Все трое почувствовали сердцем, что патер Хайльман говорит правду, но верить этому не хотели.
Даже старый рыбак успел настолько поддаться уговорам, что думал, всё должно произойти только так, как они обсудили и порешили в последние дни.
Поэтому все они в гневной запальчивости напустились на священника, отметая все его предостережения, так что тот наконец покинул замок, одолеваемый тревожными сомнениями и наотрез отказавшись от предложенного ночлега и трапезы.
Хульдбранд же убедил себя, что священник – просто одержимый фантазиями чудак, и с наступлением дня послал в соседний монастырь за другим патером, который, не задумываясь, согласился обвенчать их через несколько дней.
Глава семнадцатаяСон рыцаря
То было в предрассветный час, уже на исходе ночи. Рыцарь в полусне лежал на своей постели. Когда он пытался заснуть по-настоящему, ему мешало какое-то странное чувство ужаса, отпугивавшее сон, ибо во сне человеку являются призраки. Когда же он всерьёз пытался пробудиться, вокруг проносилось слабое дуновение, словно бы от лебединых крыльев, раздавался вкрадчивый лепет волн, вновь погружавший его в сладостную и зыбкую дремоту. Наконец он всё же, как видно, заснул, ибо ему почудилось, будто и в самом деле шелестящие лебединые крылья подняли его на воздух и под звуки нежного пения понесли далеко над морем и сушей.
– Лебединая песнь, лебединая песнь, – повторял он про себя, – это ведь значит смерть.
Но, должно быть, она имела и другое значение. Ему вдруг показалось, будто он парит над Средиземным морем. И когда он взглянул вниз на воду, она превратилась в чистейший хрусталь, так что сквозь него просвечивало дно. Он страшно обрадовался, потому что разглядел там Ундину, сидевшую под светлыми хрустальными сводами. Правда, она горько плакала и показалась ему очень грустной, совсем не такой, как в те счастливые времена, когда они жили вместе в замке Рингштеттен, особенно вначале, да и потом, незадолго до того злополучного путешествия по Дунаю. Рыцарь успел подробно и с волнением припомнить всё это, а между тем Ундина как будто и не замечала его. Тут появился Кюлеборн и стал бранить её за слёзы. Тогда она овладела собой и взглянула на него властно и надменно, так что тот испугался.
На дне сидела Ундина и горько плакала
– Хоть я и живу здесь, под водой, – молвила она, – я всё же принесла с собой свою душу. И потому имею право плакать, хоть тебе и невдомёк, что значат такие слёзы. И они – блаженство, как всё блаженство для того, в ком живёт верная душа.
Он недоверчиво покачал головой и сказал, немного подумав:
– И всё же, племянница, ты подвластна нашим духам стихии и должна осудить и лишить его жизни, если он вступит в новый брак и нарушит тебе верность.
– До сей поры он ещё вдовец, – сказала Ундина, – и хранит любовь ко мне в своём опечаленном сердце.
– Но одновременно и жених, – злорадно усмехнулся Кюлеборн, – дай срок, пройдёт несколько дней, последует благословение священника, и тогда тебе придётся подняться наверх и покарать двоеженца смертью.
– Я не смогу, – улыбнулась в ответ Ундина. – Ведь я прочно замуровала колодец от себя и своих присных.
– Но если он выйдет из замка, – сказал Кюлеборн, – или велит когда-нибудь вскрыть колодец! Ибо он ничуть не задумывается над всеми этими вещами!
– Именно поэтому, – молвила Ундина, всё ещё улыбаясь сквозь слёзы, – именно поэтому он мысленно витает сейчас над Средиземным морем и слышит и видит во сне наш разговор, который будет ему предостережением. Я всё предусмотрела и устроила.
Тут Кюлеборн метнул яростный взгляд на рыцаря, погрозил ему, топнул ногой и стремглав погрузился в воду. И рыцарю почудилось, будто он раздулся от злобы и превратился в огромного кита. Лебеди вновь запели, захлопали и зашелестели крыльями; рыцарю показалось, что он летит над Альпами, над реками, летит к замку Рингштеттен и просыпается в своей постели.
Он действительно проснулся на своей постели, и в ту же минуту вошёл паж и доложил, что патер Хайльман всё ещё находится в этих краях; паж встретил его вчера ночью в лесу, в хижине, которую старик построил себе из древесных стволов, прикрыв их хворостом и мхом. На вопрос, что он здесь делает, ибо благословить молодых он ведь отказался, священник ответил:
– Благословение требуется не только у брачного алтаря, и хотя прибыл я сюда не ради свадьбы, может быть, состоится иное торжество. Нужно обождать. К тому же слова «венчальный» и «печальный» не так уж разнятся между собой, и не понимает этого только тот, кто пребывает в беспечности и ослеплении.
Рыцаря одолевали смутные и странные мысли по поводу этих слов священника и собственных своих сновидений. Но человеку трудно отказаться от того, что он однажды забрал себе в голову, а посему всё осталось так, как было решено.
Глава восемнадцатаяО том, как рыцарь играл свадьбу
Если бы я вздумал рассказать вам, как в замке Рингштеттен играли свадьбу, вам показалось бы, что перед вами груда блестящих и праздничных вещей, на которые наброшено траурное покрывало, и под ним всё это великолепие не столько восхищает нас, сколько выглядит насмешкой над тщетой земных радостей. Не то чтобы какая-нибудь чертовщина нарушила торжество, ибо мы ведь знаем, что замок был надёжно защищён от колдовских проделок водяной нечисти. Но и у рыцаря, и у рыбака, и у всех гостей было такое чувство, будто главное лицо на празднестве отсутствует и этим главным лицом должна быть всеми любимая, ласковая Ундина. Стоило только двери отвориться, как все взоры устремлялись туда, и когда появлялся всего лишь дворецкий с новыми блюдами или виночерпий вносил новое благородное вино, все опять уныло опускали глаза, и мгновенно вспыхнувшие искорки веселья и шуток снова гасли под влагой скорбных воспоминаний. Беспечнее и потому веселее всех была невеста; но и ей порой казалось странным, что она сидит во главе стола в зелёном венке и расшитом золотом платье, меж тем как недвижное холодное тело Ундины покоится на дне Дуная или плывёт, гонимое волнами, в океан. Ибо с той минуты, как её отец произнёс эти слова, они непрестанно звучали у неё в ушах и особенно сегодня никак не хотели умолкнуть.
С наступлением вечера гости разошлись, но не так, как обычно бывает на свадьбах, – подгоняемые нетерпеливым ожиданием жениха, а уныло и сумрачно разбрелись, охваченные тоскливым предчувствием надвигающейся беды.
Бертальда в сопровождении своих девушек пошла раздеваться, рыцарь удалился со слугами; но здесь, на этом унылом торжестве, и в помине не было обычных шуточных, весёлых проводов жениха и невесты.
Бертальда, желая приободриться, велела разостлать перед собой свои богатые одежды и разложить драгоценности, которые подарил ей Хульдбранд; она хотела выбрать себе назавтра самый красивый и весёлый наряд. Служанки рады были случаю наговорить молодой госпоже всяких приятных вещей, не преминув при этом превознести в самых живых словах красоту новобрачной. Они всё более и более углублялись в рассуждения об этом предмете, пока наконец Бертальда, бросив взгляд в зеркало, не вздохнула:
– Ах, неужели вы не замечаете здесь, сбоку, на шее лёгких веснушек?
Они взглянули, убедились в правоте слов своей госпожи, но назвали это прелестными родинками, крохотными пятнышками, которые только оттеняют белизну её нежной кожи. Бертальда, покачав головой, сказала, что всё же это портит её.
– А ведь я могла бы избавиться от них, – вздохнула наконец она. – Но замковый колодец, из которого я прежде брала такую чудесную, очищающую кожу воду, замурован. Хоть сегодня бы иметь одну бутылку этой воды!
– Только-то и всего? – засмеялась проворная служанка и выскользнула из комнаты.
– Но не вздумала же эта сумасшедшая, – спросила Бертальда с радостным изумлением, – сегодня вечером откатить камень?
В ту же минуту она услышала шаги во дворе и увидела в окно, как услужливая девушка вела нескольких мужчин прямо к колодцу; на плечах они несли жерди и другой необходимый инструмент.
– Впрочем, такова моя воля, – улыбнулась Бертальда. – Только пусть не мешкают.
И, радуясь при мысли, что сейчас довольно одного её намека, чтобы исполнено было то, в чём ей некогда так оскорбительно отказали, она стала следить за работой на освещённом луной замковом дворе.
Люди с усилием взялись за огромный камень. Порою кто-нибудь из них вздыхал, вспоминая, что они рушат то, что сделали по приказанию прежней, любимой госпожи. Впрочем, работа ладилась быстрее, чем можно было ожидать. Казалось, какая-то сила снизу, из колодца помогает приподнять камень.
– Похоже, вода в нём бьёт фонтаном, – с изумлением переговаривались между собой работники.
Камень поднимался всё выше и выше, и вот, почти без помощи людей, медленно, с глухим грохотом покатился по мощёному двору. А из отверстия колодца торжественно поднялось что-то вроде белого водяного столба; они подумали сперва, что это и в самом деле бьёт фонтан, но потом разглядели очертания бледной, закутанной в белое покрывало женщины. Она горько плакала и, в отчаянии заломив руки над головой, двинулась медленным, мерным шагом по направлению к дому. Челядь в страхе бросилась прочь от колодца; мертвенно-бледная новобрачная в ужасе застыла у окна вместе со своими служанками. Проходя под самыми окнами её комнаты, белая фигура с жалобным стоном подняла вверх голову, и Бертальде показалось, что она узнаёт бледные черты Ундины. Но та уже прошествовала мимо тяжёлыми, скованными, медленными шагами, как будто шла на плаху. Бертальда крикнула, чтобы позвали рыцаря; но никто из служанок не решился тронуться с места, да и сама новобрачная умолкла, словно испугавшись звука собственного голоса.
Пока они, всё ещё в страхе, стояли у окна, недвижные, как изваяния, странная гостья достигла входа в дом, поднялась по хорошо знакомой лестнице, прошла через хорошо знакомые покои, всё так же молча и в слезах. О, как совсем по-иному она когда-то проходила здесь!