По моей спине пробежали переменные волны холода и жара. Вика говорила, что соревноваться с Сандалетиным – это как лисице бежать по кругу наперегонки с камнем. Как бы быстро ни бежала лисица, камень уже будет лежать на финише. Единственная надежда оставалась на наш план, который теперь оказался под угрозой двойного срыва. Я продолжил жать на вызов, пытаясь дозвониться до Бориса, но теперь выяснилось, что аппарат абонента вообще вне зоны действия сети.
– Я думаю, что он не придет, – проговорила Миллер, тем не менее осматривая место, куда можно было бы пристроить видео камеру. – Если бы вы, Саша, видели его сегодня. Обычно такой корректный, со всеми вежливый, улыбается и машет. Но сегодня он распушил хвост. Аж здоровается сквозь зубы.
– А вдруг это кому-нибудь нужно? – выдавил наконец я, то, что меня тревожило больше всего. – Вдруг он действительно сделал вклад в науку?
Миллер пожала плечами.
– Это зависит от того, что именно сейчас считается наукой.
– Отправить ему СМС? – спросил я.
– Ни в коем случае! – воскликнула она. – Он обязательно перезвонит. Ваша Вика еще в аспирантуре получала президентскую стипендию. Думаю, он с тех пор зубами скрежещет. И тут такой реванш!
О Викиной награде я услышал впервые.
– Было такое, было. Талантливая девочка! – заверила Миллер. – Только это было три или четыре года назад. Тогда сумма награды была скромной. А теперь Сандалетин готовится принять два миллиона. Уже кое-что.
– Не только доплюнул, но переплюнул Вику олимпийским плевком, – проговорил я, и Миллер впервые улыбнулась.
И все же отступать некуда. Наш с Адой Львовной замысел был достаточно прост и однозначно чрезвычайно жизнеспособен, потому что в сущности, если отбросить всю театральную составляющую, сводился к банальному шантажу. Вика как-то обмолвилась, что в свое время оставляла Сандалетину ключ от квартиры под ковриком, и мы решили напомнить ему об этом факте. Подождав, когда он подойдет к подъезду Вики, мы отправим ему СМС якобы с Викиного телефона: «Ключ где обычно, заходи, я скоро буду». Сандалетин заходит в квартиру, и его пребывание там записывается на видео-камеру.
Неизвестно, чем бы все это кончилось, если бы не «магическое вдруг», по законам которого я кубарем несся в неизвестном мне направлении последние несколько дней. Итак, на сей раз в роли «магического вдруг» выступал следователь Следственного комитета, который сейчас направлялся в квартиру к Вике, ровно к тому же времени, что и Сандалетин, приглашенный мной вчера на шесть вечера.
Установив камеру, Миллер уехала. Хотя бы Борис не застанет нас тут наедине, уже легче. Я схватил под мышку синюю папку, включил камеру, положил под коврик у двери дубликат ключа и, едва натянув куртку, выскочил на мороз с намерением ни за что не пускать Бориса в квартиру.
– Кого ждешь? – спросил Борис вместо приветствия через опущенное стекло.
– Вас.
– Ну-ну, – саркастически усмехнулся следователь. – Почетный караул на противоположной стороне двора. Польщен. Так кого ждешь? – уже без шутки в голосе спросил он, думая про меня, видимо, бог знает что.
– Я все напишу. Все что нужно, приеду в отдел завтра. В восемь утра. Но сейчас я не могу, у меня девушка. В квартире. Ну вы понимаете… – скороговоркой проговорил я.
Боковым зрением я уже приметил, что Кирилл Михайлович Сандалетин пересекает наш двор, зажатый между девятиэтажными многоподъездными домами. Борис проследил за моим взглядом:
– Не эта, случайно, девушка? – кивнул следователь на долговязого доцента, протянул руку и, не успел я глазом моргнуть, схватил меня за остриженные волосы и словно попробовал их на ощупь.
– Вы определитесь, кто из вас девушка, – хмыкнул Борис, поднося свою руку к носу и презрительно кривясь от стойкого запаха профессионального геля, который еще вчера наложила мне на волосы Маргарита, чтобы удобнее прикрепить парик.
С ужасом я заметил на пальцах Бориса несколько блесток от лака, придававшего парику нужный оттенок, судя по всему, с парика блестки попали на собственные волосы. Позорный вид. Есть пределы человеческим силам. Переодевание я еще выдержал, но сейчас было уже чересчур.
– Как вы думаете, Борис, видео с пребыванием некоего субъекта S в квартире человека, которого он всячески дискредитирует и гнобит на людях, может стать доказательством необъективности субъекта S? Желательно, конечно, доказать проникновение в чужую квартиру в отсутствие хозяина, – выпалил я, прикинув, что времени у нас минуты 3–4, включая пересечение двора, подъем на лифте, звонок, топтание у двери, возвращение к исходной позиции у подъезда.
Интуиция следователя и интуиция поклонника Викиной красоты, задействованные одновременно, обеспечили Бориса практически экстрасенсорными способностями, и загадку он разрешил меньше, чем за 10 секунд.
– Этот пижон Викторию что ли донимает? – он сразу попал в точку.
– Хуже, чем вы можете себе представить, – мгновенно выпалил я.
Вручив в огромные ручищи следователя телефон, где хранилась наша с Сандалетиным страстная переписка, я вкратце изложил суть дела.
– Армия. Это он тебя запугивает? – хмуро поинтересовался Борис.
– Меня, – вздохнул я.
– Ничего вы своею записью в квартире не сделаете. Ерунда ваш план! −
Все так же хмуро сказал Борис и неожиданно добавил: – Сейчас, как только этот крендель войдет в подъезд, пиши ему про коврик и про ключ.
В этот момент я вдруг почувствовал леденящую дрожь от неприятного предположения. Рядом с Миллер я почему-то верил в то, что все происходящее непременно достигнет желаемого эффекта. Однако под воздействием трезвомыслящего Бориса, привкус абсурда стал невыносим, как пересоленый суп. Я попытался представить себя на месте Сандалетина и отчётливо понял, что я бы в квартиру не вошел ни за что. Как бы хозяйка не задерживалась, дождался бы снаружи.
– Свой ключ отдаешь мне, а сам заходишь в квартиру сразу после меня, – продолжал Борис, попутно извлекая с заднего сидения синий китель.
Попросив о помощи, отнекиваться было поздно.
– А если Сандалетин останется ждать снаружи? – спросил я, указывая на долговязую фигуру, появившуюся у подъезда.
Борис скользнул по герою беглым взглядом, продолжая упаковываться в форму.
– Вряд ли. Модничает, я смотрю, ваш Санадлетин: полупальтишко, ботиночки на тонкой подошве. Нет, на улице он долго не прождет.
– А если в подъезде останется? – не унимался я, с ужасом понимая, что на кон этой игры поставлено слишком много чужих фишек.
– Такой гусь не останется. Западло ему в подъезде стенки подпирать. Пиши уже свое смс, – приказал Борис, и я нажал «отправить», надеясь, что реализм возьмет верх над стихией абсурда.
Глава 18Иногда лучше жевать, чем говорить, а особенно писать
Взвешивай свои поступки, пока этим не занялась Фемида
– Если все вокруг становится одноразовым, то и человек рано или поздно станет одноразовым, – пробормотала Вика, осматривая юбку, разошедшуюся по шву, после моего вчерашнего перфоманса в духе «Основного инстинкта».
Тетка сунула мне под нос бирку «Dolce&Gabbana». В брендах я не разбираюсь совсем, но про D&G, конечно, слышал, и судя по злобно раздувающимся ноздрям Вики это была не подделка, во всяком случае, заплачено за юбку было как за подлинник. Именно по состоянию юбки, она и поняла, что в ее отсутствие произошло что-то выходящее за границы добра и зла.
– Ты еще и Бориса сюда втянул! И как по-твоему я буду все это расхлебывать? – причитала Вика, слушая подробности. – Скажи-ка, дорогуша, – вдруг сощурилась она. – Я тебя просила держаться от Миллер подальше?
– Вика, она хотела помочь… – начал я.
– Я просила тебя? – зло перебила она.
– Просила, но…
Виктория не дала мне договорить, сорвавшись на крик:
– Что она тебе рассказывала? А? Про Пигмалиона рассказывала? Про Галатею? Про акт творения?
– Вообще-то нет, – честно соврал я, так как про все это слышал только от девочек, а не от самой Миллер.
– Значит, расскажет еще. Только она не Пигмалион никакой. Она кукловод. Ей нужно зрелище, представление. Что ты, говоришь у нее было? Камера? Ну да, конечно! Камера и мой родной племянник в кудрях и юбке. И главный придурок нашего факультета у меня в квартире. Браво, Ада Львовна!
Вика волчком завертелась по комнате. Насчет одного она точно была права – это то самое слово, которое я никак не мог подобрать. Кукловод. Конечно, в отличие от творца-Пигмалиона, кукловод держится в тени.
– И что из того? – недоумевал я. – Миллер с нами по пути. Ей тоже мешает Сандалетин.
Я был зол на Вику, отказываясь понимать ее упорство.
– Вместо того, чтобы орать на Миллер по телефону и обзывать старой извращенкой, надо было ей спасибо сказать, – добавил я.
– Переживет, – усмехнулась тетка. – Интересно, ей-то чем Сандалетин помешал?
– Она не сказала, – вынужден был признать я.
– Вот именно, – со вздохом произнесла Вика, усаживаясь к форточке с сигаретой. – Откуда Аде Львовне стала известна история с книгой Милашевского, и то как я опростоволосилась?
– Она утверждает, что дружила с Милашевским, и он сам говорил, что отдал материалы для фиксации авторства.
Стеклянными глазами Вика смотрела вперед, как Тутанхамон с крышки саркофага.
– Ну, может и правда, – наконец отозвалась она.
Кажется, здравый смысл возвращался в эту кудрявую голову.
– Город маленький. Такое шило в мешочке нашего научного мира не утаишь… А ты действительно думаешь, что Сандалетин спутал тебя со мной?
– Если бы не спутал, он не поддался бы на уловку с ключом.
Вика наконец-то улыбнулась, а то я уже заподозрил, что разыгравшаяся паранойя помешает ей оценить красоту нашей с Миллер игры.
– Рассказывай, – приказала она, устраиваясь с чашкой чая на диван.
Но наша Бейкер-стрит, а, точнее сказать, наш проходной двор, имел на этот вечер свои планы. В дверь позвонили.