Комната была освещена одними лишь стрелками лунного света, пробивающимися сквозь жалюзи.
– Моя юбка вся мокрая, – сообщила Николь.
– Значит, надо ее снять, – ответил он, проводя рукой по животу Ник и забирая в пальцы влажную ткань. – А знаешь что? Мои брюки тоже все мокрые.
– Их тоже нужно снять, – заявила Николь, дергая за поясную пряжку.
– Дамы вперед. – Он провел свою руку ей за спину и расстегнул молнию, не забыв поиграть открывшейся кожей ягодиц. – Когда я умру, не посыплешь ли ты мой пепел в ящик со своим бельем?
Николь хихикнула; юбка полетела на пол, и Квин принялся за верхнюю половину ее костюма, осторожно потянув топик через голову, целуя при этом ее груди.
– Никогда не видел ничего более прекрасного, – шептал он.
И Николь верила. Он закрыл ее рот своим, почтительно на этот раз, любовно. Знакомые искры побежали по ее телу, но чувство было другим, не тем исступлением, которое владело ею только что на пляже.
Другим. Это и называется «любить».
Легко, нежно он проводил линии на ее теле, следуя изгибам, бережно, будто в его руках бесценное произведение искусства.
– Мак, я тоже хочу чувствовать тебя.
Дрожащими пальцами Николь принялась расстегивать пуговицы. Рванула рубашку, насмешив его своей настойчивостью. Ник блуждала губами по загорелой коже, вдыхая солоноватый влекущий запах. Как он упоителен, как она наслаждается им! Вдохнуть и не выдыхать, не расставаться...
Тело. Больше тела. Высвободить его из брюк, вот так... под ними боксерские шорты – долой эти шорты!
– Николь. – В рокочущем голосе чувствуется мука. Он наклонился к ее рту. – Позволь мне любить тебя.
Она вздохнула в знак согласия, и все ее существо затрепетало от возбуждения. Когда Квин принялся плавно стягивать с нее трусики, ей захотелось подняться навстречу его руке.
– Моя Леди в Синем.
Она приподняла свои бедра, томимая торжествующим желанием. Не видя, ощутила губами, как он улыбается.
– Почему ты медлишь, Мак?
– Потому что я хочу кое-что тебе сказать.
Николь чуть расслабилась.
– Сейчас?
– Да. Именно сейчас. Я понял это сразу, как только в первый раз поцеловал тебя.
В Николь проснулось любопытство.
– Понял что?
– Что я знаю это.
Николь изучала его лицо, стараясь угадать, что означает это выражение. Или она ничего в людях не понимает, или он сейчас скажет ей правду. Чистую, ничем не запятнанную правду.
– Так что же ты знаешь?
– Что это ты, мисс Николь Уайтейкер, – ты моя единственная.
Николь уставилась на него, не в состоянии сообразить, о чем это он.
Единственная? Она не могла думать о значениях слов, сейчас она могла только чувствовать. Беспомощно отдаваться древнему инстинктивному ритму, возникающему, когда бедра касаются бедер, плоть добирается до плоти, мужчина – до женщины.
Ты моя единственная.
Слова эти продолжали звучать в ее голове, пока они поднимались и опускались, взбираясь все выше на американских горках, о которых мечтали с самой первой встречи, с первого момента, когда увидели друг друга. Быстрее, сильнее! Повторяя ее имя, Квин подбадривал ее, а она крепче оплела его ногами и поцеловала разгоряченную потную кожу.
Ты моя единственная.
Николь вонзила зубы в твердое мужское плечо, выворачиваемая наизнанку желанием. Мучительная, жгучая потребность уничтожила все остальное. Николь была не в состоянии ни видеть, ни слышать, ни ощущать запахи, ни дышать – ни остановиться. Только погружения в нее, ведущие, влекущие к краю наслаждения – и к освобождению, к долгому, и сладкому, и ничем не омраченному счастью.
И когда счастье это было достигнуто, они могли только произнести имена друг друга и обменяться бессильным поцелуем. Кровь вновь потекла по положенным жилам, дыхание начало выравниваться.
Нарушив молчание, Мак нежно тронул губами ее висок.
– Это все-таки ты.
И она знала сейчас, знала в точности, что он имеет в виду. Глубокое удовлетворение, усталость и расслабленность не впускали застарелый страх в ее душу.
Казалось, что они лежат так, не двигаясь, долгие часы, измученные и удовлетворенные; но Квин знал, что прошли минуты. Он чувствовал биение ее сердца, замечал, как пленка пота начинает высыхать. Кондиционер хоть и неуверенно, но все же работал.
– Мак?
Он улыбнулся:
– Знаешь, так меня зовут только товарищи по бейсбольной команде и кое-кто из бывших со мной в колледже студентов.
– Ты назвался этим именем, когда мы в первый раз встретились, и теперь я думаю о тебе как о «Маке». – Она повернулась к нему. – Играешь в бейсбол?
– В городской команде. Ничего серьезного: обманутые в надеждах менеджеры, которым бы хотелось иметь талант.
– А я думала, большие шишки из корпораций общаются только за коктейлями.
– Это во вкусе моего шефа. Он псих и работает двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. – Прижимая женское тело к себе, Квин вдруг подумал, что было бы неплохо, если бы она увидела, как он играет. А он бы мог посмотреть на трибуны и увидеть ее там, среди подружек... и жен. – Мне нравится бывать на воздухе. Камерон, мой брат, тоже играет. Больше для того, чтобы выпустить пар.
– Ты хороший игрок?
– В принципе да. – Он провел пальцем по ее ключице и подмигнул. – Могу подбираться сбоку, могу атаковать прямо.
– Можешь, точно. – Николь погладила его мускулистый живот. – У тебя тело бейсболиста. Сильное, твердое и...
– Ну?
– ...чудесное.
– А у тебя тело для журнальной фотографии, для центрального разворота. Пышное, совершенное и... – он взял в ладонь нежную грудь, – фантастическое. Как это тебе так повезло?
– Не повезло, лучше сказать.
– Шутишь? – Он отодвинулся, чтобы отчетливей видеть ее лицо. – Женщины тратят квартальную зарплату, чтобы увеличить себе кое-какие места, а тебе все это подарила природа.
– Лучше бы у меня хорошо закрывались окна и на каждом балконе были решетки.
Квина укололо чувство вины.
– Знать бы, как много это значит для тебя, я бы и не подумал...
– Подумал бы, – мягко прервала Николь. – Это твоя работа. Даже большее – твоя карьера, твое партнерство. Жизнь, можно сказать.
Он бы тоже так рассуждал раньше. Но сейчас это показалось ему идиотизмом.
– Моя жизнь не вся заключается в этом.
– Ясно, что нет, – шутливо согласилась она. – Есть еще бейсбольная команда.
– Наш уровень не слишком высок. Если и выигрываем, хватает только выпить пива.
– А деньги для тебя важны.
– Не так уж, – защитился он от мягкого упрека в ее голосе.
– Ну, значит, честолюбие. Успех. Высокое положение. Авторитетное звание.
– Так вот как я выгляжу со стороны?
– У тебя шило в одном месте, Квин. – (Он отметил, что Николь назвала его по имени, но предоставил ей продолжать.) – Я видела, как ты вел себя на той встрече, где еще был Норткот. Уверена, что ты умеешь из каждой сделки выжать максимум.
– Умею, Николь. Я хорошо умею делать свою работу. – Подперев голову рукой, Квин глядел на нее сверху вниз. – Это не вполне то, чем бы я предпочел заниматься, но так уж вышло. Не скажу, что я всегда прав. И мне жаль, что моя карьера мешает нам сейчас. Мешает этому, – он провел рукой по гладкой коже ее бедра. – Но моя карьера – это не жизнь. Это способ зарабатывать на жизнь.
– Как ты оказался в торговле недвижимостью?
Лучше спроси, как я мог там не оказаться.
– Ну, я говорил уже, папа всех нас загнал, так сказать, силой в самую конторскую из конторских работ. Престижные колледжи, ученые степени, все такое. – Она промолчала, и Квин почувствовал, что должен сказать больше. Объясниться. Кинуться в пропасть безоглядного доверия. – Пойми меня, – продолжил он. – Отец оказался прав. С деньгами и с уважением людей жить легче. А для него это было вообще все на свете.
– Почему?
Вопрос серьезен, это читается в ее глазах. С любой другой женщиной Квин отделался бы шуткой. Но не с Николь.
– Мои родители развелись, Колин тогда был еще маленький. Мама... ей хотелось большего. Прочла, понимаешь, книжку о женской эмансипации, решила, что мужчин ненавидит и заботиться о трех пацанах не для нее, ну, и уехала в Вайоминг. – Он ощутил волну сочувствия и благодарно сжал Николь в ответ. – Растила нас бабушка – самый лучший человек на свете.
– Как же вы все пережили это?
– Обошлись, каждый на свой манер. Кам стал крутым, Колин – необузданным.
– А Квин?
– Шутником.
Николь только улыбнулась в ответ, и опять осталось ощущение, что она ждет большего. Почему бы нет? Если она – та самая, единственная, ей надо знать о нем все.
– Даже под чутким руководством бабушки отцу тяжело было удерживать нас вместе как семью. И хотя он и купил себе со временем собственную фирму и на грузовиках появилось его имя, он оставался человеком физического труда. Всю жизнь прожил ремесленником-строителем. И думал, что вот он добьется того, чтобы мы все носили деловые костюмы и сидели в кабинетах, и тогда станет ясно, что мама была, ну, не права, что ли. Докажет ей, что хорошие родители способны сделать для детей.
Некоторое время она не отвечала, прикусив прелестную губку.
– И ты слушался, как хороший мальчик. Но хотел бы чего-то другого.
О черт! Постоять на краю пропасти? Да она сейчас втянет его в самую глубину. Пожав плечами, Квин сохранил равнодушный тон:
– Я сам сделал выбор, Николь. Стать хорошим мальчиком. А потом – большим человеком. Может быть, я был бы не менее счастлив, если бы пошел по стопам отца и строил дома. – Он сверкнул улыбкой. – Нынешний отпуск мне понравился.
Выражение лица Николь смягчилось, и она плотнее угнездилась в изгибе его тела.
– Прямо не знаю, как благодарить тебя, Квин.
– Мак, – шепнул он. – Мне это больше нравится.
Она поцеловала плечо Квина и вздохнула, ее пальцы вновь отправились в путешествие по его животу.
– Мак. Что мне теперь делать? Я не хочу уезжать отсюда. Не хочу расставаться со своим жилищем, с работой, со всем своим маленьким миром. Я знаю, что это все в ужасном беспорядке, но...