– Я же вам говорю, Вика вчера улетела в Москву по семейным делам, – встрял я. – У меня электронные билеты в почте и чек оплаты если надо есть. Говорю же, улетела она!
– Зачем вы врете, Александр, – с видом оскорбленной добродетели вскинулся Сандалетин, тряхнув длинной косой челкой романтического героя. – Я ее своими глазами вчера видел.
– Эту байку адвокату расскажешь. Ему за доверчивость деньги платят, – не оценил оскорбленной добродетели Борис.
– Какому адвокату?! Вы что рехнулись?! – взвизгнул Кирилл Михайлович.
За время нашей крайне содержательной и эмоционально насыщенной беседы доцент сменил уже несколько окрасок на физиономии: из красного превратился в бледно-серого, а теперь стал бледно-сизоватым, чем доставил мне неописуемое эстетическое удовольствие. Теперь это посеревшее от ужаса лицо пучило на нас глаза и пыталось доказать, что они с Викой давние друзья, что она сама оставила ключ от квартиры под ковриком, что так у них уговорено, в общем, рассказывал ровно то, что и рассчитывал услышать Борис, когда начинал разыгрывать этот спектакль вместо того, что запланировали мы с Миллер.
– Думаете, откуда я это знаю? Мозги-то включите, – верещал доцент.
– Я те щас включу мозги! – усердствовал Борис, делая вид, что замахивается над ухом Кирилла Михайловича.
Рука следователя просвистела мимо старательно зажмурившегося доцента, а сам Борис, обернулся в мою сторону, демонстрируя силу и даже некоторое изящество:
– У вас действительно ключ обычно под ковриком лежит?
Борис посмотрел на меня с деланым недоумением и осуждением.
– Нет, конечно, – снова не обманул я, ибо с этой аспирантской привычкой Вика давным-давно распрощалась.
Борис снова взял в руки телефон Сандалетина и делал вид, что внимательно изучает смс-ки. По тому, как он хмурил брови и изображал интерес, проглядывая переписку, которую я несколько минут назад сам демонстрировал ему, я понял, что такого рода театральные эксперименты далеко не редкость в ежедневной следовательской практике Бориса. Вот где театр! Никаких тебе зомби-апокалипсисов. В жизни встречаются упыри и пострашнее зомби. Наш Сандалетин яркий тому пример. Внезапно Борис выкатил глаза и посмотрел на Сандалетина строго:
– Друзья, говоришь, большие? – спросил он с четко дозированной долей металла в голосе.
– Да, мы дружим с Викой еще со времен аспирантуры, – не моргнув глазом соврал Сандалетин.
– Хреновый же из тебя друг, – посетовал следователь и зачитал. – «У меня нет причин тебя обманывать тебя». «Разве?». «Есть?». «Например, повестка из военкомата для твоего племянника».
– Да он гнобит нас второй год! – сказал я, решив, что сейчас самое время подлить масла в огонь. – Армия – это ерунда по сравнению с тем, что он Вике работать не дает.
– Это не так! – Сандалетин даже присвистнул носом, видимо, иллюстрируя, как сильно мы все в нем ошиблись.
– Ну, года три теперь точно гнобить не будет, – невозмутимо констатировал Борис. – А если еще подтвердится связь с убитыми, то глядишь и все лет десять.
– Театр абсурда! – Сандалетин схватился за голову с видом «как вы все не правы».
Только сейчас я осознал, насколько мой вчерашний травести-спектакль удался. Сандалетин явно не верил в то, что Вика в Москве. Он то и дело оглядывался на дверь и проверял, не загорится ли экран телефона. Он ждал ее с минуты на минуту, и тогда Борис решил взять быка за рога:
– Ладно, давай оформляться, актер. В общем так, вот бланк объяснения, пиши: «Такого-то числа я, такой-то, находился в квартире по адресу такому-то с целью…». Цель сам выдумаешь, говорят, ты филолог, словом владеешь. Дальше – дата, подпись.
– Ничего я писать не буду! – решительно выпрямился Сандалетин.
– Ладно, тогда мы напишем, – спокойно произнес Борис, вынимая из своего портфеля бланк протокола. – Саша, сбегай по соседям, притащи двух понятых.
Крик Сандалетина я услышал, когда был уже в прихожей:
– Я понял! Это она все подстроила, да? Да уж, чего ж еще от такой можно ожидать!
– Эй, ты полегче с «такими» и «не такими», – раздался голос Бориса, и мне показалось, что я услышал звук затрещины. – В СИЗО будешь рассказывать, кто тебе что подстроил. Мне тут утечки материалов на сторону не нужны.
– Да какие утечки?! Каких материалов?! – повизгивал Сандалетин.
Я сделал вид, что хлопнул входной дверью, а сам остался в квартире и с наслаждением затих.
– Вот этих материалов, – продолжал напирать следователь. – Которые ты тут разложил по порядочку! Я ж тебя в камере сгною, пока ты, сволочь, не признаешься.
– Да в чем признаюсь-то? – жалобно причитал наш мучитель.
– А я не знаю, что ты тут делал! Ты говоришь, пригласили, а племянник хозяйки квартиры говорит – не приглашал. Сама хозяйка в Москве. Объяснение ты писать отказываешься. Так что сейчас составим протокол, и до возвращения хозяйки по любому имею право тебя задержать.
– Как до возвращения?
– По закону! – рубил Борис. – Два дня Виктория еще в Москве будет, два дня ты в СИЗО проведешь.
– Если я напишу, как все было, вы отпустите? – после минутного молчания тихо спросил Сандалетин.
– Отпустим, когда опустим.
– Что?
– Я говорю «отпустим, отпустим», – без тени улыбки в голосе отвечал Борис. Вот уж кто действительно был прирожденным актером.
Я вошел в комнату, когда Сандалетин вслух зачитывал свое объяснение:
– Я, Сандалетин Кирилл Михайлович, тысяча девятьсот семьдесят девятого года рождения, проживающий по адресу Проспект мира, дом пятнадцать, квартира тридцать, двадцатого февраля этого года находился в квартире гражданки Виктории Александровны Берсеньевой, по адресу: улица Пекарей дом двадцать два, квартира десять, предполагая, что был приглашен хозяйкой квартиры. Ключ от квартиры обнаружил под ковриком, потому что Берсеньева указала мне на его местонахождение в смс-сообщении. Написано собственноручно. Дата сегодняшняя.
Кудрявая подпись доцента, потерявшая добрую половину своих завитушек, поникшая и облезлая, по-моему, смотрелась на объяснительной куда эффектнее, чем в моей зачетке или в ведомости напротив моей фамилии и оценки неудовлетворительно. Борис спрятал бумагу в портфель и проговорил, склонившись к самому лицу задержанного:
– А теперь слушай сюда, господин ученый. До сегодняшнего дня по этому делу даже подозреваемых не было. Там в деле по убийству записочка одна фигурирует, теперь у меня твой образец почерка есть. Так что ты теперь в очереди будешь первый. Одно неверное движение – и ты в СИЗО. По материалам ты пошарился конкретно. Твоя версия о приглашении с непонятного номера от женщины, которая тебя бортанула, да еще и находится в Москве, развеселит не только судью, но даже твоего адвоката.
– Бортанула? – прошептал Сандалетин. – Это она так говорит?
Преподаватель распрямился, судя по всему, забыв даже о своем страхе.
– А что не так? – нахмурился Борис.
– Нет, не так, но это не важно, – приосанился Сандалетин. – Я не имею привычки обсуждать своих бывших женщин.
Я удивлялся сдержанности Бориса. Будь на его месте я, непременно съездил бы мерзавцу по уху, но следователь отомстил ему иначе:
– А женщин с тобой никто обсуждать и не собирается. Тут незаконное проникновение и подозрение в причастности к убийству. Все понял? Ну, пошел!
На этих словах Сандалетин стремительно подорвался со стула, но тяжелая рука вновь усадила его на место.
– Да, кстати, что ты там про армию-то ребятенку по-дружески обещал? – сощурившись спросил Борис, но нарушитель в ответ лишь таращился в пол.
– Саша, дай преподавателю зачетку, – попросил Борис. – Я правильно понимаю, что с ведомостью тоже проблем не будет?
– Не будет, – процедил Сандалетин, расписался и, метнув в меня ядерный взгляд, выскочил из квартиры.
Глава 20Не все йогурты одинаково полезны
«Учитель, укрой меня своей шинелью»
Рассказ подействовал на Вику не так, как я ожидал: сначала она слушала молча, подавшись вперед, и только время от времени переводила взгляд от моего лица, как будто примеряя меня и все мною сказанное к окружающему пространству. Однако под конец рассказа, она уже вовсе на меня не смотрела, откинулась на подушку и закрыла глаза.
– Ну вы даете! – без тени улыбки проговорила тетка, когда я закончил.
– Что опять не так?
– Да вообще-то все не так! – мрачно усмехнулась Вика. – Где запись с камеры, которую вы с Миллер установили за перегородкой? Это ведь камера Миллер, я правильно понимаю?
– Камера Ады Львовны, – подтвердил я. – Но запись не сохранилась.
– Почему?
– Ее Борис уничтожил, сказал, что такой блокбастер УСБшники могут не правильно понять.
– О-о-о, ну, хоть у кого-то голова еще немного работает, – невесело улыбнулась тетка. – Как, кстати, Миллер отреагировала на пустую камеру?
– Ну, вообще-то она расстроилась. Мы договаривались, что делаем все без третьих лиц…
– Еще бы! – хохотнула Вика. – Значит, Миллер все-таки осталась с носом.
– Она переживает, что теперь Сандалетин совсем разъяриться.
– И то-то, братец, будешь с носом, когда без носа будешь ты, – пропела Вика на какой-то опереточный мотив Пушкина. – Мозги включите, мистер Спилберг! Сандалетин, конечно, разъяриться, но как попрешь против собственной объяснительной о незаконном проникновении? А вот Миллер от этой истории оттеснили.
– Она хотела тебе помочь, – покачал головой я.
– Это шантаж! – воскликнула Вика, как те многочисленные чайки в пьесах по Чехову.
– При чем тут шантаж? – тоже крикнул я, потому что эмоции остались тем единственным пулеметом, который я, мирный человек, мог выставить против этой непонятной для меня мишени: Викиной логики. – Тебе не приходило в голову, что Сандалетин ей тоже мешает?
– Нет, не приходило, – тетка покачала головой и посмотрела так, будто я забыл, сколько будет дважды два.