наслали на острова императорские колдуны.
– Ты думаешь, эта болезнь – колдовство?
– Ну, тут к пряхе не ходи, – проворчала Пата и улыбнулась, видя, как я дернулась от ее присказки. – Тебе надо привыкнуть, Уна. На островах верят, что судьба мира находится в руках семи прях. Им молятся, у них просят совета, и нет человека на всех островах, который бы не выполнил просьбу пряхи или обидел ее.
– А Зайра? – спросила я.
Пата нахмурилась:
– Он просто испуган. Страх – плохой советчик.
Скрипнула дверь, и мы бросились из кухни навстречу пришедшим.
И Книта, и Эльмар, и Сольта выглядели ужасно усталыми. Сольта плакала.
– Сави умерла, – сказала Книта.
Скользящая Выдра
Сави была первой, но за ней покатилась волна смертей. Болезнь не щадила ни старых, ни молодых, выкашивала целые семьи, и стоило лишь одному человеку в доме заболеть, как скоро все, с кем он общался, лежали в лихорадке и бредили. На островах были уверены, что это очередная месть императора за неповиновение.
Собрали совет. Пата ходила туда, заложив за щеку камень, который попросила у меня. У нас с ней был один камешек на двоих, ведь оказалось, что найти их непросто, да и люди островов, стоило Пате сказать, что камешки скоро могут пригодиться, обшарили все берега. Вернулась она уставшая и сердитая. Вынула камень изо рта, долго мыла его горячей водой, настоянной на полыни, потом сказала:
– Решили всех больных свозить на Скользящую Выдру.
– Почему именно туда?
– Там больше всего заболевших… точнее, там почти не осталось здоровых. Но надо защитить остальные острова, – она стукнула кулаком по столу. – Будь проклят император! – И посмотрела на меня, но тут же отвела глаза, повернулась к Эльмару: – Отвези меня на Веретено, мне надо глянуть на этот остров.
– Я с вами! – встрепенулась я.
– Нет, Уна. Ты останешься и поможешь здесь. Ты дождешься нас, а я проеду по всем островам, расскажу про дырявые камешки, потом приеду на Скользящую Выдру. Буду помогать знахарям, а ты…
– Мама! – перебила Книта.
– Я пряха этих островов, Книта. Где же мне быть, если не там?
– Если с тобой что-нибудь случится, мы все вымрем за неделю!
– Это был бы хороший подарок императору и его сыночку, но они его не получат.
Пата и Эльмар уплыли в тот же день, а я сидела в своей комнате, перебирала четки, собранные на Веретене, гладила тулукта, который вдруг сам стал ко мне ластиться. Я думала о том, что скучаю по Птице и Ралусу, который очень-очень давно не навещал нас. Но эти мысли были будто рябь на воде, а в глубине засели слова Паты: «Я пряха этих островов, Книта. Где же мне быть, если не там?» Я надела мамино платье, которое подарила мне Книта в первый день, положила в карман передника камешек, четки и написала Кните записку, чтобы она меня не потеряла.
Я тоже пряха. Я должна быть там.
Они умирали. Те, кто посильнее и помоложе, умирали дольше. Старики – быстро и тихо. В большом доме, куда свозили больных со всех островов, главным был Рилф, знахарь с Лассы, знаменитый на все острова. Он был ненамного старше Ралуса, длинноволосый, и когда думал, накручивал на палец прядь волос. Я приехала на Скользящую Выдру с новой партией больных. Меня охотно взяли: Рилф обрадовался, что я здорова и готова помогать. Я рассказала ему о дырявых камешках, но он лишь отмахнулся и отправил меня в четвертый сектор: протирать влажной тряпкой тела шести женщин, которые лежали привязанные к кроватям, выносить горшки, давать им пить.
– Если не привязывать, они себя исцарапают, видно, кожа зудит и чешется, – сказала девушка, что помогала здесь. – Меня зовут Мьёрке. Рада, что ты приехала помогать. Кто-то из твоих заболел?
Я покачала головой.
– Зачем же ты приехала? – удивилась Мьёрке.
Я не могла объяснить. «Потому что я пряха», – звучало глупо даже в моей голове.
– Ладно, не важно. Лишние руки не помешают.
Здесь, на Скользящей Выдре, среди больных и тех, кто заботился о них, я впервые в жизни почувствовала, что нужна. Нужны мои руки, быстрые и ловкие. Нужны мои неутомимые ноги. Нужна моя голова, которая умеет подолгу не спать и оставаться ясной. Вся я нужна, какая есть. Умирая, люди цепляются за любую соломинку, они ждут помощи и не смотрят на цвет твоих волос, не спрашивают, кто твой отец, если понимают, что только ты и можешь им помочь. И я помогала, помогала, помогала дни и ночи напролет. Рилф иногда криком прогонял меня спать. Но я уже привыкла спать мало, есть редко, я видела, что каждый час моего отдыха равен часу страданий разных людей. Мне было не важно, кому именно я помогаю: молодым или старым, красивым или не очень, я лечила даже Зайру с Птички, который сорвал мой парик.
Не знаю, сколько прошло времени, все дни сливались в один бесконечный поток полотенец, смоченных в полынной воде, горшков, судорожных всхлипов, криков, горячечного бреда. Мьёрке скоро тоже заразилась и слегла. Я рассказала ей о дырявых камешках в первый же день, но она не поверила. Теперь я ухаживала и за ней. Про камешки я еще раз сказала Рилфу.
– С чего ты взяла, что они помогают?
– Я же не заразилась.
– Я тоже.
– Мне Пата сказала, – пробормотала я. Но действительно, ведь здесь работают человек десять или чуть больше, и никто, кроме меня, не носит камень за щекой.
– Пата… Да, кажется, она говорила мне что-то такое, когда мы виделись в начале лета, а я и забыл… – Рилф задумчиво потеребил мочку левого уха. – Ладно, я готов поверить во что угодно. Попробуем отыскать эти твои камешки.
Он снарядил мальчишек на берег, и скоро те принесли двенадцать дырявых серых камешков. Вместе с ними пришел Ралус. Он привез простыни, какие-то лекарственные порошки, мешок полыни. Обнял меня и спросил: