– Я хотела пойти с ними, – продолжала она, – но старый рыбак, которого считают моим отцом…
– Он и есть твой отец, Бертальда, – перебила её Ундина. – Человек, который, как ты думала, чистил колодец, всё подробно рассказал мне. Он убеждал меня не брать тебя с собой в замок Рингштеттен и тут-то и проговорился об этой тайне.
– Ну хорошо, – сказала Бертальда, – мой отец – пусть так – мой отец сказал: «Я не возьму тебя с собой, пока ты не изменишь свой нрав. Ты должна прийти к нам одна через заколдованный лес; только этим ты докажешь, значим мы что-нибудь для тебя или нет. Но не приходи к нам знатной дамой, приходи простой рыбачкой!» Вот я и собираюсь поступить так, как он сказал; ведь все от меня отвернулись, и я теперь окончу свои дни бедной дочерью рыбака, в глуши у нищих родителей. А леса я и правда боюсь. Там, говорят, водится всякая мерзкая нечисть, а я так пуглива. Но что толку? Сюда я пришла только затем, чтобы попросить прощения у благородной госпожи фон Рингштеттен за своё вчерашнее непозволительное поведение. Я чувствую, прекрасная дама, у вас были добрые намерения, но вы не знали, как больно вы меня раните, и тогда у меня от испуга и неожиданности вырвались те дерзкие и безрассудные слова. О, простите, простите меня! Я ведь и без того уже несчастна! Подумайте сами, кем я была ещё вчера поутру, в начале вашего пиршества, и что́ я сегодня!
Её слова потонули в потоке хлынувших слёз, и, так же горько плача, Ундина кинулась ей на шею. Прошло немало времени, пока растроганная молодая женщина смогла вымолвить слово; и первым её словом было:
– Ты поедешь с нами в Рингштеттен! Всё останется по-прежнему, только говори мне снова «ты» и не называй меня дамой и благородной госпожой! Подумай, ведь детьми нас обменяли; уже тогда судьбы наши переплелись, и мы сплетём их впредь так тесно, что никакая человеческая сила не разлучит нас. Едем в Рингштеттен! А там уж рассудим, как нам поделить всё по-сестрински!
Бертальда бросила исподлобья робкий взгляд на Хульдбранда. Ему стало жаль эту красивую девушку, которая оказалась теперь в таком бедственном положении; он предложил ей руку и ласково стал убеждать довериться ему и его жене.
– Вашим родителям мы дадим знать, почему вы не пришли, – сказал он и многое ещё хотел добавить по поводу славных стариков, но, увидев, что Бертальда при этом упоминании болезненно вздрогнула, умолк. Вместо этого он взял её под руку, усадил первой в карету, Ундину вслед за ней, а сам рысью поехал рядом, так бойко подгоняя возницу, что вскоре они оказались за чертой имперского города, оставив позади все тягостные воспоминания. И вот уже обе женщины с удовольствием любовались живописной местностью, по которой катилась карета.
Через несколько дней, уже к вечеру, они прибыли в замок Рингштеттен. Управителю и слугам было что порассказать молодому хозяину, так что Ундина с Бертальдой остались наедине. Они прогуливались по высокому крепостному валу и любовались лучезарной панорамой благословенной Швабии, раскинувшейся перед их взорами.
Тут к ним с учтивым поклоном приблизился высокий человек, и Бертальде показалось, что это тот самый колодезных дел мастер из имперского города. Сходство это выступило особенно ясно, когда Ундина сделала ему недовольный, почти угрожающий знак удалиться и он торопливым шагом пошёл прочь, покачивая головой, – совсем как тогда, – и исчез в ближнем кустарнике.
Ундина же молвила:
– Не бойся, милая Бертальда, на этот раз злой мастер не сделает тебе ничего дурного.
И она рассказала ей подробно всю историю, и кто она сама, и как старики потеряли Бертальду, и как там появилась Ундина. Вначале Бертальда пришла в ужас от этих речей; она решила, что на её подругу напало безумие. Но мало-помалу она убедилась, что всё это – правда, уж слишком связным был рассказ Ундины, слишком совпадал он со всем тем, что произошло, и, что самое главное, за это говорило то внутреннее чувство, в котором неизменно являет нам себя истина. Ей было странно, что, оказывается, и она сама живёт в одной из тех сказок, которые ей до сих пор приходилось только выслушивать. Она не сводила с Ундины благоговейного взгляда, но не могла избавиться от чувства ужаса, от чего-то жуткого, что вставало между ней и подругой. А за ужином не могла не удивляться тому, что рыцарь выказывает такую влюблённость и ласку существу, которое после всех этих открытий казалось ей скорее призраком, чем человеком.
Глава тринадцатаяО том, как они жили в замке Рингштеттен
Тот, кто записал эту историю, – ибо она взволновала его сердце и он хотел бы, чтобы она и другим запала в душу, – просит тебя, любезный читатель, об одном снисхождении. Не взыщи, если теперь он в нескольких кратких словах коснётся большого промежутка времени и лишь в общих чертах сообщит тебе, что происходило в замке. Он хорошо знает, что можно было бы весьма искусно, шаг за шагом показать, как Хульдбранд постепенно отвратился сердцем от Ундины и потянулся к Бертальде, как Бертальда всё более отвечала ему пылкой любовью и как оба они стали испытывать к его несчастной супруге не столько сострадание, сколько страх, ибо видели в ней существо иного порядка; как Ундина плакала и слёзы её пробуждали в душе рыцаря угрызения совести, но не пробудили былой любви, и хотя порой он и обходился с ней ласково, но вслед за тем его вновь охватывало какое-то жуткое чувство и гнало прочь от неё навстречу человеческому существу – Бертальде. Если пишущий владеет искусством повествования, всё это можно или нужно было бы описать. Но сердце у него слишком сжимается от боли при мысли обо всём этом, ибо он сам пережил нечто подобное и страшится даже тени этих воспоминаний. Тебе, верно, знакомо подобное чувство, любезный читатель, ибо таков уж удел смертных. И счастье твоё, если при этом ты больше получал, нежели отдавал, ибо в таких обстоятельствах брать доставляет большее блаженство, чем давать. Тогда подобные воспоминания отзовутся в твоей душе лишь сладостной болью и, быть может, по щеке скатится горячая слеза при мысли об увядших цветах, которые когда-то так радовали тебя. Ну, и довольно об этом – не будем растравлять себе сердце тысячью уколов, а скажем лишь, что всё вышло именно так, как я уже сказал. Бедная Ундина грустила, те двое тоже были не слишком веселы, особенно Бертальда, которая склонна была в любом отступлении от её желаний видеть ревнивые происки оскорблённой хозяйки дома. Поэтому она прочно усвоила властный тон, которому Ундина покорялась с безропотной грустью, а ослеплённый Хульдбранд решительно поддерживал его.
Ещё более расстроили отношения между обитателями замка всякие диковинные штуки, происходившие с Хульдбрандом и Бертальдой в сводчатых переходах, – ни о чём таком раньше никто и не слыхивал. Высокий белый человек, в котором Хульдбранд слишком хорошо узнал дядюшку Кюлеборна, а Бертальда – призрачного колодезных дел мастера, нередко появлялся перед ними, грозя им, особенно Бертальде, так что она несколько раз заболевала от испуга и уже подумывала было, не покинуть ли замок. Но она слишком любила Хульдбранда, к тому же не чувствовала за собой никакой вины, ибо ни разу между ними дело не дошло до настоящего объяснения. С другой же стороны, она не знала, куда ей податься. Старый рыбак, в ответ на известие господина фон Рингштеттена, что Бертальда находится у него, нацарапал неразборчивым почерком, насколько позволяли ему возраст и непривычка к писанью: «Я теперь бедный старый вдовец, ибо верная дорогая жена моя скончалась. Но как бы одиноко мне ни жилось в своей хижине, пускай уж лучше Бертальда остаётся там, а не здесь у меня. Пусть только не вздумает причинить зло моей милой Ундине, а не то я прокляну её!» Последние слова Бертальда пропустила мимо ушей, но зато хорошо запомнила, что может не возвращаться к отцу, – ведь и все-то мы ведём себя в подобных случаях точно так же.
Однажды, когда Хульдбранд выехал за ворота замка, Ундина собрала слуг и велела прикатить большой камень, чтобы вплотную завалить им великолепный колодец посреди замкового двора. Люди пытались возражать ей, говоря, что им придётся тогда носить воду снизу, из долины. Ундина печально улыбнулась:
– Мне очень жаль, что вам прибавится работы, дети мои, – сказала она. – Я готова была бы сама носить кувшины с водой, но этот колодец надо замуровать. Поверьте мне на слово, иначе нельзя, этим мы избегнем гораздо большей беды.
Слуги рады были угодить своей кроткой госпоже; без дальнейших расспросов они взялись за огромный камень. Поднятый их руками на воздух, он уже повис над колодцем, как вдруг прибежала Бертальда и крикнула, чтобы они остановились: ей-де носят из этого колодца воду для умывания, а вода эта особенно хороша для её кожи, и она ни за что не допустит, чтобы его замуровали. Однако Ундина с обычной своей мягкостью, но с необычной решительностью настояла на этот раз на своём; она сказала, что ей, хозяйке дома, пристало распоряжаться по хозяйству так, как она сочтёт нужным, и ей не перед кем отчитываться, кроме своего супруга и господина.
– Но глядите же, глядите, – возмущённо и испуганно воскликнула Бертальда, – как эта бедная чистая водица бьёт ключом, извивается в муках и отчаянии, что её скроют от ясного солнышка и приветливых человеческих лиц, которым она служит зеркалом!
И в самом деле, струя воды от подземного родника шипела и плескалась самым удивительным образом: казалось, будто что-то хочет силой пробиться из-под земли наружу, но Ундина ещё строже потребовала, чтобы её приказание было исполнено. Впрочем, строгость эта была излишней. Замковая челядь столь же охотно повиновалась своей кроткой госпоже, сколь рада была случаю осадить своенравную Бертальду, и как бы та ни бранила их и ни грозила, камень вскоре прочно накрыл отверстие колодца. Ундина задумчиво облокотилась на него и своим тонким пальчиком начертала что-то на его поверхности. Но, должно быть, у неё в руке было что-то острое и едкое, ибо, когда она отошла, а другие приблизились, они увидели вытравленные на камне какие-то диковинные знаки, которых до этого никто на нём не замечал.