кала мне, как маленькому, приговаривая: «всегда мечтала попасть в роман», «мой писа-а-атель, мой Александр Сергеевич»! Внезапно она остановилась и серьезно заявила:
– Кстати, вношу корректировки насчет тратиться, а то напишешь там про меня, черт знает что: на некоторых людях можно не просто потратиться, а разориться. Не знаю как тебе, а мне достаточно тех, что уже есть, и то, как видишь, лишних много. Кстати, о лишних людях. Так что у тебя в университете-то случилось? – как всегда вдруг перескочила она.
Глава 25Огня маслом не затушишь
«Как доверять людям, если уже однажды обжегся?»
Рассказав Виктории про встречу с Миллер, я вдруг почувствовал облегчение. Нет, это не тот случай, когда просто нужно выговориться, дело в том, что, выразив произошедшее в словах, я сам обнаружил, как все это было глупо и смешно. Но Вика была, конечно, не лучшим слушателем, хотя и единственным из доступных мне сейчас. Казалось, что она намеренно делает всё наоборот. Например, вчера, когда я ждал заслуженной похвалы за победу над Сандалетиным, она лишь кричала и ругалась. Сегодня же – хохотала над моим рассказом так, что потекла тушь.
– Вика, что происходит? Миллер сделала вид, что не знает меня! С Сандалетиным у них, как выяснилось, прекрасные отношения.
Сказать, что я был в шоке от поведения профессора филологии – ничего не сказать.
– Почему? Хороший вопрос, – заливалась смехом моя странная тетушка. – Я же тебе говорила…
– …держись подальше. В курсе! Только как мне теперь там учится? И почему ты ржешь?
– Человек не может ржать, – Вика снова подавилась собственным хохотом и заржала, вопреки всем нормам куртуазии русского языка, которые не рекомендуют сравнивать человека с животным. – Если б ты не совал куда попало свой нос, все было бы хорошо. Ты что думаешь, я так вот просто разрешу тебя отчислить и свои работы зарубить?
– Не знаю, ты вообще-то помчалась в Москву искать научной поддержки на стороне. Я подумал, что ты сдалась.
Вика закатила глаза, а рукой выкрутила в воздухе затейливый ролл, который, судя по всему, должен был обозначать протест. Она обняла меня за плечи и крепко поцеловала в лоб, потом налила себе кофе, на котором, кажется и жила все последние дни и закурила свои пресловутые сигареты.
– Начнем с Сандалетина, – сказала она, сделав все эти подготовительные процедуры. – Товарищ действительно преступил законы адекватности, поэтому пришлось действовать решительно. Люди часто говорят «дуется» вместо «обижается», правда ведь?
– Не перескакивай!
– Все в слове, – проигнорировала Виктория. – Что такое «дуться», по-твоему?
– Превращаться в индюка.
– Ага. Это снова метафора. На сей раз психофизического состояния. Если обида направлена внутрь, загнана в область подсознания, то человек как бы «раздувается», «дуется» под ее давлением. Именно поэтому Сандалетин стал реально опасен. Его обиду раздувают сразу два обстоятельства, до которых вы уже докопались с вездесущей Миллер: во-первых, я знаю, что он вор, во-вторых, не поддалась его мужскому обаянию, и отказалась делить с ним награбленное, а заодно матрас.
– Кстати, могла бы и сказать, – мгновенно вставил я.
– Такими знакомствами не гордятся, – многозначительно вскинула брови Вика и продолжала. – Так что энергия обиды вызывала у товарища самое настоящее аффективное состояние, разновидность невроза. Я не медик, но то, что разговаривать с ним разумно стало невозможно, это, по-моему, уже всем очевидно. Надо было бить наверняка. Поэтому я поехала в Москву, разыскала профессора Станислава Самсоновича Овсянникова, который опубликовал предисловие к книге Вениамина Мамочкина, и который даже не подозревал о том, что книга краденая. Как настоящий ученый он возмутился и сразу раскрыл настоящее имя того, кто скрывался под псевдонимом Мамочкина. Им оказался небезызвестный местный ученый, давний приятель нашего Сандалетина. Вот тебе, пожалуйста, аргументы для суда: связь этих людей легко доказывается. Теперь Овсянников потребует отозвать тираж всех книг или мы будем вынуждены инициировать судебный процесс.
Я был поражен:
– Почему ты раньше этого не сделала, если тебе все было известно?
– Ну, во-первых, не все. Я редко читаю популярные книги по психологии. Так что тут Миллер действительно помогла. А во-вторых, раньше у меня не было на это ни времени, ни сил, ни особой необходимости.
– А почему сейчас появилась?
– Я же говорю, Сандалетин раздулся настолько, что забыл о главной опасности со стороны женского пола.
– Это какой?
– Ты знаешь, что коза может насмерть забодать волка, который тронул ее козленка?
Нет, я, конечно, не был в курсе таких зоологических тонкостей:
– Что опять за козлиная метафора?
– Это не метафора, это сравнение. Ты тоже в каком-то смысле детеныш, хоть и великовозрастный уже. Поэтому, как образцовая коза, я боднула! – Она рассмеялась и, довольная собой, добавила. – Так что никаких переодеваний в женское платье, как видишь, не требовалось.
– То есть я теперь еще и козленок?
– Забей, – Вика откинулась на подушки и взмахнула руками. – Кстати, это еще не все. Сандалетин не сегодня завтра обнаружит интересный сюрприз! Президентский, я бы сказала…
– Что ты имеешь в виду? – насторожился я, вспомнив, что так и не сообщил о том, что Сандалетин получил президентскую стипендию.
Виктория расхохоталась пуще прежнего и, мечтательно закатив глаза, пропела:
– Ох, Сашка! Короче, это и называется кафедральная жизнь: сплетни, интриги, скандалы, расследования. Уверяю тебя, почти в каждом научном учреждении есть своя леди Винтер, читай Миллер, и свой голый король, читай Сандалетин. Нам еще повезло, что у нас они в единственном экземпляре. В общем, чтобы без долгих вступлений – помнишь шутку Льва Ландау?
– Который нобелевский лауреат по физике?
– Он самый.
– Нет, не помню.
– В общем, когда Лев Ландау работал на физтехе в Харькове, – увлеченно рассказывала тетка. – Его доставал один самовлюбленный физик, опубликовавший тьму плагиаторских статей, но считавший, что Ландау возглавляет теоретический отдел незаконно и занимает место, которое плагиатор считал своим. Однажды этому неоцененному гению прислали телеграмму о том, что Нобелевский комитет решил присудить ему Нобелевскую премию, поэтому просит, чтобы потенциальный лауреат к первому апреля представил теоретическому отделу, возглавляемому Ландау, все свои работы, перепечатанными на машинке в двух экземплярах…
– Ты что, подделала уведомление о президентской стипендии?! – взревел я, вспомнив, наконец, эту историю. Компилятор преподнес Ландау свои перепечатанные труды, а тот в ответ поздравил его с первым апреля. – Но как?
– Элементарно, Ватсон! Я когда-то тоже получала президентскую стипендию, поэтому знаю, как выглядит бланк министерства образования. Я его скопировала вместе с печатью. Ну, а отправить письмо из Москвы с обратным адресом министерства было не сложно. Так что Миллер выбрала себе не того союзника, впрочем, думаю, она просто хотела чуть-чуть позлить тебя сегодня. Вряд ли она сама всерьез воспринимает Сандалетина. Вообще-то, не хочу повторяться, но тем не менее… Я предупреждала, держись подальше от Миллер!
Она снова рассмеялась, демонстрируя свои красивые ровные зубы, а также легкость, с которой воспринимала чужие проблемы. К слову, большая часть этих проблем была создана не без ее прямого или косвенного участия, но это Вику, конечно, не волновало.
Мне оставалось лишь воспользоваться приобретенным на филфаке опытом по искусному применению ненормативной лексики, потому что любой, на моем месте, поймёт, что больше спокойной жизни на факультете у него не будет никогда.
– Какой у нас ближайший университет с филологическим факультетом, куда можно перевестись? – поинтересовался я, когда пошел первый шок.
– Держи! – Вика порылась в ящике и что-то вложила мне в руку.
Разжав пальцы, я обнаружил предмет моей давней зависти – часы с диктофоном.
– Нет, – я протянул часы обратно. – Не хочу. Еще одной интриги я не вынесу.
Вика одобряюще похлопала меня по плечу:
– Рада слышать. Сама ненавижу интриги. Но если уж пришлось, то интригами надо заниматься профессионально и наверняка. Все уже готово. В тот день, когда мы случайно встретились с Миллер возле университета, мы возвращались со встречи с Вадимом Романихиным, и я забыла выключить диктофон. Так что, сама того не желая, я записала все, что она говорила по поводу мести Сандалетину, и как она готова в этом поучаствовать.
– И что мне с этим делать?
– Пока ничего. Просто держи у себя, – подмигнула она.
– А девочки Миллер? – спросил я, вдруг осознав, что искусству интриг моя тетка обучилась не иначе как у самой Примадонны.
– Что девочки Миллер?
– А педагогическая этика? – воскликнул я. – Как насчет того, что власть учителей сильнее власти премьер-министров? Надя-то с Юлей это что – роспись кровью под королевским троном Примадонны? И ты зачем в этом участвуешь? Что это за наследство такое от бывшего научного руководителя?
Вика уставилась на меня с нескрываемым изумлением:
– Ты чего несешь? Про педагогическую этику в случае с Миллер вообще нет смысла говорить. А девочки – полезные, они все про всех знают, они мои глаза и уши.
– Не только твои, – сказал я.
Я вспомнил тот вечер, когда Вика улетела в Москву, вспомнил, что пока я разговаривал с Юлей о Пигмалионе, Надя рассматривала именно ту пресловутую юбку «Дольче чертову Габбану», которую потом посоветовала надеть Миллер. Само собой, это девочки сообщили Миллер о внезапной поездке Виктории в Москву.
– Да, знаю я, – отмахнулась Виктория и повторила с многозначительной интонацией. – Я знаю.
Глава 26Кофе без сигарет
«Подгнило что-то в Датском королевстве»