Улыбаясь и плача, она глядела снизу вверх на Хульдбранда, который вновь ощутил в своем сердце все очарование прежней любви. Она почувствовала это, теснее прижалась к нему и продолжала сквозь слезы радости:
— Раз уж словами его было не утихомирить, я вынуждена была запереть перед ним дверь, а его единственная дверь к нам — этот колодец. С духами всех прочих родников, вплоть до самой долины, он рассорился, и лишь дальше вниз по Дунаю, куда влились кое-кто из его друзей, вновь начинается его царство. Потому-то я и велела завалить отверстие колодца камнем и начертала на нем знаки, которые сковывают всю силу не в меру ретивого дяди. Теперь он не станет поперек дороги ни тебе, ни мне, ни Бертальде. Люди же могут, невзирая на эти знаки, приложив самые обычные усилия, откатить этот камень. Им это не помешает. Итак, если хочешь, сделай так, как настаивает Бертальда, но поистине, она не ведает, о чем просит. Именно в нее прежде всего метил этот мужлан Кюлеборн, а если бы стряслось то, против чего он предостерегал меня, и что могло бы случиться без злого умысла с твоей стороны, — ах, милый, и тебе грозила бы опасность!
Хульдбранд почувствовал всем сердцем великодушие своей жены: как старательно она оттесняла своего грозного защитника, да к тому же еще и навлекла на себя упреки Бертальды! Он нежно обнял ее и молвил с чувством:
— Камень останется на месте, и все останется навеки так, как ты хочешь, моя милая, родная Ундина!
Она робко ластилась к нему, счастливая, что слышит вновь давно умолкнувшие слова любви, и наконец сказала:
— Любимый друг, раз ты сегодня так добр и ласков со мной, могу ли я осмелиться просить тебя об одной вещи? Видишь ли, ты в чем-то схож с летним днем. В самый разгар своего сияющего великолепия он внезапно обвивает чело сверкающим грозовым венцом и предстает в раскатах грома истинным царем и земным божеством. Вот так и ты — очами и устами мечешь молнии и гром, и это очень тебе к лицу, хоть я и плачу, глупая, порой от этих вспышек гнева. Но никогда не делай этого на воде или хотя бы вблизи какой-нибудь воды[8]. Понимаешь, тогда мои родичи получат власть надо мной. Неумолимые в своей ярости, они вырвут меня из твоих объятий, вообразив, что одной из их рода нанесена обида, и до конца своих дней я буду вынуждена жить там внизу, в хрустальных дворцах и не смогу подняться к тебе наверх, а если бы они и послали меня к тебе — о боже! это было бы в тысячу раз хуже! Нет, нет, дорогой мой, если ты хоть немного любишь свою бедную Ундину, ты не допустишь этого!
Он торжественно обещал ей выполнить ее просьбу, и супруги вышли из своего покоя влюбленные и счастливые. Тут им повстречалась Бертальда с несколькими работниками, которых она успела кликнуть,
— Ну что, тайные переговоры, как видно, закончены, и камень можно убрать, — сказала она ворчливым тоном, который усвоила себе в последнее время. — Эй, люди, отправляйтесь и беритесь за дело!
Но рыцарь, возмущенный ее вызывающим поведением, коротко и строго бросил:
— Камень останется на своем месте.
Вдобавок он стал корить Бертальду за резкое обращение с Ундиной, после чего работники с плохо скрываемой улыбкой удовольствия разошлись по своим делам, Бертальда же, побледнев, поспешила уйти в свою комнату.
Наступило время ужина, а Бертальда все не появлялась. За ней послали; слуга нашел ее покои пустыми и принес только запечатанное письмо, предназначенное господину рыцарю. Тот, ошеломленный, вскрыл его и прочел: «Я со стыдом чувствую, что я всего лишь бедная рыбачка. Если на мгновение я забыла об этом, то искуплю свою вину в жалкой лачуге моих родителей. Живите счастливо со свой красавицей женой!»
Ундина была искренне опечалена. Она горячо просила Хульдбранда поспешить за исчезнувшей подругой и воротить ее. Увы, ей незачем было торопить его. В нем с новой силой вспыхнуло влечение к Бертальде. Он метался по всему замку, расспрашивая, не видел ли кто, куда направилась прекрасная беглянка. Ему ничего не удалось узнать, и он уже сел на коня, чтобы поскакать наудачу по той дороге, по которой привез сюда Бертальду, когда к нему подошел один из его оруженосцев и сказал, что видел ее на тропе, ведущей в Шварцталь. Рыцарь стрелой промчался через ворота в указанном направлении, не слушая испуганного возгласа Ундины, кричавшей ему вслед из окна:
— В Шварцталь? О, только не туда, Хульдбранд, только не туда! Или хотя бы возьми с собой меня, бога ради!
Но видя, что все ее мольбы тщетны, она поспешно приказала оседлать своего белого иноходца и поскакала вслед за рыцарем, отказавшись от какого-либо сопровождения.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Шварцталь, или Черная долина, лежала в глубокой впадине, окруженной горами. Как она зовется теперь, мы не знаем. А в те времена местные жители окрестили ее так из-за густого сумрака, в котором она тонула, заслоненная от солнечного света высокими деревьями, по большей части елями. От этого даже родник, струившийся между скал, казался совсем черным и далеко не таким веселым, как ручьи, в которых отражается ясное голубое небо. В наступивших сумерках все в этом месте выглядело особенно мрачным и диким. Рыцарь в тревоге пробирался на коне вдоль ручья, то опасаясь, что выехал слишком поздно и упустил след беглянки, то боясь, невзначай обогнать ее, если она где-то притаилась, желая остаться незамеченной. Между тем он порядком углубился в долину и мог бы уже догнать девушку, если бы выбранный им путь оказался верным. Мысль, что, может быть, он ошибся, заставляла его сердце биться сильнее и тревожнее. Что станется с хрупкой, беззащитной Бертальдой, если он не найдет ее, в грозную непогоду, которая зловеще надвигается на долину? Но вот наконец сквозь ветви на склоне горы мелькнуло что-то белое. Ему показалось, что он узнал белое платье Бертальды, и он устремился туда. Но неожиданно конь его уперся, встал на дыбы, и Хульдбранд, чтобы не терять времени, спешился — к тому же верхом ему все равно было не пробраться сквозь заросли кустарников, — привязал храпящего жеребца к дереву и осторожно протиснулся сквозь кусты. Ветки, влажные от вечерней росы, хлестали его по лбу и щекам; из-за гор доносились глухие раскаты грома, все казалось таким странным, что его внезапно охватил страх перед белой фигурой, простертой перед ним на земле. Он ясно различал теперь, что это была спящая или лежащая без сознания женщина в длинном белом платье, какое было сегодня на Бертальде. Он подошел к ной совсем близко, шурша ветвями, бряцая мечом — она не шевелилась. — Бертальда! — окликнул он сначала тихо, потом повторяя все громче — она не слышала. Наконец, он что было силы прокричал дорогое имя, и тотчас же из глуби горных пещер отозвалось гулкое эхо: «Бертальда!» — но спящая не пробудилась. Он склонился над ней. Сумрак долины и надвигающаяся ночь не давали ему разглядеть ее черты. Охваченный тревогой и сомнениями, он почти припал к земле совсем рядом с ней и в ту же минуту вспышка молнии осветила долину. Он увидел перед собой безобразно искаженное лицо и услышал глухой голос: — Ну-ка поцелуй меня, влюбленный пастушок! — С криком ужаса Хульдбранд отпрянул, мерзкое видение устремилось за ним.
— Домой! — пробурчало оно, — нечисть не дремлет. Домой, или я схвачу тебя! — И оно потянулось к нему своими длинными белыми руками.
— Коварный Кюлеборн! — вскричал рыцарь, совладав с собой. — Что мне за дело до твоих штук, кобольд! На, получай свой поцелуй! — И он яростно обрушил свой меч на белую фигуру. Но та рассыпалась миллионами брызг, и оглушительный ливень, окативший рыцаря с головы до ног, не оставил у него ни малейшего сомнения, кто был его противник.
— Он хочет отпугнуть меня от Бертальды, — вслух произнес рыцарь самому себе, — он воображает, что в страхе перед этой дурацкой чертовщиной я отдам ему во власть бедную испуганную девушку, и он сможет выместить на ней свою злобу. Как бы не так! Немощный дух стихии! На что способно сердце человека, когда оно захочет по-настоящему, захочет не на жизнь, а на смерть, — этого тебе не понять, жалкий гаер!
Он ощутил истинность своих слов, почувствовал, как они влили ему в душу мужество. К тому же, удача ему снова улыбнулась, ибо не успел он дойти до места, где был привязан конь, как явственно услышал поблизости жалобный зов Бертальды, доносившийся до него сквозь нарастающий рокот грома и завыванье ветра. Быстрыми шагами он устремился на звук ее голоса и увидел дрожащую всем телом девушку, которая тщетно силилась вскарабкаться по отвесному склону горы, чтобы хоть как-то выбраться из жуткого мрака долины. Он ласково заступил ей дорогу, и каким бы гордым и смелым ни было ее решение бежать из замка, теперь она была слишком счастлива, что милый ее сердцу друг вызволит ее из этого страшного одиночества и безмятежная жизнь в радушном доме вновь раскроет ей свои любящие объятия. Она безропотно последовала за ним, но выглядела такой обессиленной, что рыцарь был рад, когда наконец довел ее до своего коня; отвязав его, он хотел посадить прекрасную странницу в седло, чтобы осторожно повести коня под уздцы сквозь смутные тени, окутывавшие долину.
Но животное совсем взбесилось от диких выходок Кюлеборна. Рыцарю и самому-то было бы нелегко вскочить на спину храпящего и бьющего копытами жеребца, посадить же в седло трепещущую Бертальду нечего было и думать. Итак они решили вернуться домой пешком. Таща под уздцы лошадь, рыцарь другой рукой поддерживал спотыкавшуюся девушку. Бертальда собрала все силы, чтобы поскорее миновать зловещую низину, но усталость свинцовым грузом тянула ее к земле, она дрожала всем телом, отчасти после пережитого испуга, когда она металась по лесу, преследуемая Кюлеборном, отчасти от страха перед завываньем бури и ударами грома, разносившимися по горам.
Наконец она выскользнула из рук своего спутника, упала на поросшую мхом землю и молвила:
— Оставьте меня, благородный рыцарь, все равно я изнемогаю от усталости и страха, меня ждет здесь смерть — расплата за мое безрассудство.